О первом выходе человека в открытый космос написано и рассказано немало. И о холодящей душу бездне за обрезом люка, и о необычных ощущениях парения вне корабля, и об открывшейся взору удивительной картине Земли и неба, и о вынужденной посадке в нерасчетном районе... Но и «за кадром» осталось многое и очень важное, о чем в официальных сообщениях ТАСС не говорилось.
Я возвращаюсь в прошлое потому, что лично меня потрясли перипетии полета «Восход-2», доверительное откровение Алексея Леонова и весьма любопытные подробности, вскрывшиеся спустя годы. А еще потому, что подвиг в космосе принадлежит не только тем, кто его совершил, а всем нам, нынешним и будущим поколениям.
Продолжительный полет, встреча и стыковка кораблей на орбите, выход человека в открытый космос выстраивались в планах Королева в ряд последовательных экспериментов, которые он задумал, когда создавался корабль «Восток». Первые удачные старты укрепили веру Главного конструктора в реальность замысла. Однако жизнь выработала у него «железное» правило: поспешая, не торопись. И потому роль выходящего на разведку в открытый космос отводилась собаке.
Старт по программе выхода в космос человека намечался на начало 1966 года.
— Полет необычный для наших представлений, — говорил Сергей Павлович при очередной встрече с космонавтами. — Один из вас должен будет в полете выйти из корабля и выполнить ряд операций, связанных с движениями, маневрированием в космосе.
Беседуя с теми, кому предстояло осуществить этот замысел, Главный конструктор не скрывал сложности задач, признавал, что ему самому не все еще ясно, что новый эксперимент связан с определенным риском. Королев не сгущал краски, но и не упрощал. Он рассуждал. И из его рассуждений следовало, что выход в открытый космос нужен не сам по себе, а связан с тем, от чего мы не уйдем: вынужденный ремонт на орбите, сборка больших конструкций, помощь терпящим бедствие в космосе. «Не решив эти задачи, нельзя двигаться дальше», — заключил он свой монолог.
Шлюзовую камеру делали на заводе «Звезда». В ту пору это было закрытое предприятие Минавиапрома. Руководил разработкой Г.И.Северин. Ему же поручалось сконструировать специальный скафандр для выхода.
Проблем вставало немало. Требовалось совместить несовместимые на первый взгляд качества: прочность и гибкость, эластичность и жесткость; найти материал, не теряющий своих свойств и качеств при перепаде температур от плюс 150 до минус 150 градусов. И все это при заданном весе.
Поначалу был создан манекен, тот самый «Иван Иванович», которого крутили на центрифуге, трясли на вибростендах, испытывали на динамическую и статическую прочность. Если пробы проходили успешно, то скафандр надевали испытатели, и снова проверки — на земле, в воздухе, на море, в бассейне с ледяной водой. Отдельные слои оболочек скафандра предназначались для выполнения различных функций, специальные коммуникации обеспечивали вентиляцию, обогрев, снабжение кислородом, связь. Но все это проблемы технические, а человеческие? Их тоже обозначилось множество — своеобразных и сложных.
Что произойдет с психикой человека, когда он шагнет в неведомый и суровый мир? Преодолеет ли он «пространственный страх», боязнь падения, опасение потерять связь с самой последней опорой — с кораблем? Не парализуют ли его разум и волю дремлющие инстинкты, разбуженные видом бездонного фантастического океана, в котором все не так, как на Земле, все наоборот?
«Кого включить в экипажи?» Эта мысль постоянно преследовала Королева. Он понимал: удачный выбор — гарантия многого. Присматривался, прикидывал, взвешивал, советовался с генералом Н.Каманиным, который руководил подготовкой космонавтов. После долгих раздумий наметил четверых. Попал в эту четверку и Алексей Архипович Леонов. Светловолосый крепыш привлекал Королева живостью ума, технической сметкой, располагающей к себе добротой, собранностью, откровенностью. О нем говорили: грамотный, смелый летчик, наблюдателен, общителен.
Что касается командира корабля, то здесь выбор пал на Павла Петровича Беляева: человек в зрелом возрасте, спокойный, неторопливый, основательный, решения принимает быстро и безошибочно.
В середине лета Главный пригласил их в КБ, еще раз обрисовал схему эксперимента и предложил Леонову попробовать выйти из корабля в шлюз, а затем на площадку крепления. После двухчасовой тренировки строго потребовал:
— Теперь подробное заключение о технике и свои соображения.
— Техника нормальная, — ответил Алексей, — выполнить эксперимент можно, надо только все продумать.
Близился день старта. Алексей ждал его. В ожидании полета были нетерпение и тревога. Как на орбите сработает техника, как справится он сам? Поздним вечером в домик к космонавтам пришел Королев, неторопливо снял пальто, повесил на вешалку шапку-ушанку и тяжело сел. Видно было, что он очень устал. Только карие глаза хитро поблескивали.
— Как настроение, «орелики»? — произнес свою любимую фразу.
— Отлично, — по-военному четко ответил Беляев.
Главный, чуть склонив голову, цепко взглянул вначале на одного, потом на другого.
— Подытожим еще раз, — начал он, поглаживая ладонью стол.
— У «Восхода-2» был предшественник — опытный корабль, оборудованный шлюзовой камерой и всем прочим. Он, как вы понимаете, был выведен на орбиту в беспилотном варианте и взорвался во время испытаний. Мы не успели получить данные по солнечной радиации, не знаем ряд очень важных характеристик... Американцы готовят подобный эксперимент на корабле «Джемини», и хотя они собираются для начала лишь разгерметизировать кабину, представят это как выход в космос. Если мы пошлем еще один беспилотный корабль, нас обгонят.
... 18 марта 1965 года. На стартовой площадке перед посадкой в лифт Королев повторил сказанное накануне: «Нужен серьезный эксперимент. Если случатся неполадки, принимайте разумное решение». И в самый последний момент, обращаясь к Леонову, добавил: «Ты там особенно не мудри, только выйди и войди. Попутного тебе солнечного ветра».
Леонов первым садился в корабль, поскольку его кресло дальше от люка. Королев тронул его за плечо и ободряюще кивнул: «Удачи». С Беляевым Главный говорил дольше. Алексей не слышал их разговора. Когда Павел появился, ему показалось, что командир чем-то озабочен.
Захлопнулся герметический люк корабля. Они остались одни. Осмотрелись. Все знакомо.
— «Алмазы», проверьте заставки и наддув, — включилась «Заря». И через секунду: — Как самочувствие?
— Нормальное, — отозвался Беляев. — Я «Алмаз-один», самочувствие нормальное. Стрелки часов подползли к «нулю». Пятьдесят шесть, пятьдесят пять, пятьдесят четыре... Оставалась секунда. Когда включилась автоматика запуска, в динамике раздался голос Королева:
— Я — Двадцатый. Счастливого пути, «Алмазы»!
Заработали двигатели первой ступени ракеты-носителя. Началось покачивание, потом вибрации, перегрузки. Наконец — невесомость. За иллюминаторами простиралась сплошная чернота, усеянная огромными немигающими звездами. В кабине мягко светились шкалы приборов, цветными полутонами играли информационные табло. На пульте управления шлюзовой камерой холодно поблескивали металлические тумблеры с лаконичными обозначениями: «Люк ШК», «Клапан ШК», «ШК»...
Алексей сделал полный вдох и повернул голову в сторону командирского кресла. Павел кивнул: «Пора!». Он помог Леонову надеть ранец с автономной системой жизнеобеспечения. Каждое движение было подчинено жесточайшему графику. Руки сами находили нужные тумблеры, застежки, кнопки. Потом они выровняли давление в кабине и шлюзовой камере, опустили забрала гермошлемов, надели перчатки. Внимательно осмотрели друг друга: все ли в порядке?
— Пошел, Леша! — Беляев взглянул на часы и легонько подтолкнул друга. Сделав первый виток, космический корабль «Восход-2» вышел на южную оконечность Америки, миновал мыс Горн и поплыл над Африкой. В 11.30 по московскому времени Леонов покинул кабину корабля и вошел в камеру шлюза. Беляев переключил тумблер на пульте связи и передал на Землю:
— «Алмаз-два» в шлюзовой камере. Крышка люка закрыта. Все идет по плану. Все по графику.
Алексей медленно передвигался по шлюзовой камере.
— Люк ШК открыт, — уточнил Беляев. — Приготовиться к выходу.
— К выходу готов.
И тут же после короткой паузы:
— Я «Алмаз-два». Нахожусь на обрезе шлюза. Самочувствие отличное. Подо мною облачность, море... Слепит...
Он не говорил. Он кричал. Это были секунды волнения и радости. Секунды упоения необычностью и красотой.
— Леша, не забудь снять крышку камеры.
— Уже снял.
— «Алмаз-два», что наблюдаете? — включилась в диалог «Заря».
Кавказ, Кавказ, — кричал Алексей. — Кавказ вижу под собой!
— «Алмаз-два», какие условия для работы?
— Нормальные, «Заря». Начинаю отход...
И тут же деловито и строго прозвучали слова командира: «Человек вышел в открытый космос. Находится в свободном плавании»…
Беляев контролировал работу систем, вел радиопереговоры с «Зарей» и не спускал глаз с Леонова. Он только однажды потерял из виду Алексея, когда тот поднырнул под корабль и вышел из поля зрения телекамеры. Но слышал, как Алексей задевал ботинками за корабль, как шарил руками по стенке.
— Леша, две минуты истекли, пора возвращаться. — Предупредил по истечении контрольного времени. Но Алексей словно не слышал его слов. Он оттолкнулся от шлюза и снова удалился от корабля. Пришлось повторить команду.
— Иду, иду, — «Алмаз-два», — наконец откликнулся Леонов.
Он подтянулся к обрезу люка. Инструкция предписывала «входить» ногами вперед. Алексей попробовал, но втиснуться не смог. Напрягся, пошевелил ногами — мертвый номер. Еще раз, еще — все напрасно. Только сейчас он заметил и осознал, что скафандр в вакууме повел себя иначе, чем предполагалось: раздулся, стал жестким. Сил втянуться в отверстие шлюза не хватило. « Мне конец, — подумал сначала спокойно, но тут же почувствовал, что сердце готово вырваться из груди. Конец, дурацкий конец!».
— Леша, что у тебя? — спросил Беляев каким-то странным голосом. — Леша...
— Чертовщина какая-то, я не могу войти.
— Почему? Что мешает?
— Скафандр...
Наступила пауза, томительная, давящая, звенящая тишиной.
— Паша, — Алексей дышал прерывисто и тяжело. — Я попробую влезть головой. Леонов стал пробовать «обратный вариант». Руки не слушались, пот заливал глаза, в горле хрипело, клокотало, булькало. Он начал пробираться головой вперед, подтягиваясь на уставших руках и упираясь коленями. Ноги соскальзывали. Каждый сантиметр продвижения давался с огромным трудом.
Наконец втиснулся в кабину, втянул камеру и тяжело выдохнул. Беляев смотрел на него с немым вопросом в глазах.
В три часа ночи генерал Каманин ушел с командного пункта отдохнуть, а в семь утра его подняли «по тревоге». Королев уже был там. Бледный, встревоженный: давление в баллонах наддува кабины корабля упало с 75 до 25 атмосфер. Дальнейшее падение могло привести к полной разгерметизации и вынужденной посадке. Главный приказал внимательно просмотреть телеметрию: может быть, идет цифровая ошибка? Но опасения подтвердились.
Виток консультаций, и вот Юрий Гагарин передал на борт распоряжение о посадке. «Алмазы» сделали все, что предусмотрено инструкцией, удобно устроились в креслах, пристегнули ремни, установили в нужные положения все тумблеры. По приборам «читали», что и в какой последовательности вступает в работу. Секунда, другая... Но почему нет включения? Нет вибрации? Центр управления выдал команду на борт, корабль уже на «финишном» участке, а показатель спуска не подтверждает, что они пошли вниз. На борту поняли ситуацию: не сработала автоматика.
На некоторое время переговоры с Землей прекратились. Там искали причину случившегося и отрабатывали рекомендации экипажу.
Беляев и Леонов к аварийному варианту были подготовлены, но создавшаяся ситуация отличалась от учебной тем, что не допускала ошибочных решений.
Включилась «Заря»:
— «Алмазы», вам разрешается ручная посадка на следующем витке.
В народе говорят: «Одна беда не приходит». Им на себе довелось испытать правоту этих слов. В какой-то момент они заметили, что началось «закислораживание» атмосферы в корабле. Прибор показывал: парциальное давление кислорода поднялось до 460 миллиметров. Им стало не по себе. Они понимали, сколь это опасно. Малейшее искрение в контактах автоматики или при переключении тумблера могло вызвать пожар и взрыв. В памяти всплыл трагический случай, происшедший с Валентином Бондаренко в барокамере. Тогда парциальное давление было много меньше — 436.
Им повезло: ничего не искрило. Повезло вдвойне — сработал клапан разгерметизации. (Напомню: они были в скафандрах; через пять лет разгерметизация «Союза-II» будет стоить жизни Г.Добровольскому, В.Волкову и В.Пацаеву.) Потом началась закрутка. Корабль потерял ориентацию. Без нее о посадке не может быть и речи. Неверное движение руки, торопливость, потеря самообладания — останешься на орбите навсегда...
Они приземлились в глухой заснеженной тайге. Открыли люк. Морозная свежесть обожгла щеки. Мертвая тишина царствовала в этих местах, и только глубокий снег хрустел под ногами. Вокруг корабля, словно суровая стража, застыли высокие сосны...
Маленькая рация передала в эфир сигнал. Его приняли, запеленговали. Оставалось ждать.
— О чем тебе говорил Сергей Павлович?
— Когда? — вяло спросил Беляев.
— Перед посадкой.
Павел не умел да и не хотел врать. Он сначала молчал, долго и трудно. Потом начал неторопливо:
— Он спросил: понимаю ли я, чем может обернуться этот эксперимент? Говорил, что психологически все это очень непросто. Эйфория, потеря контроля над собой, необдуманные подсознательные движения... Если случится такое — все насмарку. И эксперимент, и корабль, и экипаж. Он ничего не говорил напрямую, он как бы подводил к мысли о возможном провале.
Алексей чувствовал, как в рукава заползает холодок и течет за шиворот с заиндевевших веток. Захотелось распрямиться, потереть онемевшую спину, побежать в темноту, но только не думать об услышанном. «Я был заложником случая, — обожгла мысль. — Заложником». Ему вдруг стало не по себе. Сознание не хотело воспринимать услышанное. Слова Беляева отозвались болью, страхом, какой-то щемящей обидой. Зябкой судорогой он стряхнул вдруг сковавший его страх. Нет, не о жизни и смерти он думал тогда. Чувство безысходного отчаяния сдавило сердце...
В марте 1965-го об этом не могло быть даже намека. Сообщение ТАСС отдавало восторженным благополучием. Приветствия и обращения ко всем и вся заканчивались словами: «Тем самым еще раз перед всем миром были продемонстрированы высокий уровень и отличные качества советской космической техники».
Такая вот история...
Многие наши соотечественники получили право в графе «профессия» писать — «летчик-космонавт». Многие из них покидали Землю не единожды. Разные позывные были у экипажей: «Кедр», «Сокол», «Гранит», «Аргон», «Урал», «Алмаз»... У каждого — свой. Но было и общее. В них жил дух приключений, тяга к новому, жажда необычной, но нужной работы, работы для настоящих мужчин. Опасной и рискованной. Не сказав этого, оставаясь во власти политической конъюнктуры и рационалистического сознания, не понять этой профессии.