Рассказ жены Героя
Мы как-то и не заметили,
что в пореформенной России
появилось новое внутреннее море
из материнских, вдовьих и сиротских слез…
(Из газет)
Первые минуты, пока устанавливался эмоциональный контакт, наша беседа напоминала пунктирную линию. Вопрос. Пауза. Ответ. Пауза. Да и какими словами пользоваться, чтобы ненароком не травмировать человека, лишенного самого сокровенного и дорогого? Какие детали брать на заметку, а каким не придавать значения? Как различать в этой безыскусной повести о любви линию личную и линию военную? Хотя мне хорошо известно, что в России принимает присягу глава семьи, а Родине с ним служат все его близкие, большие и маленькие…
«Меньше всего о Викторе, − Диана Дудкина это сразу же подчеркнула, − хотелось бы говорить в стиле служебных характеристик и официальных рапортов… И уж, конечно, без газетной патетики». И после беседы, и после того, как перенес на бумагу ее рассказ, я пасовал перед этим материалом. Видит Бог, робел перед жгучим взглядом женщины с античным именем, перед ее правдой, перед ее волевым напором, перед ее большим чувством. Боялся своего профессионального несоответствия масштабу ее чувств и искренности. И, каюсь, уже подумывал о том, чтобы просить своего друга, поднаторевшего в батальных жанрах, Петра Ивановича Ткаченко рассказать миру о ней и ее муже − Герое России Викторе Дудкине.
Не было в моей истощившейся душевной палитре тех красок, которые бы, как мне казалось, точно, очень точно передали гамму чувств этой удивительной, непохожей на современниц собеседницы. А бледными, прозрачными акварельками, хотя и они при известном мастерстве способны вдохнуть жизнь в образ, пользоваться нельзя. Не тот случай. Потому и пришлось передать слово самой рассказчице. Это повествование от первого лица – точнее и правильнее во всех смыслах.
Только раз бывает в жизни встреча…
− Считается, что девушке следует знакомиться с молодым человеком, если она мечтает о крепкой и счастливой семье, лучше всего в библиотеке, на концерте классической музыки или на теннисном корте… А мы, вопреки общепринятым установкам, познакомились на дискотеке, в ночном клубе. Обычно такие знакомства не имеют продолжения, а у нас все было иначе. Как в романсе поется: «Только раз бывает в жизни встреча…»
Мы сразу потянулись друг к другу. Совпали, как говорят, половинки. Но половинки (улыбается) какие-то разные. Он очень спокойный, уравновешенный, а я взрывная. Витя к моим эмоциональным всплескам по-философски относился, как к данности. Моя природная горячность осложнялась постоянным беспокойством за него. Служебные командировки – их правильнее называть командировками на войну − для меня настоящее сумасшествие. Хотя ведь знала, что выходила замуж за спецназовца, а не за бухгалтера... Впрочем, профессия мужа – это вторично, связываешь свою жизнь с человеком, а не обладателем диплома какого-то вуза или техникума. Но сказать по правде, душевная паника была моей постоянной спутницей. Только Вите я старалась этого не показывать. Зачем на него перекладывать свою ношу?
День за днем, день за днем вместе. Нам было радостно видеть друг друга, говорить, слушать музыку, читать одни и те же книги. Час-другой не видимся – скучаем. По телефону не можем наговориться. Мы даже, так часто бывало, об одних и тех же событиях думали одинаково.
Мы как-то с Витей смотрели сюжет по телевизору, в котором рассказывалось о том, что девушка попала в автокатастрофу. Ее могли спасти врачи, но не спасли и, более того, какие-то органы ее использовали для пересадки… Не поставив в известность родственников погибшей. Корреспондент спросил маму этой девушки: не собирается ли она подать в суд на тех, кто не оказал медпомощь ее дочери, кто «разобрал на запчасти» тело несчастной?
Мать ответила, что, мол, бессмысленно, дочь уже не вернешь…
А Витя сказал, что в подобной ситуации он бы начал мстить этим хирургам. И я его поддержала. Зло нужно наказывать. Справедливость восстанавливать в правах. Я позже над этими словами думала. Это, значит, на Северном Кавказе Виктор с товарищами восстанавливал справедливость. Так просто. Восстанавливал справедливость…
Это я теперь все малозначительные и важные эпизоды вспоминаю. А раньше идешь по городу и думаешь: «Такого быть не может, как мне повезло в жизни!» А потом, когда он... когда это произошло, думала, что такая концентрация тепла, добра, любви мне были отпущены как компенсация короткого супружества…
Но когда все безоблачно, когда он рядом, разве о самом страшном думаешь? Жизнь с любимым полна радостей. Хотя, наверное, ничто человеческое не чуждо и нашему союзу… Были эмоциональные приливы и отливы. Мы жили друг для друга, не замечая ничего вокруг. Косметику модную – для меня. Новый салат из популярного журнала – для него. Красивый свитер – для меня. Новую книгу любимого писателя – для него. И самое лучшее – для нашей дочери. Расставались, когда он уезжал в служебные командировки. Я дни и недели разлуки считала прожитыми напрасно.
Для чего эти неуместные на первый взгляд детали? Для чего эта хроника безоблачно счастливых и горьких воспоминаний жены русского офицера ХХI века? Едва ли женская скорбь прошлых лет чем-то отличается от моей. Скорбная весть от гонца или трагическая информация от оперативного дежурного – все равно черная полоса, которая делит жизнь женщины надвое. На до и после. На дни с ним и на годы без него…
Есть у меня, наивной, ожидание, что командиры, которые, может быть, прочтут эти заметки и, отправляя на задание своих воинов, будут помнить, как много зависит от их мудрости и мужества в судьбах солдатских и офицерских семей. Хотя, повторяю, я понимаю, что мой Виктор, к большому сожалению, не первый и, увы, не последний офицер, не вернувшийся с задания. Но все-таки выговариваюсь.
Как складывалась его офицерская карьера до нашего знакомства? Мой муж из семьи пограничников. Папа Виктора Евгений Дудкин - лейтенант погранвойск, а мама - контролер пограничного КПП аэропорта Пулково. Старший брат Виктора Анатолий - тоже пограничник, служил в Выборге. Виктор окончил питерское суворовское училище, пограничный институт в Москве. В школе, в училище и в пограничном институте Витя очень хорошо учился. Много читал, тренировался. После окончания института его направили в Северо-Кавказский округ… Полгода он прослужил на заставе. В «Вымпел» подал документы в 1996 году, а назначили его в спецназ в 1997-м.
…В большинство командировок его я отвозила на машине до ворот части в Балашихе. Сам он никогда за руль не садился. И встречала там же.
Провожу и первые несколько дней после его отъезда пребываю в каком-то смятении, места себе не нахожу. После первого телефонного звонка «оттуда» приходило какое-то успокоение. Если он молчал, то сама звонила в часть. В части отвечали: «Все нормально, все нормально…» Это как аутотренинг: «Все нормально. Чувствуем себя хорошо, наполнение пульса хорошее, дыхание ровное». Какое там «ровное»?! Панически боялась телефонных звонков… Не знаешь, кто позвонит и что скажет…Так оно и вышло.
Кстати, по поводу предчувствия. На Ильинке есть храм. Он был в плачевном состоянии и парни-спецназовцы помогали отцу Андрею восстанавливать его. Так вот, за месяц-полтора перед последней командировкой Вити, когда погиб парень из «Альфы», мне стало как-то не по себе. Я занервничала и говорю: «Я тебя больше не пущу, слышишь? Увольняйся!» Чувствуя мое настроение, он долго не говорил мне о последней командировке. А потом сказал, что командировка безопасная, на Урал… И товарищам строго-настрого запретил говорить о том, куда на самом деле они собирались…
О том, чего я неосознанно боялась, провожая его в командировки, поняла, когда побывала в Назрани, на месте гибели Вити. До поездки на Северный Кавказ о чеченской войне, как и большинство людей, я знала только из телевизионных новостей и кино. Виктор ведь ничего не говорил о своей работе. И дело не только в том, что он не имел права разглашать каких-то деталей службы; своим молчанием он просто щадил меня. И при этом, как я понимала, его молчание не было формой отрешенности от дела, вынужденным самопогружением. Он ведь и там, в горах, думал о нас. Однажды по телефону рассказал, что читает какую-то книгу о революции в образовании. И что дочь, когда он вернется из командировки, мы будем воспитывать так, как рекомендуют авторы…
Нашу дочь Аню − так ее бабушка назвала − Витя безумно любил… Хотел мальчика очень… Он воспитывал ее как мальчика. Требовательно и немного сурово. Она занимается каратэ, уже имеет фиолетовый пояс. Это, конечно, папина заслуга.
Бывало, она приходит из школы и жалуется: мол, обижают мальчишки. А мы пресекали нытье: «Аня, ты должна за себя постоять! Если, конечно, к тебе несправедливо отнеслись»…
Записал ее Витя в секцию единоборств. Заставлял зарядку делать… И знаете, как она стала приобретать спортивную форму, на автоответчике нашего телефона появились раздраженные замечания бабушек и мам соседских мальчишек. Содержание сообщений примерно одно: «Если ваша дочь не прекратит обижать нашего мальчика, то мы…» или «Примите меры, родители, ваша дочь…» и т.д.
Я, конечно, с ней говорила, что нельзя все решать силой… Хотя она в классе самая маленькая. Удивляюсь, как ей с ее данными удается мальчиков обижать. Сюжет для «Ералаша», и только. Кстати, мультики они с папой любили ходить смотреть. У нас рядом несколько кинотеатров. Ей очень нравилось с ним в кино ходить. Я с ней только «Шрека» один раз посмотрела…
Это уже сейчас от Ани узнаю, что во время этих культпоходов папа разрешал ей покупать то, что запрещала я… Мороженое, какие-то лакомства…У них, оказывается, такие секреты были от меня. Хотя дома они проявляли полнейшее равнодушие к сладкому. Испеку, к примеру, торт, печенье − Витя вообще не притронется, дочь кусочек съест. А я сержусь: «Что, прикажете, остальное мне самой доедать?» Они смеются. Чтобы себя не искушать, перестала печь мучное (в рифму − тучное!). Пельмени, правда, Витя готов был есть хоть каждый день. И еще он пиво любил…
Однажды мы были на свадьбе у друзей и основательно подгуляли. А на следующее утро он объявил, что больше не пьет и не курит. Причем я его об этом не просила. Он, возможно, под впечатлением свадебных излишеств решил не прикасаться к спиртному. И действительно, не пил с тех пор. Месяца три не курил. Но вот затем я стала замечать, что от его одежды пахнет табаком. «Слушай, − спрашиваю его, − что-то от тебя дымом пахнет?» Он смутился и говорит, что в кабинете бывает накурено… Таился как мальчишка, хотя никто его не упрекал. Стыдился своей слабости, смущался оттого, что не сдержал поспешно данного слова. А потом я несколько раз из окошка замечала: идет и курит. И даже усугубил вредную привычку: перешел на сигары. Это в коллективе у них пошло такое поветрие…
Мы жили в гражданском браке, воспитывали дочь и не помышляли «оформлять семейных отношений». Считали, что государству, общественному мнению до нашего счастья нет никакого дела. Родители, правда, возмущались, цыкали на нас, стыдили: мол, нехорошо, не по-людски это. Ребенок растет. Однажды мы у моей мамы были в гостях. Она и говорит: «Если бы поженились, я бы вам такое свадебное путешествие организовала! Хоть в Африку»… И вот это полушутливое предложение подтолкнуло нас. Пошли мы и подали заявление. Конечно, в Африку «невыездного» не могли отпустить, а в Подмосковье отдохнули.
И свадьбу он готовил как настоящий молодожен. Я еще иронизировала: какое белое платье? Ребенок – школьник! А он: «Нет, все должно быть по максимуму. Такое событие раз в жизни бывает!»
И вот там, на отдыхе, когда он захотел закурить, я его пожалела: «Ладно, кури, я же знаю, что ты вне дома дымишь».
Этот был наш праздник. Он не проходил, пока мы были вместе. Праздник, который всегда с тобой. Точно Хемингуэй сказал. А что касается ритуальной, формальной части праздника, на людях, мы не любили наше счастье показывать… Наши праздники - они интимные, камерные.
Витя в себе держал чувства. Поводов для ревности я не давала, хотя мы часто с ним бывали преимущественно в мужских компаниях. Он был по-мужски категоричен. Однажды мы даже вернулись домой и отложили встречу только потому, что ему показалось, что платье просвечивало или разрез был несколько велик…
На людях мы своего счастья не демонстрировали, но все, кто нас знал, замечали, что мы счастливая пара, семья счастливая. Этого ведь нельзя скрыть. Но, повторяю, наши чувства не были показными. Внутреннего свечения – энергетики любви - невозможно было скрыть…
Он щедрый, делал хорошие подарки, а себе принимал минимум: «Ну мне не надо, у меня все есть»… И в магазинах он настаивал, чтобы мне или Анюте делали покупки. Не выходил из магазина, пока нам что-то не покупал. Такой вот настойчивый. Да и с друзьями он такой же был. Снимет последнюю рубашку и отдаст. Это не преувеличение. Спросите у каждого, кто Витю знал, – подтвердят. Ему было приятно доставлять радость другим. За месяц до той командировки, он сказал, что надо жить так, как будто этот день последний…
Когда в Назрани я посмотрела, в каких условиях работают товарищи Виктора, мне впервые стало страшно жить. То есть именно тогда пришло понимание того, каким опасным делом занимался муж. Череда блок-постов, металлических ограждений, окошек-амбразур. Никогда не знаешь, откроются они или нет и что будет дальше. Но даже не признаки прифронтовой полосы страшили. А люди. Почти нескрываемая враждебность во взглядах местных жителей. Меня предупредили сопровождающие, друзья, чтобы я не привлекала внимания и не одевала траурной одежды. Хотя мне сказали, что я сойду за местную… Я выходила из машины соответственно одетой, в длинной юбке… И проходила словно сквозь строй… Со мной говорили, еле шевеля губами, и указывали глазами. Как только я с кем-то из местных заговаривала, вокруг нас тут же собирались любопытные. И это не было участливое внимание, а некое разгадывание: кто ты и почему здесь?
Каково же Виктору и его друзьям было погружаться в эту затаенную атмосферу вражды. Ведь они, приезжая на Северный Кавказ, как будто входили в ледяную и быструю стремнину. А ведь этот поток нужно не просто преодолеть, но еще и действовать «сообразно обстановке».
Так вот, добившись разрешения на поездку в Назрань (я дважды была там, где Витя принял последний бой), мне хотелось понять, прочувствовать то, что видел, что чувствовал, − все было важно. Хотела прежде всего понять, какую ношу он постоянно нес. Хотела знать правду о том, как он погиб, самой убедиться, можно ли было в той обстановке что-то сделать, чтобы спасти его. У меня было много вопросов. Почему погиб? Почему не прикрыли?
Ведь неспроста говорят, что окоп для героя роют безответственность, малодушие и формализм… Я задавала много прямых и резких вопросов. В том числе и себе. Но в этой истории слишком много было необъяснимого. Фатальность какая-то, скопилась критическая масса непоправимого, того, что обычно называют роком, судьбой. Ехала на Кавказ, потому что была уверена: окажись 22 июня 2004 года рядом, либо вытащила бы, или с ним бы осталась. В экстремальной ситуации человек на многое способен. Однако никого ни к чему не призываю. У каждого свой груз и своя ноша по жизни.
И еще мне важно было понять, кто приходил в наш дом, кто друзья, а кто в таковых числится. На мой вопрос: «Уверен ли ты за свою спину?» - он всегда отвечал: «Да!»
Много я для себя открытий сделала в тех поездках. И хороших, и плохих открытий.
Удивительно, какая беспечность царит на этих объектах. Владикавказ - спокойный город, а в Назрани тяжело. Когда знакомилась в прокуратуре с делом…
О ходе развития событий известно следующее. 22 июня 2004г. в Республике Ингушетия в ходе выполнения специального задания группа, в состав которой входил майор Дудкин В.Е., попала в засаду. Значительно превосходящие по численности бандиты шквальным перекрестным огнем попытались уничтожить всю группу. Отражая атаки, майор Дудкин получил ранение, но, проявляя мужество и отвагу, продолжил сдерживать их натиск. Ведя огонь из автомата, он уничтожил несколько бандитов. В ходе боя командир группы получил тяжелое ранение. Понимая смертельную опасность, осознанно рискуя своей жизнью для спасения боевого товарища и командира, под шквальным огнем бандитов раненый Виктор бесстрашно бросился на помощь. Проявляя героизм, прикрывая раненого своим телом, майор Дудкин В.Е. вынес командира группы из-под обстрела, сам получив при этом смертельное ранение. За мужество, отвагу и героизм, проявленные при исполнении служебного долга, майору Дудкину Виктору Евгеньевичу присвоено звание Героя Российской Федерации (посмертно).
Виктор получил смертельное ранение, а мы все - несмертельные, но незаживающие раны.
Да, это официальная информация. А фактически 16 человек бросили на освобождение захваченной боевиками Назрани.
16 человек из спецназа против батальона бандитов… Или сколько их там было? А где же местная милиция и другие силовики?.. О каком же взаимодействии можно говорить, если такое произошло? Как же они, власти, контролируют ситуацию при таких потерях? Это я, несведущий в военном деле человек, спрашиваю.
К слову, официальное заключение о гибели мужа до сих пор мне не показали. Они его почему-то скрывают. В деле его нет. Заключения судмедэкспертизы у меня тоже нет. Я много раз пыталась его получить, но так и не дали.
День последний
22 июня. Помню этот день какими-то отрывками, как при обратной перемотке кинокассеты. Фрагментами. Я кашу варила гречневую. В квартире несколько раз раздавались телефонные звонки. Беру трубку – тишина. Мама моя в Интернете или по телевизору какую-то информацию уловила и звонит. Слушай, мол, там, в Назрани, что-то происходит. Раненые спецназовцы какие-то… Я сразу СМС Вите послала. Ответ приходит: сообщение доставлено, а ответа нет. Думаю, может, занят? Мало ли что. Потом звонок на мой мобильный от друга его был. Он по голосу моему, видно, понял, что я еще не знаю ничего. И не решился мне сказать, отключился.
Потом опять звонок, и в трубке: «Диан, что случилось-то?» Отвечаю вопросом: «А что случилось?» А из трубки опять вопрос: «Витька, что ль, убили?»
Я повторила вслух эту фразу, не понимая смысла сказанного, механически, как суфлер. И вот тут-то все завертелось. Мою реплику: «Витька убили» − услышала дочь. По-разному это у каждого протекает: ступор, истерика… Так вот, наша дочь начала истошно кричать. Не плакать, а именно кричать.
Потом у меня в сознании какой-то провал образовался. А когда я стала себя контролировать, то поняла, что Ани рядом нет. Я не могу найти ребенка в квартире. Открываю шкаф и нахожу ее между полками, сбившуюся в комок.
Пока ехала моя мама (она живет в 20 минутах от нас), мне показалось, что мы с дочкой ждали ее целую вечность. А когда она наконец вошла, я сказала: «Звони в часть, я боюсь звонить». Мама звонит и тишина… Витя погиб…
Я взяла трубку - мне повторили. Тогда в сердцах я, бог знает, что наговорила по телефону. Сейчас я об этом очень жалею. Жалею, что опустилась до уровня базарной бабы. Потом пришли ребята, те, кто был здесь, и те, кто сопровождал погибших и раненых в Москву… Утешали, говорили какие-то слова. Честно, первый месяц после гибели мужа вообще плохо помню. Таблетки, уколы, психотерапия. Поддерживали друзья… Из части передали личные вещи Вити, фотографии, награды. Фотографии с Эльбруса. Оказывается, они совершали восхождение и флаг с Витькиной фотографией водрузили. Я дома многие его портреты в рамочки вставила...
Думала, что я сильная женщина
Очень благодарна друзьям, всем людям, кто как-то помогает поддерживать память о нем. Сочинили товарищи несколько четверостиший ко дню рождения Вити, к 7 октября, и передали мне. Теплые, искренние рифмованные чувства. Может быть, они не для печати, но в семейном альбоме им самое почетное место. Трофим написал песню для Вити… Есть пара хороших песен о спецназе. Однажды по радио одну такую я слышала. Она от имени жены спецназовца поется. Боюсь что-то переврать, но там есть такие слова:
«Я так горжусь тобой, когда мундир ты достаешь
И в дом друзья приходят в августовский праздник.
Я счастлива, когда гитару в руки ты берешь
И льются песни русского спецназа…
Звонок − и ты уходишь в никуда,
Стараясь вид придать себе небрежный,
Все неизбежно: горе − не беда.
Я верую в любовь, и в ней моя надежда.
Сегодня все спокойно, хоть немного отдохни,
Солдат своей страны, ты заслужил награду.
Сегодня все спокойно, пусть тебе приснятся сны,
В которых нет войны, а я побуду рядом.
Поставлю я икону в изголовье тишины,
И ты увидишь сны, а я побуду рядом…»
Была публикация в «Солдате удачи». Правда, схематичная, как школьное сочинение на тему «Герой нашего времени»… Все свелось к тому, какие мы бедные да несчастные. А мне Серега сказал: «Что ты ревешь? Ты счастливая!»
19 декабря прошлого года мемориальную доску в память о Викторе открыли в Hевском районе Питера. По улице Джона Рида, 5/2, где живут родители Виктора.
В погранучилище хотели присвоить имя дивизиону, в котором учился Виктор, создать памятник и аллею памяти. Меняется начальство, и к прежним решениям не возвращаются. Проект памятника – от эскизов до отливки в бронзе – оценен в миллион долларов… После Беслана списки погибших пополнили Дима Разумовский, еще один парень, и решили тогда делать памятник всем погибшим выпускникам Бабушкинского погранинститута. Похвально, но пока ничего не сделано.
По мне так честное равнодушие лучше, чем показное участие. Ну а забвению-то нет оправдания не потому, что обошли вниманием Дудкина, Иванова, Петрова и Сидорова. Важно ведь, чтобы мальчишки и девчонки, которые сегодня учатся в пограниституте и военных вузах, видели высокое отношение к памяти погибших при исполнении служебного долга. Тогда они, не раздумывая, пойдут в огонь и в воду за Россию.
Друзья Вити сбросились на памятник, сколько могли, но это очень мало. Они, правда, не отступились от идеи, ищут спонсоров. Вот и новый фонд «Хранитель» объявил сбор средств.
До случившегося я думала, что я сильная женщина. Сегодня я не могу о себе так сказать. Я не могу из этого состояния выйти. Время лечит, говорят. Не знаю, как объяснить, может быть, есть люди, на которых не распространяется терапия времени. Может быть, учишься со временем себя в руках держать. Только не всегда удается.
Часто на официальные мероприятия приглашают. Не люблю публичности. Аллергия на чины. Меня иногда захлестывают эмоции и кажется, что они говорят неискренне, и какая-нибудь неуклюжая фраза вызывает резкий протест. Поэтому я избегаю официальных мероприятий.
В санаторий ФСБ меня с дочкой летом отправляли на отдых. Спасибо за внимание! Мы были вместе с Эрикой Разумовской, с женами спецназовцев со всей России. Но это не совсем отдых. И вообще не люблю обсуждать тему вдовства.
На кладбище часто бываю и там наслушалась всякого сожаления… Слишком много вокруг непонимания и суесловия. Мещанская неосведомленность. Идут люди по аллее и размышляют вслух: «Наверно, тут похоронены те, что в автобусе разбились»… Или: «Бандиты тут лежат»…
Вдовьи разговоры. Представляете, мне женщина на кладбище рассказывает, что семь лет назад ее муж погиб в авиационной катастрофе и погребен в Кисловодске. Несчастным женщинам – жене и дочери – пришлось судиться с государством, чтобы получить деньги за потерю кормильца… И половину из этой суммы им пришлось выплатить адвокату, который выиграл процесс. Ну каково?!
Выслушивая такие исповеди на аллее погибших военнослужащих, не знаешь, как себя вести. Как сочувствовать, чтобы не обидеть их чувств? Хотя, согласитесь, факт сам по себе ужасен. Мы обсуждаем меркантильную тему у могилы ее любимого человека. Не люблю на кладбище наблюдать действа с оттенком обязаловки, показного воздаяния почестей. Того бы внимания и тепла к людям от лиц руководящего состава да при жизни.
Время лечит? Не знаю… Тоска нарастает. Боль какая-то охватывает, и никакими лекарствами ее не снять. И чтобы побороть это состояние, я поставила перед собой цели на ближайшее время и стараюсь к ним прийти. Диск с песнями, которые посвящены Вите и спецназу, выпустить. Песен на три диска уже набралось. Трофим обещал несколько своих песен передать…
В молитве «Отче наш» есть слова: «…И остави нам долги наши, яко же и мы оставляем должником нашим» (и прости нам долги наши, как и мы прощаем должникам нашим). У меня эти слова и отношение к обидчикам не стыкуются. Не могу я простить убийц.
Хотелось, чтобы улицу в Москве назвали именем Виктора. По закону это можно сделать только через несколько лет…
Мимолетное журналистское знакомство, кажется, не дает права на обобщения такого ряда, как то, что я начинал ощущать во время разговора с этой глубоко страдающей душой. Именно благодаря Диане я начинал понимать и величие хрестоматийных, идеальных образов − Ярославну, вдову генерала Тучкова, солдаток, оплакивавших своих мужей-кормильцев. Она, современница, поклонница самодеятельной песни, рукодельница, жена и мать, несет в своем стоическом противлении судьбе ген трагедии, но трагедии оптимистической. С наследственным кодом служения служивому человеку. Он - верный присяге, а она - верная узам любви. Альфа и Омега, Инь и Янь российской семьи и державности. Ну как тут без патетики? Если рядом Родина и любовь. Именно так – в союзе обоюдного мужского и женского служения был, есть и будет корень нашей жизни.
«Все остается людям». Мудрая эта формула при максимализме Виктора Дудкина работает и без него. Той энергией, которой он зарядился от дружбы и которой он сам зарядил своих друзей, они, верные этой дружбе, не оставляют семью друга один на один с проблемами. Это как пожизненная рента, как круг бытия. Его уроки жизни - вера в справедливость, противление злу силой, его уроки боевого самбо и каратэ, которые усвоила дочь, станут ангелом-хранителем и ее, и, думается, будущих детей Аннушки, внуков Виктора… Дианино мужество, которое формировалось не без влияния Виктора, – тоже из стратегических жизненных запасов. Дай Бог, не всуе поминаю Создателя, сил ей и мужества выстоять на холодном житейском ветру.
|
|
|
|
|
|
Записал Владимир Давыдов