Современные достижения в медицине дарят шанс выжить многим из тех, кто ещё лет пятнадцать назад был обречён умереть сразу. Но для некоторых спасение это оборачивается настоящей бедой, избавить от которой их не в силах ни родные, ни врачи. О морально-этических проблемах в нейрореанимации размышляет заведующий отделением нейрохирургической реанимации НИИ скорой помощи им.Склифосовского, доктор медицинских наук Сергей Царенко.
Кома
— Сергей Васильевич, люди к вам часто поступают в состоянии комы. Но ведь бывают другие состояния, схожие с комой лишь внешне. К примеру, летаргический сон. Хотя природа его, наверное, совсем иная.
— Действительно, летаргический сон — это не кома, а затяжная психогенная реакция. На первый взгляд она с комой схожа. Однако есть два-три сравнительно несложных неврологических теста, по которым любой нейрореаниматолог от комы его отличит.
— Отличит, но помочь не сможет?
— Это не по его части. Здесь нужен психиатр. Нужно ввести нейролептик — и больной на какое-то время придёт в себя. Дальше его нужно лечить психотропными препаратами.
— А может человек таким образом спать долго вне поля зрения медиков?
— Не может. Его нужно по меньшей мере поить и питать через желудочный зонд или внутривенный катетер. В противном случае человек умрёт в течение недели.
— По каким ещё причинам может наступить коматозное состояние?
— Кома может наступить в ходе инфекционного заболевания, в частности, менингита. Бывает, вы знаете, диабетическая кома. Часто кома сопутствует мозговому инсульту и черепно-мозговым травмам.
Поработать для мозга
— Учитывая количество инсультов и травм в последнее время, дело, которому вы служите, чрезвычайно важно. Как вы определили бы его суть?
— Идеология спасения проста: начинать оказывать помощь немедленно. И немедленность эта заключается не в том, чтобы ввести какое-то спасительное быстродействующее лекарство, а в том, чтобы обеспечить адекватное поступление кислорода к головному мозгу больного. Только таким образом можно остановить его поражение.
Больные поступают к нам, как правило, в коме. В коме больной чаще всего дышит нормально. Но функция мозга настолько поражена, что нормального количества кислорода в крови ему недостаточно. Большее же количество обеспечивается только искусственной вентиляцией лёгких. Одна из особенностей нейрореанимации заключается в том, что искусственной вентиляцией лечат не только поражённые лёгкие, но и мозг!
Ещё одна задача реаниматологов — усилить приток крови к мозгу. Для этого больному так же агрессивно, как кислород, вводят жидкость. Кроме того, интенсивно повышают артериальное давление лекарственными препаратами. Всё это делается с одной целью: обеспечить приток к мозгу богатой кислородом крови. Но все мы знаем, чем чревато для мозга высокое артериальное давление. Так что риск есть. Реаниматологу приходится «играть на грани фола». Но по-другому нельзя, иначе больного не спасти.
Искусственную вентиляцию лёгких осуществляют при помощи специальных аппаратов. Первый в нашей стране был создан ещё в 60-е годы специально для академика Ландау, который попал в автомобильную катастрофу. Его ученики и друзья скопировали и усовершенствовали шведский аппарат «Энгстрем». Этот наш аппарат «РО» был в 60-м году признан лучшим в мире. С тех пор, к сожалению, устройство его мало изменилось. И такими аппаратами ещё оснащены многие клиники.
— Какие аппараты используете вы?
— Наша клиника сейчас прекрасно оснащена. Аппараты искусственной вентиляции настолько «умны», что самостоятельно подстраиваются под ритм дыхания больного и подают ему кислород именно в тот момент, когда тот делает вдох.
— Получается, эффективная нейрореанимация осуществляется только в вашем отделении?
15-20 лет назад от тяжёлой черепно-мозговой травмы умирали 60-70% пациентов. Сегодня — 30-35%.
— Не только. Специализированные нейрореанимации есть в Москве в Институте нейрохирургии имени Бурденко, в Санкт-Петербурге в Военно-медицинской академии и в Институте нейрохирургии имени Поленова. Кроме того, в больших городах есть клиники, где эффективная нейрореанимационная помощь оказывается отделениями общей реанимации. Но общая беда по всей России — низкая насыщенность контрольно-диагностической аппаратурой: мало приборов для осуществления компьютерной томографии головного мозга, магнитно-резонансной томографии. Без них состояние головного мозга оценить трудно. А ведь так важно знать, где скопилась кровь, на какие участки мозга она давит, куда мозг смещается, насколько эффективны лечебные действия. Именно на этой информации строится тактика нейрохирурга. И чем раньше он эту информацию получит, тем больше вероятность положительного исхода операции. И при травме, и при инсульте клетки мозга гибнут быстро, а как следствие, даже если больной выживает, качество его жизни оказывается сильно сниженным. В лучшем случае обездвижена рука или нога, в худшем — снижен интеллект или память.
— Вы говорите: промедление смерти подобно. Получается, агрессивно вмешиваться должна уже «скорая». Машины оснащены для решения этой задачи?
— К сожалению, практически это может сделать только спецбригада — бригада интенсивной терапии. В Москве их много, но всё равно не хватает. Поэтому сейчас у нас стремятся к тому, чтобы каждая бригада «скорой помощи» была подготовлена для проведения комплекса реанимационных мероприятий и была соответствующим образом оснащена. Задача её — как можно скорей доставить больного в стационар, в пути обеспечивая усиленное снабжение его мозга кровью и кислородом. Нужна реорганизация и больниц скорой помощи. Наш институт представляет собой пример современного центра экстренной помощи: у нас есть все круглосуточно работающие диагностические службы, операционные, реанимационные отделения. Хотя проблем тоже достаточно, и не последняя — нехватка кадров. Cлишком тяжело работать, слишком низкая заработная плата...
После операции также важно использовать весь имеющийся на сегодня арсенал средств контроля состояния больного. Исходя из современных требований науки, нейрохирург во время операции вводит внутрь черепа специальный датчик для постоянного контроля динамики отёка мозга пациента в послеоперационном периоде. Но из-за недостатка оснащения такую методику регулярно практикуют только несколько специализированных центров. Также важна информация о достаточности насыщения мозга кислородом, о состоянии и работе сердца. Эти данные тоже отслеживаются непрерывно. На мониторе у изголовья больного — вся информация, которая позволяет оказывать прооперированному пациенту адекватную помощь.
— И это помогает избежать осложнений?
— Если больного на всех этапах лечили именно таким образом, есть надежда, что многие обычно сопрягаемые с инсультом или травмой головного мозга проблемы его минуют. В противном же случае выздоравливать ему придётся дольше. А это означает, что он дольше лежит в реанимации.
Отверстие в черепе
— Какие ещё методы лечения используются при лечении травмы мозга?
— При некоторых нейрохирургических вмешательствах, к примеру, по поводу черепно-мозговых травм, в послеоперационный период мозг очень сильно отекает, и объёма черепа ему как бы не хватает. Держаться этот отёк может достаточно долго, и последствия могут быть серьёзными. Чтобы уменьшить возникающее из-за этого давление на мозг со стороны черепа, хирург иногда убирает часть кости и зашивает её между мышцами бедра больного.
— Зачем?
— Чтобы потом вынуть и вернуть на место.
— Бедро используется как камера хранения? И ничего там с этим кусочком не происходит?
— Кусочек этот в мышцах бедра прекрасно сохраняется, разве что немного уменьшается в размерах. Но это несущественно. Позже, вшитый на своё место в черепе, он работает как основа для нарастания тканей. Кость же начинает нарастать потом — от периферии к центру.
— И долго этот кусочек кости лежит в бедре?
— От месяца до полугода.
— И всё это время больной ходит с отверстием в голове?
— Это приемлемо. Важно избегать прямой травмы в незащищённое место. Кстати, не всегда для заращивания дефекта черепа используется родная кость. Иногда ставят титановую или пластмассовую пластинку, она потом прорастает собственной костной тканью.
— Всё, что вы рассказали, похоже, — высший пилотаж. То есть для всей страны не типично. Или всё-таки смертность от черепно-мозговых травм по стране снижается? Существует ли статистика таких смертей?
— Именно статистика и показывает, что на территории страны результаты медицинского вмешательства при черепно-мозговых травмах меняются к лучшему. 15-20 лет назад от тяжёлой черепно-мозговой травмы умирали 60-70% пациентов. Сегодня — 30-35%, в лучших клиниках — 20, а среди детей — так и вовсе 10-12. Если вспомнить, что только в Москве бывает около 5 тысяч пострадавших с тяжёлой черепно-мозговой травмой в год, то можете себе представить, сколько жизней удаётся спасти. А сколько ещё можно спасти при достаточном оснащении диагностической и следящей аппаратурой и лекарствами.
— Выжившие восстанавливаются полностью?
— Если из 10 пострадавших выживают 8, то из этих 8 к труду возвращаются 5-6. Но что-то в них всё-таки меняется. Как правило, снижается память, способность к обучению, могут начаться эмоциональные расстройства. Правда, был у нас пациент из алкоголиков. До травмы был агрессивный, а после выписки, со слов жены, стал спокойный и добрый. Но из комы большинство пациентов, даже и вполне добрых по жизни, как правило, выходят через состояние агрессии.
— И долго это длится?
— По-разному. Чаще несколько дней. Но если травмированы, к примеру, лобные доли мозга, состояние агрессии может длиться и несколько недель. Причём агрессия так сильна, что приходится специальными приспособлениями фиксировать руки и ноги, чтобы человек сам себе не нанёс увечий. Однако больные потом этого не помнят. Они вообще своего пребывания в реанимационном отделении не помнят, даже если были в сознании и были способны общаться с врачами и родственниками. Это защитная реакция мозга — он предпочитает тратить тот минимум энергии, что у него есть, на восстановление, и ни на что больше.
Вегетативное состояние
— Сколько времени человек может находиться в коме?
— Считается, что если в течение месяца мозг не восстановился до такой степени, что способен воспринимать этот мир, значит, в нём произошли какие-то серьёзные изменения.
— И нет способа вывести его из комы?
— Строго говоря, никаких «антикомовых» препаратов ещё не изобрели. Это не значит, что нет перспективных лекарств. Но, к сожалению, эффекты большинства предложенных до сегодняшнего дня препаратов пока не получили достаточного клинического подтверждения. Все усилия врачей сводятся к тому, чтобы сохранить возможно большее количество клеток мозга, находящегося в коме, и создать условия для того, чтобы он всё-таки начал функционировать. Искусство нейрореанимации — максимально удачно заменить временно утраченные функции мозга на всех этапах реанимационной болезни.
— А если этого через месяц не происходит?
— Тогда мы его состояние квалифицируем как вегетативное. Журналисты окрестили таких людей «овощами». Врачи считают употребление этого термина неэтичным. У таких больных большинство функций организма сохранено, они могут открывать глаза, делать какие-то слабые движения, но контактировать с внешним миром не способны.
— И это необратимо?
— Часть находящихся в вегетативном состоянии медленно, но верно из него выходят. Иногда помогают специально разработанные меры по увеличению внешнего потока информации — с больным разговаривают, включают музыку, вывозят на балкон или улицу. Если при этом ничто не меняется в течение трёх месяцев, прогноз очень плохой. Теоретически, если такого больного кормить, поить, обеспечивать санацию лёгких, оберегать от пролежней, он может жить сколь угодно долго, однако только в условиях отделений реанимации.
Правильнее было бы для этих людей иметь специальные учреждения, как во многих других странах. У нас же они лежат «сверх штата», то есть дополнительных штатных единиц на их лечение не предусмотрено. Поэтому персонал не успевает уделить им достаточно внимания, стараясь в первую очередь спасти вновь поступивших экстренных больных, ведь те в большей опасности. Это совсем не улучшает прогноза жизни находящихся в вегетативном состоянии.
А некоторые ведь и живут так год, два, десять. Но дальше что? На мой взгляд, судьбу таких больных должны решать родственники. И оформлять решение своё документально. Как это делается в Америке, Англии, да и в половине Европы тоже. Если воля их состоит в том, чтобы избавить родного человека от дальнейших страданий, его отключают от всех аппаратов. Чтобы не было болевого синдрома, вводят наркотические анальгетики. И больной тихо умирает.
У нас такой сценарий — непозволительная роскошь. Врач, видя, что больной безнадёжен, мог бы принять решение прекратить поддержание его жизни, но в этом случае он неизбежно нарушит закон.
— Да, больному этому не позавидуешь.
— Но есть ещё категория больных, которым не позавидуешь. Это те, для кого жить или не жить целиком зависит от того, повезёт с донорским органом или нет. А их огромное количество. Значительно большее, чем количество доноров.
— А кто может выступать в качестве доноров?
— Это могут быть больные, у которых зафиксирована смерть мозга (юридически она приравнивается к смерти тела). А также пациенты с необратимой остановкой сердца. К сожалению, юридическая база в этой сфере у нас весьма противоречива. В частности, согласно закону о трансплантации у нас в стране существует так называемая презумпция согласия. Смысл этого понятия в том, что любой гражданин, который не высказал прямого отказа быть донором трансплантации, является потенциальным донором. В то же время согласно закону о похоронном деле любое лицо, взявшее на себя труд похоронить умершего, может отказаться от вскрытия тела.
В последнее время СМИ раздувают страсти о врачах, продающих печень и сердце за границу от ещё живых людей. Глупость какая-то. Процедура констатации смерти мозга настолько прозрачна, что её может проверить даже неспециалист. После констатации смерти мозга проходит ещё 6 часов, пока будет юридически возможно забрать органы. За это время возможна любая проверка. К сожалению, при заборе органов у пациентов с необратимой остановкой сердца такую проверку провести невозможно: потерять время перед трансплантацией — органы у реципиента не приживутся! Однако и здесь механизм констатации смерти однозначен.
Но, пытаясь помочь нуждающемуся в донорском органе больному, врач рискует оказаться за решёткой. Хотя во всём цивилизованном мире проблема уже давно проблемой быть перестала. Каждый решает для себя заранее, можно будет после смерти использовать его органы для пересадки их нуждающимся или нельзя. Излагает это своё решение на бумаге и носит её в водительских правах. Общественность не питается информацией об ужасах трансплантации, а имеет доступ к объективным данным о важности этой проблемы. В России много больных, для которых шанс жить даст только пересадка почек, печени, лёгких или сердца. Так что проблема стоит остро.