Если вам случится быть около Курского вокзала, поднимитесь по переулку Мечникова к Малому Казенному переулку, к дому №5. Отсюда, прямо с тротуара, виден памятник старинной работы, открытый в 1909 году. С тех пор здесь мало что изменилось: те же здания, тот же овальный садик с двумя уцелевшими каштанами. С высокого пьедестала, слегка наклонив массивную голову, все так же улыбается человек, о доброте которого ходили легенды. Одни называли его "святым доктором" и "божьим человеком", другие - "чудаком" и "неистовым филантропом". На граните - надпись: Федор Петрович Гааз (1780-1853), в окружности небольшого венка - девиз его жизни: "Спешите делать добро". Направо от памятника - здание бывшей Полицейской больницы, созданной им для бесприютных. Эту больницу по праву считают первым медицинским учреждением скорой помощи в Москве.
Многие поколения москвичей воспитывались на легендах о Федоре Петровиче. О Гаазе писали Герцен, Тургенев, Куприн, Кони, Домбровский, Окуджава... В 1912 году в Лейпциге вышла наиболее полная биография Гааза «Реформатор русского тюремного дела», написанная Карлом Хетцелем.Главными хранителями памяти о докторе Гаазе А.Ф. Кони называл врачей, арестантов и московских жителей (Федор Петрович был основателем нескольких городских больниц). Среди них – «Глазная» и «Полицейская», где бесплатно лечили бедняков и бродяг. Полицейскую больницу и в начале 20 века называли Гаазовской, глазную «больницу имени доктора Гааза» я помню по своему детству (50-е годы прошлого века), так называлась троллейбусная остановка за площадью Маяковского. Тюремный доктор вошел и в фольклор российских арестантов, даже сегодняшних, как чуть выше рассказывалось: в байки, истории, пословицы. И сейчас на Введенском кладбище можно встретить людей с татуировками, в «золотых цепях», с «пышными букетами», которые спрашивают про «газовскую» (иногда – «хасовскую») могилу.
Кандалы же, изобретенные «святым доктором» (те самые, что попали на решетку ограды надгробья), и через полвека после его смерти называли «газами» или «газовскими кандалами». Ими постепенно заменяли с 30-х годов 19-го века казенные кандалы, которые были в 1,5-2 раза тяжелей гаазовских, облегченных до трех фунтов. Но особые муки доставляла арестантам укороченная, в пол аршина, цепь. (Напомню, что «вольный шаг» человека составляет один аршин – 0,711 м.) Пройти тысячекилометровыми этапами в кандалах с укороченной цепью – долгая, мучительная пытка. «Арестанты страдали ногами», сбивая их в кровь, – пишут современники Федора Петровича.
У гаазовских же кандалов цепь легко подвешивалась к поясу за среднее кольцо, была как раз в один аршин, имела округленные обоймы, а с 1836 года кандалы стали повсеместно обшиваться кожей. В таких кандалах можно было проходить большие расстояния не уставая, без травм и других неприятностей. Окончательная конструкция кандалов сложилась не сразу, каждый вариант Федор Петрович испытал на себе, вышагивая каждый раз, как бы сейчас сказали, среднеэтапное расстояние в своей небольшой каморке, отведенной ему в «Полицейской больнице».
Сражение с «прутом Дибича»
На самом деле, история с кандалами была лишь одним из небольших эпизодов сюжета о сражении за отмену «прута Дибича». Эта история является центральной во всех книгах о Федоре Петровиче Гаазе. Для точности надо сказать, что дьявольское пыточное орудие изобрел не Дибич. «Прут», который нынешние тюремщики назвали бы «противопобеговым устройством», был изобретен западными умельцами. Просто ввели его в российские этапные обыкновения в 1824 году по распоряжению начальника генерального штаба графа Дибича, более известного как человек, который сдал декабристов Николаю I, а в наше время – в качестве персонажа баек Даниила Хармса.
«Святой доктор» при первом взгляде на арестантов, насаженных на прут, был потрясен до глубины души. Оставаясь при этом натуральным (т.е. прагматичным) немцем, Федор Петрович использовал все мыслимые и немыслимые «правозащитные технологии», обращаясь не только к российским «авторитетам», вроде московского генерал-губернатора князя Голицина, но и к западным, например, к прусскому королю Фридриху-Вильгельму IV. К «немыслимым» и по нынешним временам «технологиям» можно отнести изобретение кандалов, которые даже конвойными офицерами были признаны подходящим «противопобеговым устройством».
О самом «пруте Дибича» вы можете получить представление, всмотревшись в гравюру Самокиш-Судовской.
Добавим к гравюре фрагмент из книги Кони о докторе Гаазе: «На толстый аршинный железный прут с ушком надевалось от восьми до десяти запястьев (наручней) и затем в ушко вдевался замок, а в каждое запястье заключалась рука арестанта. Ключ от замка клался, вместе с другими, в висевшую на груди конвойного унтер-офицера сумку, которая обертывалась тесемкою и запечатывалась начальником этапного пункта. Распечатывать ее в дороге не дозволялось. Нанизанные на прут люди — ссыльные, пересылаемые помещиками, утратившие паспорт и т. д., связанные таким образом вместе, отправлялись в путь рядом с каторжными, которые шли в одиночку, ибо были закованы в ручные и ножные кандалы...
И так двигались на пруте по России и по бесконечному сибирскому тракту много лет тысячи людей, разъединенных своею нравственною и физическою природою, но сливавшихся в одном общем чувстве бессильного озлобления и отчаяния...»
Муки и унижения, которые испытывали этапники разного пола, возраста, физической силы, привычек и т.п., пристегнутые к одному «пруту», описываются в жизнеописаниях в мельчайших подробностях: они должны были не только вместе идти («наступая друг на друга»), но и вместе спать, есть, ходить «до ветру» и т.п. Ослабевшего, заболевшего (или даже умершего) надо было тащить волоком, а если караул дозволял, тело клали на подводу, «однопрутники» же шли рядом с телегой, «высоко подняв прут над головой» поднятою вверх пристегнутой рукою. «Прут» сконцентрировал в себе одно из самых тяжелых испытаний для арестанта, которое сохраняет и сегодняшняя российская зона – необходимость быть все время «на людях», «припрученным» к сокамерникам-солагерникам, к навязанному «обществу».
Причем, на прут насаживались не каторжные, а т. наз. административные, беспаспортные и прочие, «шедшие, согласно оригинальному народному выражению, «по невродии» (т. е., говоря словами закона, «не в роде арестантов»). Это казалось явной несправедливостью, тем более бессмысленной, что «до 1824 года ссыльные в Сибирь, а также приговоренные к ссылке за неважные преступления, шли свободно, и только на приговоренных к каторжным работам надевались ножные кандалы, по прочтению приговора».
Не буду описывать всех подробностей сюжета о сражении с «прутом Дибича», их можно найти в жизнеописаниях «святого доктора» Скажу только, что противная сторона сражалась с остервенением и изощренностью, заваливая начальников, приближенных к императору, доносами на князя Голицына и «утрированного филантропа» Гааза, потворствующего «развращенным арестантам». Кроме того, срочно было разыскано еще одно чудо западной «противопобеговой» техники, которое вошло в историю под названием «цепи Капцевича» (командир корпуса внутренней стражи). Обратившись к еще одному рисунку из книги А. Ф. Кони можно и о них получить ясное преставление. Слегка облегчив совместное передвижение трех пар этапников, «цепи Капцевича» сохраняли главный истязательский принцип «прута»: уничтожить всякую индивидуальность в «развращенном арестанте». «Цепи Капцевича» изготовлялись и начали применяться взамен прута, но их еще долго не хватало и по-прежнему сотни и тысячи «препровождаемых» и высылаемых брели «на прутах», мучительно завидуя каторжникам, шагавшим каждый в «своих» отдельных кандалах.
Правда, в Москве, по распоряжению генерал-губернатора князя Дмитрия Владимировича Голицына, с 1832 года стали перековывать всех этапников в гаазовские кандалы – до шести тысяч человек в год перековывали. Федор Петрович говорил потом, что это было счастливейшим событием в его жизни…
Авторы жизнеописаний «святого доктора», завершая сюжет о сражении с прутом, говорят о победе Гааза. На самом деле гаазовские кандалы вошли повсеместно в тюремную практику после смерти Федора Петровича, когда в России пешие этапы были заменены водными и железнодорожными. Главная причина: «прут Дибича» и «цепи Капцевича» стали неудобны, мешали самим конвойным. Но и после введения гаазовских кандалов принцип «припручивания», уничтожающий всякую индивидуальность в «развращенном арестанте», в тюремных обыкновениях сохранился. Об этом можно судить по книгам Льва Толстого, Короленко, Чехова, Солженицына, Шаламова… Но это тема уже другого исследования. А закончить этот рассказ хочется словами доктора Ф.П. Гааза.
Самый верный путь к счастию не в желании быть счастливым, а в том, чтобы делать других счастливыми.
Спешите делать добро, потому что коротка человеческая жизнь.
Спешите, потому что многие вокруг страдают от болезней, от насилия, несправедливостей, унижений.
Спешите, потому что если не поспешите - одолеет зло и вместе с ним победят в душе человека отчаяние, страх, ненависть, которые, в свою очередь, родят еще большее зло.