Курская битва... Сколько лет прошло со времени этого великого сражения! Но память о нем жива и поныне. Ведь это была одна из крупнейших битв Великой Отечественной войны. Тогда, в июле-августе 1943 года, немецкое командование пыталось любой ценой добиться реванша за поражение под Сталинградом.

 В районе Курской дуги фашисты сосредоточили 900 тысяч солдат и офицеров, 2700 танков, 10 тысяч орудий и минометов, свыше двух тысяч самолетов. 

Враг рассчитывал окружить советские войска, уничтожить их и тем самым открыть себе путь на Москву. Но командование Красной Армии сумело распознать планы гитлеровцев и противопоставило им свыше 1,3 миллиона солдат и офицеров, 20 тысяч орудий и минометов, 3500 танков и самоходных артиллерийских установок, более трех тысяч самолетов. Эти цифры говорят о многом: впервые в истории войны наши войска превосходили врага в живой силе и, что очень важно, в технике.

В ходе гигантского оборонительного сражения, а затем контрнаступления Красная Армия уничтожила более полумиллиона гитлеровцев, многие тысячи орудий, танков и самолетов. Именно здесь, под Курском, Белгородом и Орлом, был сломан хребет гитлеровской Германии, и ее войска навсегда утратили стратегическую инициативу.

Летят годы, идут десятилетия... Но в памяти людской те дни святы. Именно поэтому почти в каждом селе, а то просто на перекрестке дорог или в поле можно встретить обелиски, памятники, курганы и братские могилы. Сколько их, сынов всех народов Советского Союза, лежит здесь!

Я видел, как к этим могилам тянутся пропыленные цепочки пионеров. Я видел студентов из строительных отрядов, которые пилотками и горстями носили землю на памятный курган. Я видел пожилых женщин и седобородых стариков, которые выходили из поезда на маленьком полустанке, а потом под палящим солнцем шли к какой-нибудь могилке, на которой ни фамилий, ни имен, а только номер полка, расстилали чистое полотенце, доставали немудреную закуску и по старому русскому обычаю поминали сына, который пропал без вести и, быть может, лежит здесь... Много, очень много братских могил и памятников в России. И все они - самая дорогая и святая частица нашей жизни.

Я не раз бывал вместе с участниками боев там, где гремела Орловско-Курская битва. Мы бродили по полям, высоткам и холмам, где стояли их орудия, где они ходили в танковые и штыковые атаки, где были расположены их аэродромы. И мой рассказ о тех эпизодах и операциях, в которых они принимали непосредственное участие. 

НОЧНОЙ ПОИСК

«В течение ночи на 5 июля на фронте ничего существенного не произошло».

(От Советского Информбюро)

Двенадцать пар глаз неприязненно следили за луной. Еще полчаса назад была ночь как ночь − невозможно отличить куст от человека. Разведчики приготовились к броску, и вдруг − луна! Пришлось ждать хоть какого-нибудь облачка. Наиболее нетерпеливые начали ворчать: «Ночь, мол, и без того короткая, а мы даже не вышли к переднему краю. Когда же работать-то?»

Можно бы применить власть и дать приказ прекратить разговоры, но начальник разведки  15-й Сивашской дивизии капитан Савинов прекрасно понимал, что перед операцией нельзя прикрикивать на ребят.

− Мало нашего брата погибло?! Каждую ночь теряем два-три человека, а «языка», хоть тресни, нет! − терпеливо объяснял он. − Куда ни сунься, фашисты ждут в засаде. Нет, братки, к переднему краю надо выйти скрытно, чтобы ни одна душа не видела.

Наконец набежало облачко, и разведчики двинулись вперед. Вот и передний край. Залегли в окопе. Метрах в восьмистах высота 256 - «шапка». Оттуда все наши позиции как на ладони. Укреплена «шапка» так, что подступиться к ней невозможно. А «язык» нужен позарез! Вчера к разведчикам приезжал командующий армией генерал Пухов и попросил − не приказал, а именно попросил − добыть «языка», иначе, мол, можно прозевать начало немецкого наступле­ния. Тогда капитан Колесов предложил идти на высоту не справа или слева, как это делали до сих пор, а прямо в лоб. «Там немцы еще не пуганы! И такого нахальства от нас, конечно, не ждут», − сказал он.

Больше суток провел Колесов на переднем крае и заметил, что каждый вечер фашисты выставляют «ночника»-пулеметчика.

Как назло, пулеметчик молчал: то ли задремал, то ли его вообще не было. Подождали... Вот луна нырнула в тучку, и тут же с высоты резанули пулеметные очереди. «Порядок!» − успокоились разведчики. Лейтенант Милешников пополз вперед, за ним остальные. Когда миновали заросшую высоченной травой пойму, за дело взялись саперы: сделали проход в минном поле. Первыми туда пошли «глаза и уши» разведгруппы — самые зоркие и чуткие. И вдруг дозорные замерли. Милешников подполз к ним и шепотом спросил:

− Что случилось?

− Слышу шорох.

− А я вижу силуэты.

Загремели автоматы, загрохотали гранаты. Через несколько секунд все было кончено. Но вот ведь беда − ни одного живого фашиста! И до пулеметчика теперь не добраться... И вдруг в тишине раздался радостный крик:

− Ребята, есть живой немец!

Фашисты сразу же открыли огонь из пулеметов и минометов, но их накрыли наши артиллеристы.

Вернулись разведчики без потерь, хотя на обратном пути прикрывали собой пленного. Прямо на передовой капитан Савинов начал допрос:

− Имя, фамилия, подразделение? − спросил он.

− Сапер шестой пехотной дивизии.

«Вот так штука! — удивился Савинов. − Ведь перед нами стояла восемьдесят шестая».

− Что делали на «ничейной земле»?

− Проходы для танков. Утром будем наступать! «Тигры» сомнут вашу оборону, и через день наши войска будут в Курске! Нам даже выдали специальный запас водки и еды, чтобы отметить взятие города, − заявил он.

Через полчаса пленного доставили в штаб дивизии, а оттуда на командный пункт командующего Центральным фронтом К.К.Ро­коссовского.

 «В третьем часу утра К.К.Рокоссовскому позвонил командующий 13-й армией Н.П.Пухов и доложил, что захваченный пленный, сапер 6-й пехотной дивизии, сообщил о готовности немецких войск к переходу в наступление. Ориентировочно время называлось 3 часа утра 5 июля. В 2 часа 20 минут я отдал приказ о начале контрподготовки. Все кругом закрутилось, завертелось, раздался ужасный грохот началось величайшее сражение в районе Курской дуги».

Г.К.Жуков

УКРОТИТЕЛИ «ТИГРОВ» 

Батальон капитана Михеева стоял под Ольховаткой. В ночь на 5 июля он получил приказ готовиться к контратаке в боевых порядках пехоты. Заправились горючим, пополнили боекомплект и... на всякий случай вырыли глубокие капониры. Не все понимали молодого капитана: получен приказ о контратаке, а он закапывает танки! Но Михеев знал, что делал. С первого дня войны он отступал с боями из-под Львова и понял, что хоть танк и бронированная машина, а для артиллеристов и особенно летчиков − отличная мишень. Поэтому он взял за правило: до поры до времени не высовываться.

Когда загрохотали пушки и «запели» «катюши», танкисты и пехотинцы приготовились к атаке. Закончилась артподготовка, но приказа идти вперед не было. Прошло полчаса... Час... Два... Наступила прямо-таки довоенная тишина. Где-то даже тренькнул соловей. И вдруг из-за горизонта послышался гул моторов. Потом он перешел в рев. Все небо закрыли гитлеровские самолеты. Один за другим они сваливались в пике и сбрасывали бомбы. Какой-то «мессер» пролетел так низко, что зацепил крылом маскировочную сеть и целая батарея оказалась как на ладони.

Танки Михеева засыпало по самую башню. Стволы пушек засорены землей, прицелы сбиты, люди оглушены. Но ни один танк не разбит! А когда с холма лавиной покатились фашистские машины, Михеев спокойно приказал прочистить орудия, привести в порядок триплексы и прицелы.

В бинокль хорошо видно построение атакующего каре: впереди и на флангах − тяжелые «тигры», в середине − «пантеры» и самоходные орудия «фердинанд». Танки шли, не открывая огня, «фердинанды», выскакивая на бугры, вели беспорядочную стрельбу.

«Хотите, чтобы мы себя обнаружили, а «тигры» нас засекли и расстреляли в упор? − усмехнулся Михеев. − Ни черта у вас не выйдет!» Михеев знал, что и пушки, и броня «тигра» мощнее, чем у тридцатьчетверки. Единственный выход − подпустить брониро­ванную стаю поближе и бить в упор.

Когда до «тигров» осталось метров пятьсот, Михеев приказал открыть огонь. Тут же вспыхнули три танка. Из-за них выползли другие, подставили борта − и загорелись. Вот уже десять... пятнадцать факелов на поле. Но танки все лезут и лезут!

А совсем рядом, у деревни Самодуровки, стояла насмерть батарея капитана Игишева. Девятнадцать танков сожгли артиллеристы, все погибли, но врага не пропустили!

И все же к концу дня фашисты вклинились в нашу оборону. Михеев получил приказ: во что бы то ни стало взять Самодуровку и уничтожить вражескую батарею. Вперед пошла рота лейтенанта Плиева. Опять навалились самолеты и отсекли пехоту. Но танки уклонялись от бомб и упорно ползли к деревне. Вдруг загорелась одна тридцатьчетверка, за ней – вторая, третья… Михеев вскочил в танк и хотел броситься на помощь. Но в наушниках раздался голос Плиева: «Задачу выполнил, батарея уничтожена. Несу большие потери».

− Уходи! – приказал Михеев.

Из-за холма показался танк. Он бы помят, обожжен, но ходко шел домой. А за ним несся «юнкерс». Вот он сбросил бомбу - танк уклонился. «Юнкерс» развернулся и снова пошел в атаку. Плиев делал все, что мог: неожиданно тормозил, мчался на предельной скорости, закладывал немыслимые виражи… Когда до укрытия оставалось метров пятьдесят, бомба угодила прямо в танк.

Так за двадцать минут боя батальон Михеева потерял десять танков. 13-я армия отходила...

«В течение 7 июля наши войска на Орловско-Курском и Белгород­ском направлениях вели упорные бои с противником, продолжавшим наступление крупными силами танков и пехоты... Нашими войсками за день боев подбито и уничтожено до 520 немецких танков. В воздушных боях и зенитной артиллерией сбито 229 самолетов противника».

(От Советского Информбюро)

 ЗДЕСЬ РУССКИЙ ЧЕЛОВЕ СТОЯЛ…

Поныри... Есть такое место на курской земле. Железнодорожная станция. Небольшой городок. А вокруг − зеленые, холмистые поля. Теперь Поныри вошли в историю русского народа, как поле Куликово, как Бородино... Об этих полях, о Понырях написаны стихи, рассказы и поэмы. А слова из поэмы Евгения Долматовского высечены на обелиске − памятнике героям-саперам:

«Здесь не было ни гор, ни скал,

Здесь не было ни рвов, ни рек,

Здесь русский человек стоял,

Советский человек».

Триста фашистских танков прорвалось на этом участке. Их не смогли остановить ни пушки, ни тридцатьчетверки. И тогда против бронированных чудовищ вышли люди. Они шли налегке. Чтоб ловчее работать, многие сняли сапоги и гимнастерки. Одни ползли по чистому полю, открытые всем пулям и снарядам. Другие выскакивали из-за бугров и редких кустиков. Третьи поджидали в воронках...

А когда до танка оставались считанные метры, перед ним появлялся солдат, не защищенный никакой броней, кроме отваги. Единственным его оружием была противотанковая мина. И «тигры» подрывались один за другим... Триста танков! Страшно подумать, какая это сила! Но саперы ее остановили.

На другом конце поля, между Ольховаткой и Самодуровкой (теперь это село называется Игишево), − памятник героям-артиллеристам, сооруженный еще осенью 1943 года. Высокий обелиск и рядом − постамент. На нем стоит 76-миллиметровое орудие №2242, из которого вел огонь капитан Игишев.

А в самих Понырях − братская могила, в которой захоронены 2385 солдат и офицеров, в том числе четыре Героя Советского Союза.

Потом В.Д.Михеев повел нас прямо в поле. Он показал, где стоял его батальон в обороне, откуда двинулся в наступление, где танки шли лоб в лоб.

− Из-за этого холма мы пошли в контратаку, − вспоминал он. − Впереди − сплошной вал огня. Но мы прорвались. Проскочила и пе­хота. В траншеях - рукопашная, а мы давим и расстреливаем пулеме­ты. Вдруг вижу, горит один наш танк. К нему бежит санинструктор Маша. Откинулся люк, и ребята выскочили на землю. Но из-за бугра ударил крупнокалиберный пулемет и срезал танкистов. Упала и Маша. Тогда я велел механику-водителю так к ней подъехать, чтобы девушка оказалась между гусеницами. Через десантный люк мы втащили ее в танк, забинтовали прострелянное бедро — и снова в бой.

Только я уничтожил тот самый пулемет, закрутился на месте еще один наш танк: перебило гусеницу. Экипаж выскочил наружу и начал натягивать новую, а их прикрывала другая тридцатьчетверка. Представляете, какая хорошая мишень − два неподвижных танка! Расстрелять ничего не стоило! Но немцы пожадничали и решили взять их целыми. Ребята отстреливались до последнего момента. А когда фашисты оказались совсем рядом, на них ринулись оба танка...

Вот в этой лощине была такая теснота, что стреляли буквально в упор − метров с двадцати. А когда кончались снаряды, шли на таран. В азарте боя не замечали ни ожогов, ни ран. Выскакивали из подбитых танков, садились в целые, а то влезали в немецкие − и снова бросались в бой... От моего батальона осталось всего три танка! Но свою задачу мы выполнили: выстояли в обороне, а потом пробили брешь, в которую устремились наши войска.

- Шестьдесят пять лет прошло с тех пор. Шестьдесят пять лет − это целая жизнь, а я никак не остыну от тех страшных дней! − изо всей силы ударил кулаком в собственную ладонь бывший комбат. − Потерять почти весь батальон! Ведь это тридцать семь танков, сто сорок восемь прекрасных парией! Я знаю, в том, что они погибли и что не смог их сберечь, моей вины нет, и все же не могу отделаться от мысли, что можно было их спасти. Ведь я же цел! Не заговоренный же я от пули, а не брала не то что пуля, снарядам «тигров» был не по зубам. Значит, тут что-то другое... Может быть, я чувствовал, куда полетит снаряд, и вовремя отворачивал танк в сторону? Но этому можно было научить весь батальон. А я не научил... И вот горят ребята вместе с танками, горят на моих глазах, а я ничем не могу помочь! Вы никогда не видели, как полыхают танки? А как горят люди?.. Ничего нет страшнее, когда в танке начинают взрываться боеприпасы. Чудовищная сила распирает его изнутри, броня вздувается пузырями, лопается, рвется на части. Броня! А что же люди?! Я вытаскивал останки разорванных в клочья друзей, а если случалось, что танк на ходу, садился в еще теплое сиденье и бросался в бой.

Ненависти у меня не прибавлялось, ее и так было через край, но во мне еще больше прибавлялось дьявольской хитрости, изворотливости и ловкости: я знал наперед, в какую лощину спрятаться, а какую проскочить, когда стрелять с ходу, а когда притормозить. Я даже успевал чуть-чуть отвернуть танк, когда «фердинанд» стрелял в лоб, − и снаряд рикошетом отлетал в сторону. Нет, все-таки никто не погибает зря! Живым остается самое ценное − их боевой опыт. Во всяком случае с годами я стал думать именно так. Да и живы мы только потому, что этот опыт доставался самой высокой ценой − кровью наших друзей, − убежденно закончил полковник в отставке В.Д.Михеев. 

И СНОВА «ТИГРЫ»... 

На роту лейтенанта Стороженко навалилось сто танков! «Тигры» и «пантеры» шли открыто, не маскируясь. То ли они полагались на толщину брони, то ли знали, что против них всего несколько тридцатьчетверок.

От этой неторопливости и уверенности в безнаказанности многие приходили в бешенство: хотелось нажать на рычаги, броситься навстречу и схлестнуться в ближнем бою! Но это верная смерть. Нет, в бою с противником, превосходящим в десять раз, нужна не только удаль, но и смекалка. Этому Стороженко научился в легендарной бригаде Катукова, когда они не пропустили к Москве танковую армаду Гудериана.

Осталось восемьсот метров... Можно стрелять. Но Стороженко сдержался. «Впереди − овражек. Чтобы его обогнуть, немцам придется развернуться и подставить борта. Только бы выдержали ребята! Ведь в танках немало молодых, необстрелянных парней».

Вот и овраг. «Тигры» нехотя отвернули вправо. «Пора», − решил Стороженко и скомандовал: «Огонь!» Раздался залп, другой, третий... Все решает скорость стрельбы. Молодцы, ребята. Четыре секунды − выстрел! Перед оврагом полыхают пять факелов. Десять! Хотелось бить и бить по бестолково метавшимся танкам. Но Стороженко заметил, что «фердинанды» и часть «тигров» перестроились в боевой порядок и стволами прощупывают высотку. «Полный назад!» − скомандовал он. Все десять танков задним ходом рванулись за гребень холма и скрылись на его обратном скате. И вовремя! Фашисты открыли ураганный огонь по капонирам, где только что стояли тридцатьчетверки.

Пятнадцать атак предприняли в тот день фашисты! Двадцать девять танков догорало на ржаном поле, девять из них подбил экипаж лейтенанта Стороженко.

 

«Подтянув резервы и перегруппировав свои силы, противник ввел в дело новую сильную группировку танков. При этом основная их масса была брошена против 6-й гвардейской армии и 1-й танковой армии в направлении Обоянь – Прохоровка».

Г.К.Жуков

Приказ был коротким: двумя ротами выступить против танков противника. «Двумя неполными ротами», − отметил про себя лейтенант Стороженко и внимательно осмотрел все шестнадцать танков. Многие уже побитые, обгорелые, на броне вмятины от снарядов. В экипажах немало раненых и обожженных.

− Отступать нам некуда, — сказал Стороженко. − Стоять насмерть!

Стоять насмерть! В дни Курской битвы эти слова стали привычными. Все знали: надо любой ценой выстоять.

Все видел Стороженко: горел в танке, схоронил немало товарищей, выходил один против десяти «пантер». Но когда сосчитал движущуюся на него армаду, стало не по себе − сто восемьдесят «тигров», «пантер» и «фердинандов».

Лавина катилась прямо в лоб. Встречный бой явно не выиграть. И Стороженко решил перехитрить немцев. Шесть танков атаковали фашистов с фланга, а десять остались в засаде. Сначала немцы не обратили внимания на эту атаку, но, когда одна за другой загорелись несколько «пантер», лавина развернулась и двинулась на тридцатьчетверки. Этого и ждал Стороженко. Тут же из засады ударила вся рота!

Четыре с половиной часа продолжался бой. Тридцать шесть танков оставили фашисты на поле и отхлынули назад. Но на этом они не успокоились и, получив подкрепление, двинулись в обход оврага. Здесь их встретил 209-й отдельный противотанковый артиллерийский дивизион. «Сорокапятки» стояли на открытом месте. Фашисты знали, что это не такие уж мощные орудия: «тигра» могут взять только в упор, да и то сбоку. И танки двинулись прямо на дивизион.

А тут еще появились самолеты... После бомбежки от пушек, казалось, ничего не осталось. Но когда танки подошли на дистанцию прямого выстрела, «сорокапятки» заговорили одна за другой. Завертелся на месте один «тигр», второй, третий... Артиллеристы били по гусеницам. Но танков было много, очень много, и они упрямо лезли вперед.

Оглушенные, контуженые, раненые орудийцы и не думали отступать или менять позицию. Никто не дрогнул, не спрятался в окоп, не ушел от пушки. А если кто-нибудь на мгновение терял голову от страха, если казалось, что наступил конец и больше нет сил наводить орудие или подносить снаряды, он оборачивался на правый фланг, туда, где стояла пушка Николая Соломахи. Там, между окопчиком с боеприпасами и орудием, сновала тоненькая девичья фигурка. Черт его знает, откуда у этой девчонки столько сил! Как она вообще попала в артдивизион, как таскает снаряды?! Как выдерживает бомбежки и танковые атаки?! Да еще помогает раненым.

Если б кто знал, сколько пришлось пережить семнадцатилетней Нине Букреевой, сколько она хлебнула горя, пока в ее селе бесчинствовали немцы, сколько было расстреляно родственников и одноклассников, то понял бы, что у Нины свой, личный счет к фашистам.

Уже в конце сорок второго до их деревни дошли слухи о зверствах, чинимых гитлеровцами в Михайловском районе. Говорили, что фашисты загоняют в сараи женщин, стариков, детей, забрасывают их гранатами и поджигают. Этому не верили. Вернее, боялись верить. Ведь это же дикая бессмыслица — убивать стариков и годовалых ребятишек!

Да, бессмыслица! Да, дикая! Но это была планомерная деятельность оккупантов. Весь мир знает о трагедии французского Орадура, чехословацкой Лидице, белорусской Хатыни. Я расскажу о том, что произошло на курской земле, в деревеньке Большой Дуб.

В Михайловском районе действовал крупный партизанский отряд под командованием А.Т.Кожина. Каратели против них были бессильны. Тогда небезызвестный Адольф Хойзингер разработал операцию «Белый медведь». Вот ее итоги: карателями сожжено восемнадцать деревень, расстреляно пятьсот двадцать мирных жителей. В деревнях Холстинка, Погорелое, Звезда и Большой Дуб население уничтожено поголовно.

...В двух с половиной километрах от оживленной трассы Железногорск − Киев стоит скромный памятник: скорбящая женщи­на и мальчик в форме суворовца. Я видел, как сюда сворачивают переполненные автобусы, юркие легковушки и даже самосвалы с рудой... Они притормаживают в сторонке, глушат моторы, и к памятнику люди идут пешком. Вокруг такая пронзительная тишина, что ее просто невозможно нарушить.

«Здесь похоронены мирные жители поселка Большой Дуб, расстре­лянные и заживо сожженные 17 октября 1942 года немецко-фашистскими карательными войсками».Так написано на постаменте, то же самое выбито с другой стороны, только название поселка − Звезда.

Людей убивали целыми семьями. Пятеро Алешкиных, шестеро Агафонкиных, семеро Мясюговых, девять Кондрашовых, одиннадцать Федичкиных, тринадцать Ворониных... Здесь же возраст. Алешкины: дед с бабкой и трое внуков, старшему шесть, младшему один годик. Федичкины: дед с бабкой, дочки и шестеро внуков, младшему два года. Кондрашовы: тоже старик, старуха и внуки: младшему один годик.

Рядом с памятником − погреба, в которые фашисты загнали всю деревню, забросали гранатами и сожгли. Каратели думали, что свидетелей их злодеяний нет. Но еще живы люди, которые все видели и все помнят! Надежда Тимофеевна Дугинова успела спрятаться в огороде. Она видела, как повесили ее мужа, как расстреляли детей, но не шелохнулась, словно окаменела от горя. Видела, как бежала по улице соседка Мария Новосельцева с внуком на руках − их сразила автоматная очередь. Видела, как пятилетний Ванюша Алешкин спрятался в бочке с водой. Когда кончился воздух и он вынырнул, его схватили, пристрелили и швырнули в погреб, где уже полыхал огонь.

Шестьдесят пять лет минуло с того страшного дня. Многое забылось, отболело... Но как забыть слезы старух, бессильные проклятья стариков, детский плач и крик?! Как забыть треск автоматов, взрывы гранат, хохот фашистов, гул пламени и раздирающий душу вопль Ванюши Алешкина, когда его, мокрого и трясущего­ся, вытаскивали из бочки, когда к его крохотному сердцу подносили пистолет?!

Скромный памятник. Погреба. Сморщенные, покореженные ябло­ни, которые все видели. Стоят в сторонке люди − старые и молодые, стоят и плачут, не скрывая слез... Вот из автобуса вышла группа совсем молодых парней и девчат. Прочитали надписи на постаменте, стали на колени и... запели.

Я никогда не слышал этой мелодии, да и хор был не очень слаженный, но удивительно чистая и скорбная мелодия, прерываемая рыданиями, так схватила нас за сердце, так нам вдруг стало горько и больно, что мы тоже стали на колени... Кто знает, что мы чувствовали, но, кажется, никогда не любили свою землю так сильно, как в тот миг, никогда так ясно не понимали, что вот эта деревенька Большой Дуб и есть наша многострадальная, политая кровью Родина, за которую до последнего патрона дрались наши деды, отцы и братья, за которую отдавали жизнь даже дети!

− Как хорошо, что я пошла в артиллерию, как хорошо, что сама, вот этими руками, убивала фашистов и мстила за Ванюш Алешкиных! – отряхивая с колен камешки, сказала Нина Сергеевна Букреева. – Мне предлагали стать связисткой, санинструктором, но я хотела получить оружие, из которого можно убивать! Устроили испытание: посадили в окоп и прямо на меня пустили тридцать­четверку. Я успела бросить гранату под гусеницы, а когда танк прошел надо мной, еще и в корму. Так я стала противотанкистом... А в том бою, под Прохоровкой, мы все-таки сдержали танки: часть подожгли, часть повернула назад.

Продолжение следует