Пенициллин...

Едва ли найдешь человека, который бы не слышал о лекарстве с этим мудреным названием. Да что там не слышал! Наверняка я не ошибусь, если скажу, что по крайней мере половина человечества обязана этому препарату здоровьем или даже жизнью. Но так уж повелось, что о своих спасителях мы вспоминает только в беде. Мы готовы молиться на доктора, пока лежим на больничной койке, и забываем его имя как только уходим домой. Мы умоляем облегчить боль, и в то же время внутренне сжимаемся, когда речь заходит об уколе.

Я вас утешу: открытие лизоцима — предшественника пенициллина, тоже сопровождалось болью и... потоками слез.

1922 год…

В журнале лондонской больницы Святой Марии, которой руководил доктор Флеминг, появилась карикатура: лаборант со зверским выражением лица розгами порет детей. По щекам ребятишек катится столько слез, что их собирают в чашки. А в руках каждого ребенка по монете — таким было щедрое вознаграждение за согласие на добровольную порку.

Шесть лет спустя...

По коридорам Всесоюзного института экспериментальной медицины ходит Зинаида Виссарионовна Ермольева и пристает к сотрудникам с повергающей их в шок просьбой.

— Извините, коллега, не могли бы вы немного поплакать?

Пока брови собеседника ползут на лоб, Зинаида Виссарионовна дает ему понюхать банку с хреном, и он волей-неволей плачет. Слезы тщательно собираются в пробирку, а оторопевшего коллегу уверяют, что пострадал он ради науки.

Эти анекдотичные сцены с добыванием слез зафиксировали в своих воспоминаниях многие современники и Флеминга, и Ермольевой, причем называли их не иначе, как «первым наброском увертюры пенициллина».

Так оно и было, ведь и Флеминг, который открыл лизоцим, и Ермольева, которая впервые применила его в медицине, установили, что слезы могут уничтожать многие виды бактерий. Несколько позже было доказано, что лизоцим есть не только в слезах, он есть практически во всех тканях тела.

Ценнейшее лекарство — в самом человеке! Не трудно представить, какие возможности сулило это открытие. Но английские врачи не проявили никакого интереса к открытию Флеминга. Зато исследования Ермольевой увенчались успехом, особенно после того, когда она получила лизоцим не из тканей человека, а из хрена и яичного белка.

А вскоре лизоциму пришлось сдавать самый настоящий государственный экзамен. Тяжело заболел Всесоюзный староста М.И.Калинин. Профессор Авербах, которому доверили делать операцию, в качестве профилактического средства применил лизоцим. По тем временам это было большой смелостью, но препарат Ермольевой испытание выдержал и экзамен сдал блестяще.

Заниматься бы Ермольевой этим препаратом и дальше, но ее судьбу круто изменили две строчки, напечатанные в одном из научных журналов. Зинаида Виссарионовна прочитала, что английские ученые из какой-то плесени получили пенициллин — лекарство, против которого не может устоять ни одна бактерия.

— Вот чем я теперь займусь! — сказала сама себе Ермольева. — Живая вода из плесени — это же чудо. Это самое настоящее чудо!

Но судьба снова сделала крутой поворот — началась война. Тут уже было не до лизоцима, не до пенициллина, тем более, что Зинаида Виссарионовна считалась признанным авторитетом в борьбе с холерой. Еще в 1940 году в ее лаборатории был разработан метод получения так называемого холерного фага, самого надежного и эффективного средства в борьбе с этой смертельно опасной болезнью. Необходимость в создании этого бактериофага была острейшей, ведь холера всегда считалась неизбежным спутником воюющих армий. Достаточно сказать, что, скажем, во время Севастопольской кампании 1854-1855 годов англо-французские войска от русской картечи и штыковых атак потеряли 73 тысячи человек, а от холеры — 18 тысяч. Находившиеся в непосредственном соприкосновении с ними русские полки тоже не смогли уберечься от этой пагубной заразы и недосчитались около четырех тысяч человек.

Первые тревожные сообщения о вспышке холеры под Сталинградом пришли летом 1942-го, но, самое странное, эпидемия началась не в наших отступающих войсках, а на территории, занятой врагом. Когда немецкие дивизии подошли к Сталинграду вплотную, а потом вошли в город, холера косила их ряды не хуже русских пулеметов. С одной стороны, холера — неожиданный союзник, пусть себе свирепствует и дальше, но в том-то и проблема, что линии фронта эпидемия не признает и в любой момент может перекинуться на наши полки.

В Ставке забили тревогу! В Кремль вызвали наркома здравоохранения Георгия Митерева и поставили вопрос ребром.

— Есть ли возможность предотвратить эпидемию холеры в наших войсках? И если есть, то что для этого нужно сделать?

— Послать в Сталинград профессора Ермольеву, — ответил нарком. И после паузы добавил. — Наделив ее чрезвычайными полномочиями.

Решение было принято на самом высоком уровне, и на следующий день Зинаида Виссарионовна вылетела в Сталинград. До города добралась в два часа ночи и тут же открыла заседание чрезвычайной комиссии по борьбе с холерой. Выводы, которые сделала комиссия, были тревожно-однозначными: так как через город проходят сотни тысяч солдат и эвакуированных мирных граждан, нет никакой гарантии, что они не только не занесут эпидемию в Сталинград, но и не повезут ее в глубокий тыл. А это катастрофа!

Действовать надо было немедленно, поэтому решили всем без исключения солдатам и офицерам дать созданный Ермольевой бактериофаг. Но так как Зинаида Виссарионовна привезла его мало, обратились за помощью в Москву. И надо же так случиться, что эшелон, в котором везли с трудом изготовленный препарат, разбомбили немецкие летчики.

Теперь многие были уверены, что эпидемии не миновать. Но Зинаида Виссарионовна, проявив не женский характер, взяла ситуацию под контроль и решила наладить производство бактериофага в осажденном Сталинграде. Где? В специально созданной подземной лаборатории. То, что сделала Ермольева и ее молодые сотрудницы, было самым настоящим подвигом. Они хлорировали колодцы, обеззараживали места хранения нечистот, дежурили в изоляторах и, конечно же, делали прививки, обслуживая по 50 тысяч человек в день.

Все плотнее сжималось кольцо окружения, все беспощаднее становились бои не только за каждый дом, но и за каждый этаж, все больше было потерь, но не от холеры. А вот в немецких войсках холера лютовала.

Профессор Ермольева была не только фронтовым врачом, но и серьезным ученым, поэтому она не могла не заняться чисто исследовательской работой. Но так как для этих исследований нужен был «материал», пришлось обращаться к полковым разведчикам. Эти бесстрашные парни, которым море было по колено, изрядно оробели, когда им приказали таскать из немецкого тыла не разговорчивых «языков», а трупы умерших от холеры немцев. И лишь после того, когда с ними поговорила сама Ермольева и объяснила, что после соответствующих исследований каждый такой труп может стать отгадкой причины возникновения эпидемии, разведчики взялись за дело.

Именно тогда, в конце 1942-го в Берлин полетели полные недоумения депеши: из полевых лазаретов стали пропадать трупы умерших от холеры солдат. Тогда же, в конце 1942-го Зинаиде Виссарионовне по прямому проводу позвонил Сталин и задал три чрезвычайно важных вопроса: «Можно ли считать холеру побежденной? Не опасно ли держать под Сталинградом более миллиона людей? Не помешает ли эпидемия планам командования?»

Ермольева ответила, что на своем фронте она победу одержала, теперь слово за Красной Армией. Как известно, наступательная фаза Сталинградской битвы началась 19 ноября 1942 года, и 2 февраля 1943-го победоносно завершилась. Вклад Зинаиды Виссарионовны Ермольевой в эту победу не просто велик, он ни с чем не сравним. В Ставке это прекрасно понимали, поэтому представили ее к награждению орденом Ленина, а потом и к присвоению Сталинской (позже ее стали называть Государственной) премии. Деньги за эту премию полагались немалые, но Зинаида Виссарионовна, не моргнув глазом, передала их на строительство самолета: именно так появился истребитель с надписью на борту «Зинаида Ермольева».

Говорят, что на всевозможных приемах, обращаясь к Ермольевой, Сталин называл ее «сестренкой» — видимо, из-за одинакового отчества. Так вот, желая отблагодарить «сестренку», вождь как-то спросил, кого бы она хотела видеть на свободе — своего первого мужа, известного микробиолога Зильбера, с которым она в разводе, или второго, который тоже сидит. К вящему изумлению Сталина Зинаида Виссарионовна назвала Зильбера.

— Но почему? — удивился вождь. — Ведь он к вам не вернется, он женат на другой.

— Он нужен науке, — коротко ответила Ермольева.

— Ну а вы? Вы к науке вернуться думаете? Есть ли какие-нибудь задумки, мечты?

— Есть. Я мечтаю заняться пенициллином.

— Что еще за пенициллин?

— Это живая вода. Да-да, самая настоящая живая вода, полученная из плесени. О пенициллине стало известно двадцать лет назад, но всерьез им так никто и не занялся.

— И вы хотите? — начал было вождь.

— Да, я хочу найти эту плесень и приготовить препарат. Если это удастся, мы спасем тысячи, а может, и миллионы жизней. Особенно сейчас, когда раненые солдаты сплошь и рядом гибнут от заражения крови, гангрены и всевозможных воспалений.

— Ну что ж, после победы под Сталинградом, когда линия фронта проходила по дну вашей пробирки, вы это право заслужили. Работайте! Ни на что другое мы вас отвлекать не будем.

В результате проведенной работы Ермольевой удалось разгадать тайну пенициллина. Советский пенициллин был получен из плесени, принесенной из бомбоубежища, расположенного неподалеку от лаборатории на улице Обуха.

Опыты на животных дали просто фантастические результаты: все мыши, жеребята и морские свинки, зараженные микробами газовой гангрены, воспаления легких или сепсиса, после инъекций пенициллина выживали! Но как будет реагировать на новый препарат человеческий организм? Ведь науке известно немало случаев, когда организм человека решительно бастовал против проверенных и, казалось бы, полезных лекарств.

Наконец начались испытания на людях. Первыми решились применить пенициллин профессора И.Г.Руфанов, Н.И.Гращенков, В.Я.Шлапоберский и Г.Н.Сперанский. Профессора понимали, как опасен этот эксперимент, и поэтому сутками не отходили от больных, фиксируя малейшие изменения в их самочувствии. Прошел день, второй, третий...

И вот наконец врачи собрались в конференц-зале, где состоялось историческое заседание, посвященное результатам испытания пенициллина. Эмоциональную сторону этого заседания оставлю в стороне: все равно передать состояние его участников не удастся — ведь люди нашли живую воду! А вот несколько выдержек из протокола приведу.

Доктор А.М.Маршак: «Рядовой Шамаев получил осколочное ранение левой голени. На четвертый день началась гангрена. Ногу пришлось ампутировать. Послеоперационное состояние очень тяжелое — развивалось общее заражение крови. После лечения пенициллином больной пошел на поправку.

Старшина Гордеев горел в танке. Ожоги третьей степени. Состояние безнадежное. После применения пенициллина больной начал поправляться».

Профессор В.Я. Шлапоберский: «Красноармеец Малышев поступил в клинику со сквозным осколочным ранением левого коленного сустава. Через две недели под гипсовой повязкой обнаружено гнойное воспаление сустава, которое распространилось на голень. Вскоре после операции началось воспаление легких и печени. Температура 40 градусов. Пульс 120. Сильный озноб. Бессонница. Ярко выражена картина общего заражения. Начато лечение пенициллином. Через десять дней температура упала до нормы. Рана заживает. Полное выздоровление».

Весть о чудодейственных свойствах пенициллина разнеслась по всем госпиталям. Отовсюду летели письма, в которых раненые просили вернуть их в строй. Пенициллина нужно было много, очень много. А сколько его сделаешь в крошечной лаборатории?! И тогда правительство принимает решение организовать промышленное производство этот препарата.

На фронтах Великой Отечественной началось победное шествие пенициллина, его стали применять даже в полевых условиях.

Много лет спустя, незадолго до ее кончины, мне посчастливилось познакомиться с Зинаидой Виссарионовной Ермольевой. Так случилось, что она немного прихворнула и, чтобы не отменять назначенную встречу, предложила навестить ее дома. Мы долго говорили — и не только о пенициллине, но и о созданном уже после войны стрептомицине, интерфероне и многом другом.

— И все же, — поинтересовался я, — какое у вас самое яркое воспоминание о годах войны? Борьба с холерой в Сталинграде, поиски пенициллиновой плесени или что-то другое?

— Что-то другое, — улыбнулась Зинаида Виссарионовна. — Это связано с декабрем 1944 года. Я тогда работала в зоне действий 1-го Прибалтийского фронта, стараясь доказать высокую эффективность применения пенициллина в первые часы после ранения. И мне это удалось, вернув в строй около тысячи солдат с тяжелейшими ранениями бедра, коленного и тазобедренного суставов. Раньше за такими ранения следовала неизбежная ампутация, а тут — ни одной отрезанной ноги!

Узнав об этом, командование решило организовать итоговую конференцию по результатам испытаний пенициллина в полевых условиях. В Шауляй, где проходила конференция, съехалось много фронтовых врачей, и все в один голос хвалили новый препарат. Но для меня главное испытание было впереди: предстояло делать доклад, а я публичные выступления не очень-то люблю. Как я ни отбояривалась от этого выступления, а подняться на трибуну все же пришлось. Пока я говорила, все шло более или менее гладко, но когда настал черед показывать таблицы, я просто обомлела и потеряла дар речи. Фронтовой художник нарисовал их на свой лад: на температурные кривые неслись танки с грозно нацеленными орудиями, разрывы бомб бросали страшный отсвет на график концентрации пенициллина в крови, стройные колонны цифр окутаны дымом пожарищ. По-моему, эти таблицы имели куда больший успех, чем мое выступление, во всяком случае, большая часть аплодисментов досталась не мне, а этим таблицам. Я их долго хранила, и когда случались неудачи, доставала их из закутка и разглядывала, как самых достоверных свидетелей моего успеха.

— Но ведь ваш самый главный успех — миллионы спасенных жизней! — возразил я. — Не будет преувеличением сказать, что, по крайней мере, половина человечества обязана пенициллину здоровьем или даже жизнью.

— Что верно, то верно, — согласилась Зинаида Виссарионовна. — На определенном этапе пенициллин был самой настоящей живой водой, но жизнь, в том числе и жизнь бактерий, не стоит на месте, поэтому для победы над этой напастью нужны новые, более совершенные лекарства.

Создать их в максимально короткие сроки и дать людям — это то, чем денно и нощно занимаются мои ученики. Так что не удивляйтесь, если в один прекрасный день в больницах и на полках аптек появится новая живая вода, но только уже не из плесени, а из чего-то другого.