Ранним утром 22.06.1941 молодой нарком вооружения был разбужен телефонным звонком. На проводе – Николай Вознесенский, председатель Госплана СССР. Нетрудно догадаться, о чём он сообщил Устинову. Начиналась война, и её смертельное напряжение окажется по плечу наркому. У Сталина не было неприкасаемых, зарекаться от сумы, а особенно – от тюрьмы не приходилось. Но опыт руководства оборонной промышленностью в годы войны «всю оставшуюся жизнь» придавал Устинову особый ореол.
…Родился Дмитрий Устинов, как и положено советскому вождю, в семье рабочего. В Самаре. Рано остался сиротой, в пятнадцать лет уже сражался в отрядах Красной Армии против басмачей в Туркестане. Это был пролог биографии маршала, а в эпилоге – тоже азиатская война, против афганских душманов.
Империи, которая принялась строить социализм в режиме осаждённой крепости, необходимы новые технократы – квалифицированные специалисты без старорежимных и революционных замашек! Инженерный диплом был целью лучших комсомольцев с безупречным происхождением и красноармейским прошлым – таких, как Устинов. Учёбу он начал в Иваново-Вознесенске, на механическом факультете местного политеха. Вскоре активного комсомольца перевели в московское Бауманское училище, откуда группу студентов перевели в Ленинград. Дмитрий Устинов окончил Ленинградский военно-механический институт – и остался на всю жизнь сильнейшим лоббистом своей альма-матер. Став наркомом, он будет свысока относиться к артиллерийским КБ, в которых заправляли представители других школ – этим объясняли, например, противостояние Устинова с любимцем Сталина конструктором В.Г.Грабиным, который окончил «всего лишь» Военно-техническую академию имени Дзержинского.
В 1934 дипломированный инженер-конструктор был принят в Ленинградский артиллерийский научно-исследовательский морской институт. Через три года, когда репрессии открыли немало вакансий, его переводят в КБ завода «Большевик» (бывший Обуховский сталелитейный). Уже в марте 1938 он станет директором этого уникального завода, снабжавшего Красную армию надёжными орудиями. В тот год на заводе внедряют проекты полевой артиллерии большой и особой мощности. Дебютный год молодого директора признали успешным: 116 заводчан, включая самого Устинова, были награждены орденом Ленина. Стало ясно, что этот тридцатилетний директор ещё взлетит высоко.
Репрессии против старых большевиков устиновская плеяда восприняла без обременительных рефлексий: молодые самоуверенные профессионалы всегда жестоки к «морально устаревшим» предшественникам. А вот среди позднейших «врагов народа» был Вознесенский, которого Дмитрий Фёдорович преданно уважал до конца своих дней. Будучи сталинистом, Устинов приписывал явно незаконные послевоенные расстрелы интригам Берия, Хрущёва, Маленкова.
Назначение Устинова наркомом вооружения в 1941 воспринималось как подготовка к войне, которую Сталин предполагал выигрывать с послушным молодым поколением управленцев через год – другой. Это было первое полноценно советское поколение. Обещали государство рабочих и крестьян – и вот выучившиеся отпрыски городских и сельских пролетариев пришли к власти. Как позже выяснилось, поколение кухаркиных детей оказалось крепким и надолго задержалось на капитанских мостиках. Не только Устинов, но и Косыгин, Патоличев, Байбаков вершили судьбами советской индустрии лет по сорок. По выправке и манерам этих людей надёжнее всего судить о вкусах Сталина. Усердие, дисциплина, славянская терпеливость, никакой избалованности, никакого декаданса. Кроме деловых качеств, Сталин ценил «простецкую» и ладную внешность и повадки, которые не раздражали народ невольным высокомерием. В этом отличие устиновского поколения от предыдущих российских и советских элит. Это они пришли на смену «переставшим существовать людям двадцатых годов с их прыгающей походкой». К переверченному нервному Ежову определение «железный нарком» не подходило, а в молодых сталинских выдвиженцах закалённого металла хватало.
Сталину нравилось само наименование устиновского наркомата. Агитаторы повторяли афоризм вождя времён Гражданской войны: «Для того чтобы победить, нам нужны три вещи: вооружение, вооружение и ещё раз вооружение». И вождь сурово дрессировал и испытывал молодого наркома вооружения, закалял его на огне страха. В войну этот изнурительный стиль работы оказался резонным. Даже косвенные угрозы Верховного звучали так веско, что дважды повторять не приходилось. По одной из легенд, однажды разгневанный Сталин заставил Устинова на коленях выползти из кабинета. Это байка, а в реальности еженощно Сталин ждал Устинова с докладом – и нужно было отчитываться о каждой винтовке, не говоря о гаубицах. Когда не удалось выполнить ежесуточную норму выпуска винтовок – и Устинов честно назвал цифру: 9 997 вместо 10 000, Сталин вкрадчиво заметил, что, если товарищ Устинов ещё раз повторит такой доклад – вопрос о перспективе нашего молодого наркома будет решён… Разумеется, точность устиновской статистики перепроверяли проверенные товарищи, которым тоже полагалось работать круглосуточно. И втирать очки Верховному Устинов не решался даже в дни производственных неудач. В те месяцы добрая половина центров военной промышленности была оккупирована, а Ленинград погибал в блокаде. Но Устинову и его коллегам удавались чудеса: так, на Горьковском заводе № 92 конструктор Грабин и директор Елян наладили поточное производство пушек.
Две звезды Героя соцтруда он получил отнюдь не «в связи с юбилеем»: первую – от Сталина в 1942-м, вторую – от Хрущёва, в 1961-м, за «космические» заслуги. Только единственную звезду Героя Советского Союза Брежнев преподнёс своему Велизарию к семидесятилетию. Даже в начале восьмидесятых всем было известно, что рабочий день Устинова никогда не бывает короче двенадцати часов.
Советский Союз был страной армейской. Каждое утро из всех многоэтажных домов выходили люди в военной форме с коричневыми портфелями и шли на службу, отдавая друг дружке честь при встрече. Дети постоянно их встречали по дороге в школу и ощущали армейский дух державы. Военный вкус преобладал во всём: в сентиментальности духовых оркестров и напоре спортивных игр, в казарменной архитектуре спальных районов и магазинных атаках на дефицит. Люди, которых воротит от казарменных порядков и задушевной командирской интонации, в СССР чаще всего становились изгоями. Неприятие казармы объединяло диссидентов, снобов и воров. Для остальных звучали марши и готовился сухой паёк. Сегодня армейские порядки редки даже в армии: повсюду «лакеи носят вина, а воры носят фрак», офицерский говорок сменила блатная истерика. И мало кого интересуют стерильные подворотнички, выступающие на полтора миллиметра. А в те времена министр обороны был не только воинским начальником, но и лидером своеобразного советского среднего класса – офицеров и работников оборонки. Всякий раз, рапортуя о новых успехов оборонной промышленности, Устинов, по советской традиции, благодарил сперва политическое руководство, затем – научных работников, а в финале – инженеров и рабочих. Работники «почтовых ящиков» – всякого рода оборонных гигантов и конструкторских бюро – являлись элитой советского общества. Им хватало самоуважения: они осознавали, что, в отличие от коллег из других отраслей, выпускают продукцию мирового уровня. По аналогии со «львами Британии» (так назвала Тэтчер штрейкбрехеров) военно-промышленные «медведи СССР» были оплотом лояльности и опорой строя, пока М.С.Горбачёв законом о кооперации за несколько недель не обессмыслил их привилегии и сберкнижки. Но это случилось уже без Устинова.
После отставки Булганина партия приучила армию к министрам военной косточки, да ещё и с легендарным боевым военным прошлым. Жуков, Малиновский, Гречко… А Устинов продолжал руководить военной промышленностью – два десятилетия с портфелем министра, а позже – в секретариате и политбюро ЦК. К началу семидесятых его властный авторитет в империи ВПК уже был непререкаем. После смерти маршала Гречко Брежнев рискнул отдать арбатский кабинет индустриальному генералу – и армия не без скрипа, но приняла это назначение. Брежневизм сделал для армии немало, и генералы, чувствовавшие себя любимцами партии, не посмели бунтовать против полуштатского министра. На одном заседании Политбюро – 27 апреля 1976 года Брежнев выдвинул Устинова в министры обороны («человека опытного, прошедшего школу партийной работы, хорошо знающего вопросы обороны страны. Конечно, 40-летнего товарища ставить на такой участок было бы нецелесообразно» - так аттестовал его генсек), а Устинов в ответ предложил присвоить Брежневу звание маршала. Сам новоиспечённый министр с военных времён носил погоны генерал-полковника, а генерала армии получил на том же заседании 27 апреля. Производство в маршалы Советского Союза стало делом ближайших месяцев.
Устинов был министром эпохи научно-технической революции, когда технические науки и индустрия для армии были не менее важны, чем военное искусство и спорт. В Генштабе опорой устиновской империи были последние мощные умы нашей армии – маршалы-конкуренты Огарков и Ахромеев. Генералам пришлось стерпеть и жёсткий устиновский стиль управления с публичными взбучками провинившихся генералов не взирая на душистые седины.
Мы запомнили его уже в маршальском мундире. На глянцевых страницах армейских журналов отретушированный образ министра напоминал лубочных богатырей: больно торжественно он выглядел при всех регалиях. Две звезды Героя Социалистического труда, одна – Героя Советского Союза; Ленинская премия, наконец, 11 орденов Ленина. По орденам Ленина за всю историю Устинов уступал только куда менее влиятельному любимцу фортуны Патоличеву. Даже у наградолюбивого Брежнева их насчитывалось восемь. Разве было в Советском Союзе дело важнее оборонки? Сорок пять лет Устинов пребывал на руководящей работе в самой престижной, элитарной, успешной советской отрасли. «Горе тому, кто станет жертвой столь медленных челюстей», – говорили о Сталине. Эту хватку переняли у вождя молодые наркомы военных лет, умевшие неотвратимо, как бронепоезд, двигаться из точки отправления в точку назначения, сметая все преграды.
Так сложилось, что многие руководители брежневской поры надолго олицетворили общее представление об эталоне и норме. Устинов во главе армии – такое же коренное явление брежневизма, как Виктор Тихонов «на хоккее», Григорович – во главе балета или верховный главнокомандующий куклами Сергей Образцов, который достиг вершин ещё при Сталине, но именно при Леониде Днепродзержинском получил образцово-показательный театр с волшебными часами. Все как на подбор – фанатики своего дела и прирождённые лидеры, внушавшие трепет и уважение. Ритуальные славословия генсеку Устинов произносил органично и деловито, без карикатурного подобострастия, но неизменно становился инициатором очередного награждения Брежнева.
На парадах, за которыми в те годы следили затаив дыхание и не только в СССР, Устинов держался, может быть, без гусарской удали Андрея Антоновича Гречко, но всё-таки выглядел молодцом. Глядел из-под очков чрезвычайно серьёзно, говорил с чувством, толком и расстановкой, честь отдавал браво. Муляжи ракет двигались по Красной площади весьма грозно.
Устинов был ближайшим другом Брежнева из титанов Политбюро (из Черненко получился лишь дженерик политического титана). «Как и Брежнев, Устинов был довольно далёк от всякого рода культурных проблем… Устинов, как и Брежнев, был человеком общительным, доброжелательным, оптимистом по натуре», – вспоминает Александров-Агентов. Только куда меньше было в Брежневе металлического трудоголизма. Работать с восьми утра до часа ночи и позже, снимая стружку в порядке чёткой очереди с разных генералов, академиков, конструкторов, оружейников – таким был стиль Устинова. А выходных он не признавал. На заседаниях Политбюро Устинов никому не позволял вмешиваться в оборонные вопросы: окатывал надменностью, не считаясь с чинами. Он старался не пускать посторонних в свою епархию, одёргивая любые поползновения со стороны хоть Косыгина, хоть Кириленко. И властного маршала опасались, несмотря на свойственные ему добродушно простецкие интонации развесёлого «Лихача Кудрявича». В своей области этот кадр хотел решать всё.
В воспоминаниях Устинов не откровенничал: получился гладкий коллективный труд литконсультантов и стареющего маршала, напоминающий слог директив и селекторных совещаний. Но некоторые намерения и пристрастия маршала просочились в цельнометаллический текст. К середине восьмидесятых вполне вероятной идеологической перспективой была реабилитация сталинской системы. Приметы этой неосуществлённой кампании, задушевной, как календарик с генералиссимусом на железнодорожной станции Гори: возвращение партбилета пенсионеру Молотову, фильм Евгения Матвеева по роману Чаковского «Победа», демонстративно бурные аплодисменты после упоминания заслуг И.В.Сталина в речи Горбачёва 9 мая 1985 года. Устинов, в отличие от авиаконструктора Яковлева, воздерживается от развёрнутой апологии Сталина, но реплики Верховного вспоминает с явным благоговением. Сталинское умение вникать в нюансы военного производства так и осталось для поседевшего наркома идеалом управленческой манеры: «Сталин обладал уникальной работоспособностью, огромной силой воли, большим организаторским талантом. Понимая всю сложность и многогранность вопросов руководства войной, он многое доверял членам Политбюро, ЦК, ГКО, руководителям наркоматов, сумел наладить безупречно четкую, согласованную, слаженную работу всех звеньев управления, добивался безусловного исполнения принятых решений. При всей своей властности, суровости, я бы сказал жёсткости, он живо откликался на проявление разумной инициативы, самостоятельности, ценил независимость суждений... Он поименно знал практически всех руководителей экономики и Вооруженных Сил, вплоть до директоров заводов и командиров дивизий, помнил наиболее существенные данные, характеризующие как их лично, так и положение дел на доверенных им участках» (Устинов Д.Ф., «Во имя победы»).
Шершавое слово «работоспособность» для бессонного наркома – ключевое. Толковый и работоспособный руководитель знает по именам сотни подчинённых, готов работать сутки-другие без сна, на глазах рабочих лично проверяет работу новых станков, спускается в глубокие ангары, резво залезает на «верхотуры». Это уже не про Сталина, это про Устинова. Он ловил одобрительные взгляды рабочих и, как артист, рассчитывал на сильное впечатление. То, что сегодня окрестили харизмой руководителя, в те времена называли трудовой закваской, которую, как говорил Устинов, рабочие сразу чувствуют в начальнике.
Генерал Волкогонов в устиновские годы служил заместителем начальника Главпура, а после перестроился как никто другой, слыл одним из идеологов Новой России, обнаружив весьма либеральные взгляды. Стал советником Ельцина, принялся разоблачать советские мифы. Уж тогда ему было вольно вспоминать об Устинове в критическом ключе. И всё-таки Волкогонов признал: «То был человек, способный в военной промышленности и невозможное сделать возможным». Но добавил: «Это был, пожалуй, последний министр обороны, готовый раздеть страну донага, но сделать СССР самой мощной военной державой». И это тоже правда, хотя именно старания Устинова позволили России и после нулевого военного бюджета девяностых годов прошлого столетия сохранить боеспособность армии. Невероятная энергия Устинова нуждалась в строгом руководстве, если угодно, в комиссарском укороте. А после болезни Брежнева, отставки Косыгина и выдвижения унылого Черненко управленцы, сосредоточившие в своих планшетах реальную власть, почувствовали себя всесильными. Пьяный воздух свободы сыграл злую шутку с самыми энергичными и способными из наркомов сталинской выучки… Бесконтрольность в политике – это соблазн, превращающий самых талантливых людей в наиболее опасных.
С болезнями Брежнева усиливалось влияние триумвирата «Андропов – Громыко – Устинов». Ответственность за ввод войск в Афганистан ложится именно на этот треугольник. Дипломатия чувствовала поддержку могущественной армии и разведки – и не могла воздержаться от экспансии, приглушив инстинкт самосохранения.
Смерть Устинова накануне нового года, 20 декабря 1984 года, воспринималась как эпилог к великой эпохе. Через несколько месяцев прошёл Апрельский пленум, а ещё через три года заседания Политбюро стали походить на совещания пожарной команды в погорелом городе. Ушла плеяда хозяев положения – кадров, которые решали всё. А наша военная промышленность до сих пор движется за счёт импульса от большого устиновского толчка. Чтобы с чистой душой забыть об Устинове, нужно хотя бы в чём-то превзойти сталинского наркома и брежневского вельможу. А на таких условиях мы вряд ли когда-нибудь его забудем.