Заговор с целью убийства Ленина созрел сразу после октябрьского переворота. Когда по призыву большевиков солдаты начали брататься с немцами, а пытавшихся их остановить офицеров поднимали на штыки, нашлись люди, которые сразу поняли, откуда дует ветер, и кто виноват в этом неслыханном позоре. Да и петроградские газеты, которые все чаще доходили до окопов, не оставляли никаких сомнений. Ленин — вот кто во всем виноват! Ясно, что он германский шпион, что революция сделана на немецкие деньги, что великую Россию он хочет сделать германской провинцией, что большевистские вожди — это русские евреи немецкого происхождения, находящиеся на содержании у Германии.
Да и сам Ленин — никакой он не Ленин, а Ульянов, и он то ли немец, то ли еврей, то ли швед, то ли калмык. Ведь точно же известно, что его мать по женской линии полушведка-полунемка, что в ее роду были перчаточники, шляпочники и золотых дел мастера по фамилии Орстед, Новелиус и Гросшопф, а ее отец, то есть дед Ленина, вообще чистый еврей, которого звали не Александр, а Израиль, а если еще точнее, Сруль Бланк, и что на врача этот Сруль выучился только потому, что принял христианскую веру, то есть стал выкрестом.
Что касается отца Ленина Ильи Николаевича Ульянова, то он родом из астраханских мещан, и право на потомственное дворянство получил только потому, что за заслуги на ниве просвещения и народного образования был удостоен ордена Святого Владимира III степени, а его бабкой была калмычка по фамилии Смирнова.
Начитавшись всего этого и насмотревшись на творившиеся на фронте безобразия, многие офицеры оставили позиции и двинулись на Петроград. То, что они там увидели, укрепило их решимость убить Ленина. Они были убеждены, что, лишившись своего главаря, большевики долго не продержатся и выкурить их из Смольного будет проще простого.
Шестеро фронтовиков нашли друг друга без особого труда, тем более, что воевали на одном участке и хорошо знали друг друга. Выяснив, что их цели совпадают, они решили создать террористическую организацию, назвав ее «Охотничьей бригадой». Для начала нашли конспиративную квартиру, куда свезли оружие, боеприпасы, бомбы и снаряды. Потом, вспомнив прочитанные в гимназические годы детективы, придумали себе клички. Так появились: Старый Эсер, Капитан, Технолог, Моряк, Макс и Сема. На самом деле это были: подпоручик Ушаков, капитан Зинкевич, военный врач Некрасов, вольноопределяющийся Мартьянов, еще один Некрасов и женщина по фамилии Салова. Несколько позже они привлекли в свои ряды сбежавшего из окопов солдата Спиридонова.
(Так случилось, что чудом уцелевший после всей этой катавасии подпоручик Ушаков написал нечто вроде воспоминаний, правда, под псевдонимом Г.Решетов. Мне удалось ознакомиться с этой рукописью, поэтому, рассказывая о событиях той январской ночи, я буду не только ссылаться на документы, но и время от времени цитировать Григория Решетова.)
Теперь дело было за малым: выследить Ленина и либо бросить в него бомбу, либо расстрелять. Но выследить Ильича было не так-то просто — он то не выходил из Смольного, то совершенно неожиданно выступал на каком-нибудь митинге. В Смольный не проникнуть — это ясно, а вот подкараулить на митинге — вполне возможное дело. Теперь вся надежда была на Технолога, который работал в канцелярии Смольного.
Шли дни, а от Технолога ни единой весточки... У «партизан», как они себя называли, все чаще сдавали нервы, они все чаще ссорились и без всякой меры глушили коньяк. Бог знает, чем бы все это кончилось, если бы однажды вечером в квартиру не ворвался Технолог.
— Сегодня! — с порога крикнул он. — В восемь вечера. Михайловский манеж.
— Что там, митинг? — уточнил Капитан.
— Митинг. Провожают на фронт отряд Красной Армии.
— Он выступает? Это точно?
— Точно. Сам слышал. Отряд сформирован из рабочих Выборгского района: на радостях, что их будет провожать Ленин, они кричали об этом в коридорах Смольного.
А вот как было на самом деле. Николай Подвойский, который в то время был народным комиссаром по военным делам, рассказывает о событиях того рокового вечера несколько иначе.
«1 января 1918 года, под вечер, я вхожу в маленькую рабочую комнату Владимира Ильича. Он прерывает беседу с незнакомым мне, по-европейски одетым высоким тридцатилетним человеком. Указывая на меня, Владимир Ильич говорит своему собеседнику:
— Это товарищ Подвойский, наш военный специалист.
Потом, обернувшись ко мне, добавляет:
— Это Фриц Платтен, товарищ, который вывез нас из Швейцарии.
Завязалась беседа. Я сказал, что сегодня мы отправляем первый сформированный батальон Красной Армии для обороны наших границ от возможного нападения Германии и обратился к Владимиру Ильичу с просьбой, чтобы Ильич непременно сам проводил на фронт первый батальон Красной Армии. Владимир Ильич согласился и пригласил с собой также тов. Платтена».
Кто это нашептал Ленину — ангел-хранитель или сам Господь Бог, но, если бы он не пригласил Платтена в Михайловский манеж, этот день был бы последним в жизни вождя революции.
А теперь обратимся к записям Ушакова.
«Поздним вечером мы подъехали к зданию манежа. Народу — тьма-тьмущая! Толпа гудит, шумит, скандалит и чего-то ждет.
— Все ясно, они ждут Ленина, — удовлетворенно просипел неожиданно простудившийся Капитан. — Нам надо смешаться с толпой и тоже ждать. Убьем, когда он будет уезжать с митинга. Стараться из револьвера, чтобы не побить народ. Не выйдет — можно и бомбу. Если что не так, живым в руки не даваться! — жестко закончил он.
А вот и автомобиль: он свернул с какой-то улицы, нырнул в ухабе и двумя огненными пальцами указал на вход.
— Едет!
Толпа шарахнулась, сомкнулась и сдавила. Тем временем трое вышли из автомобиля. Я рванулся за ними и кое-как пробился внутрь. На трибуне, среди каких-то незнакомых людей, стоит человек.
— Он!
Разве мог я не узнать его сразу?! Плотный. Городское пальто. Руки в карманах. Шапка. Он стоит величественно и просто. Он улыбается и терпеливо ждет. А люди в шеренгах кричат и кричат, и не хотят остановиться, и тянут «ура», и дух величайшего одушевления стоит и над толпой, и над человеком, которого я должен убить.
Когда он кончил выступать и спустился с трибуны, толпа рванула к выходу. Вместе с ней на улице оказался и я.
— Стрелять! Пора стрелять! — думал я. — Но из револьвера можно промахнуться, а кидать бомбу неудобно — напрасно побьем много людей. Мы сделаем иначе: остановим его на мосту и прямо там убьем. Я это сделаю сам. Но надо посоветоваться с Капитаном: за операцию отвечает он».
Решающие минуты Ушаков описал поразительно эмоционально и, главное, не пытаясь оправдаться.
«Туман. Ночь. Минуты — вечность. Но что легло там огненное через площадь? Это тот автомобиль. Он свернул к мосту. Сюда! Кто-то бежит за ним. Автомобиль у моста. На мосту! Сейчас. Бомбой, только бомбой! Почти касаясь крыла, кидаюсь вперед. Я его вижу, он в автомобиле! Он смотрит, в темноте я вижу его глаза. Бомбу!
Но почему автомобиль уходит, а бомба в руках? Что случилось? Я боюсь? Я струсил? Нет, я ничего не боюсь, но бомбу бросить не могу. Словно кто-то связал по рукам и ногам. Я не могу разжать руки, не могу выйти из оцепенения. Все кончено! Я сорвал операцию, я подвел товарищей, мне нет прощения. Но что это, что за выстрелы звучат у моста?
Ура, это Капитан! Капитан бьет наверняка. Капитан не отпустит. Я слышу, как пуля ударила в кузов. Одна. Еще одна. Я тоже выхватываю наган и, стреляя, бегу за автомобилем. Я не верю своим глазам — автомобиль остановился. Теперь ничего не стоит догнать и бросить бомбу! Но нет, шофер не остановился. Это просто сообразительный шофер свернул машину в переулок».
А в это время в машине... в машине творилось нечто невообразимое.
— Стреляют! — слабо вскрикнула сидевшая рядом с шофером сестра Ленина.
— Надеюсь, не в нас? — проронил еще не отошедший от митинга Ильич.
— То-то и оно, что в нас, — процедил сквозь зубы Тарас Гороховик и до отказа утопил педаль газа. Машина взревела, но быстрее не поехала.
— А-а, мать твою так! — заорал Тарас. — Я же говорил, что резина совсем лысая, когда-нибудь да подведет! А уж в гололед...
В этот момент машина вскарабкалась на мост. Тарас глянул в зеркало заднего вида и обомлел: какой-то человек бежит почти вровень с ними и на ходу ведет огонь.
— Держитесь крепче! — крикнул Тарас и вильнул вправо.
Дзынь! Пуля пробила заднее стекло, пролетела навылет и разбила переднее. Осколки брызнули в лицо, кровь залила глаза, крыло чиркнуло по ограждению моста, но Тарас выровнял машину.
— Что вы делаете?! — взвизгнула Мария Ильинична. — Мы же свалимся в Фонтанку!
— Зато останемся живы! Не боись, Марь Ильинишна. Бог не выдаст, свинья не съест, — неожиданно повеселел Тарас.
— А ведь и, правда, стреляют, — подал голос Ленин. — И теперь я уверен, что в нас.
Вдруг в моторе что-то чихнуло, крякнуло, машина дернулась и остановилась. Тарас снова глянул в зеркало и не поверил своим глазам: человек с наганом уже у заднего бампера. Вот он поднимает руку. Вот он прицеливается. Вот он...
Оглушительно грохнул выстрел! Зазвенели стекла. Закричала Мария Ильинична. Брызнула кровь — и от безысходного горя завопил Гороховик.
И тут произошло чудо: одновременно с выстрелом голову Ильича прикрыла чья-то рука и резко отвела ее в сторону.
— Что вы делаете? — откуда-то снизу раздался голос Ленина. — Сидеть у вас под мышкой я долго не смогу.
— Жив! — облегченно вздохнул Тарас и ударил по газам.
А Платтен, как будто ничего особенного не произошло, не спеша достал накрахмаленный платок, обмотал им раненую руку и, путая немецкие и русские слова, разъяснил Ленину, что пристанище под мышкой временное, что предоставить его вынудила мировая буржуазия, которая так и норовит устроить большевикам какую-нибудь пакость.
— И он еще шутит, — вытирая слезы, помогала ему остановить кровь Мария Ильинична. — А ты, Володя, так ничего и не понял?
— Еще как понял! — рассердился Ильич. — Что ж тут удивительного, если во время революции начинают стрелять? Недовольных-то тьма-тьмущая. Все это в порядке вещей... А вы не очень пострадали? — обернулся он к Платтену. — Рука? Правая? Как же вы теперь, ведь левая-то у вас давно... Пардон, пардон, — смутился он, заметив недовольную гримасу Платтена. — Я бы пожал вашу руку, дорогой товарищ Платтен, но сперва ее надо показать врачу. И если бы я не был воинствующим атеистом, то непременно бы сказал, что это рука Бога — ведь я был на волосок от смерти. Раз он вас послал в эту машину, значит, я еще нужен, значит, мы должны завершить великое дело преобразования не только России, но и всего мира.