Прежде чем отправиться к нему, я специально обошел книжные развалы в разных районах Москвы. «Нет, его издания у нас не залеживаются. Сразу же раскупают. Постоянно спрашивают», — такими были ответы продавцов. Когда он узнал об этом, то с грустной иронической улыбкой произнес: «Знаете, недавно директор одного из крупнейших книжных магазинов столицы сказала мне, что я на первом месте по какому-то там их рейтингу популярных изданий в разделе поэзии. Сначала я, было дело, обрадовался, хотя никогда и не ощущал завихрений в мозгу по поводу собственной значимости, а потом очень быстро разочаровался. Ведь третьим в этом списке был Мандельштам».
— Леонид Алексеевич, вы предполагаете, что это происходит оттого, что наше общество постепенно утрачивает культуру чтения?
— Отчасти да. Телевидение — наш общий враг. Хотя не торопитесь толковать это однозначно: вот, мол, Филатов обвинил телевидение. Нет! «Мысль изреченная есть ложь» — так было сказано. (Любая форма, претендующая на точность, грешит неточностью — это о моем определении телевидения.)
Сегодня все думают, как бы книжку вернуть в жизнь, как справиться с общим врагом — телевидением, появилась еще и новая проблема — Интернет. Впрочем, как бы мы ни тосковали по форме (будем ли мы листать бумажную страницу или читать с экрана) в век информатики — изменение неизбежно. Осталось бы содержание. Можно о чем-то сожалеть, грустить о теряющемся аромате типографской краски и хрусте, шелесте странички в новой желанной книге. Но в итоге придется приспособиться к наиболее удобной на данный момент форме потребления информации. А ее становится очень много. Печально, что за этим объемом молодые уже забывают Ахматову, Мандельштама, Шукшина. Еще каких-то лет 30-40 назад что угодно можно было отдать за до дыр перечитанные их произведения, которые брали на ночь, чтобы рано утром отдать другому читателю. А сегодня на развалах они лежат, пожалуйста, бери сколько хочешь. Но уже все меньше хотят. А думали-то: вот народ начитается! Даже из демонстративного пижонства сейчас перестали читать прекрасных авторов. Спрос, тиражи, мода сегодня доминируют на рынке изданий.
— Вы уже многие годы в числе наиболее интересных для читателей авторов. Разве это не справедливо?
— У мудрого Астафьева в пору его огромной популярности спросили: «А каково чувствовать себя гением?» На что он ответил: «Хорошо. Приятно. В обществе принимают, ценят. Бывает, что буквально паришь. Купаешься в славе. Но приходишь домой. В кабинете на полках Гоголь, Толстой, Достоевский. И как-то, знаете, успокаиваешься...» Так что в этом смысле я спокоен. И вместе с тем мне становится не по себе, когда я выясняю, какие имена забыты. С чего уж нам, грешным, возноситься?
— С того, к примеру, что ваши постановки идут не только в России, СНГ, но и за рубежом. С того, что «Федота-стрельца» продолжают цитировать, а многие из выражений стали афоризмами. С того, что колкие эпиграммы смешат до слез, пьесы порой заставляют так глубоко переживать, что и слезу не грех уронить. С того, что ваши произведения включены в вузовские программы преподавания современной литературы.... Есть с чего.
— Да уж... Это, конечно, приятно, но не обязывает к гордости. Обязывает скорее к другому. Работать больше и качественнее.
— Эти страницы, что лежат, простите, подглядел, на вашем кухонном столе...
— Да, да, да, это мое новое произведение. Сюжет сказки «Золушка», но жестокая версия. Первая часть — ортодоксальная, в традиции Шарля Перро, а вторая — о том, как оказавшаяся во дворце милая девушка резко меняется. Она прошла огонь, воду, а медных труб — не сумела. Власть, деньги, роскошь сделали из нее отвратительную падаль, находящуюся в чужом контексте. Финал должен быть мерно таким:
Мир движется тихонечко по фазе,
Ступеньки перепрыгивать нельзя.
Из тех же, кто из грязи, сразу в князи —
Плохие получаются князья!
Вообще к любой мечте необходимо долго готовится, что ли. А воплощение ждать не как сам факт, а как некое продолжение. Иначе — плохо дело. Идея превращения Золушки в принцессу воспринимается как законченная. А что дальше? Счастье? Но разве счастье в этой мишуре, в тити-мити? Оно в гармонии, в ладу с самим собой, в любви. Только сказочный жанр мог определить счастье через материальное благополучие. В жизни так не бывает.
— Вы сами часто оказывались в ситуации, когда приходилось расплачиваться за счастье?
— Я живу в таких ситуациях. Все время везение требовало от меня какой-то оплаты. От этого никуда не уйти.
— Вы продолжаете много читать?
— Да. У меня есть любимцы, но они стоят: давно не перечитывал, можно сказать, долгие годы. В последнее время увлекся чтением наших дам-детективисток. Не могу сказать, что я в восторге от качества их литературы, но меня привлекает их выдумка, интересные сюжетные находки, острота построения. У них это получается, по-моему, лучше, чем у мужчин. Дашкова, Малышева, ставшая уже своеобразным классиком Маринина — это творчество, заслуживающее внимания. Менее успешны пока работы Серовой, не усмотрел я ее. Большое внимание я уделяю чтению Акунина. Считаю, что это явление в современной литературе. Его будут читать наши потомки, впрочем, он и сегодня популярен.
Был такой писатель Булгарин, наипопулярнейший в XIX веке. Только ценители понимали, что в сравнении с тем же Пушкиным он просто способный беллетрист. Он имел такую славу, которую, как мы сегодня понимаем, не заслуживал. Поэтому, замечу, суд современников — это неблагодарный суд. И я тоже отношусь к спросу на того же «Федота» очень спокойно.
— Ну уж про это сочинение можно сказать, что оно — из прошлого века, да и из другого тысячелетия. Оно прошло фильтры времен?
— Да уж, конечно. Кстати, оно было написано как-то случайно. Ко мне пришел один из наших режиссеров и предложил подготовить текст для детской пластинки. Я достал сказки Афанасьева и попробовал переложить сюжеты на стихи. Подражал немного, как мог, жанру частушки. Детские воспоминания (с ужасно бессистемным чтением), любовь к сказке — все всплыло. Рождались диалоги, сюжетные элементы. Пришлось отказаться от идеи детской пластинки. Примерно через семь лет появилась законченная вещь. Большая форма с единым сюжетом, множеством героев, линий давалась как-то сложно. Нынешнюю популярность «Стрельца» я оцениваю как случайную, может быть, и неоправданную. Хотя работал над ним много. В «Любви к трем апельсинам» я явно недоработал, поэтому оно стало не таким известным.
— А как вы пишете? Как рождаются произведения?
— Не знаю. Нахаживаю, нагуливаю. Раньше был такой мучительный процесс построчного созидания за письменным столом. Но пришел к выводу, что события, сцены создаются вне стола. Последнее время хожу, как заключенный, наговариваю, сам себе начитываю, держу в голове текст, а потом, когда посчитаю, что это может занять место на бумаге, то и записываю. Иногда выдерживаю паузу до пяти дней.
Поэтому-то записи, которые вы видите на моем столе, почти без помарок. Пишу только рукой. Не могу подружиться с компьютером. Литературе я сейчас отдаю все время. Это и часть моего заработка. В общем-то, в наше время можно жить литературным трудом, хоть многие и жалуются на то, что их забыли. Хотя бывает, что и не везет кому-то. Кстати, я не бегаю за издателями. Они сами обращаются. Давно я сотрудничаю с екатеринбургским издательством «Фактория» и с московским «Эксмо-пресс». Там работают настоящие профессионалы, ценят литературу, разбираются в современном процессе. Сейчас там готовится к изданию новая книга. В ней будут вариации на темы известных бродящих сюжетов (я, кстати, согласен с мыслью о нескольких сотнях бродячих сюжетах, больше ничего не выдумать, можно совершенствовать только форму) и произведений «Декамерона» («Рассказы черного города»), «Пышки» (сентиментальный фарс о мерзавцах высшего света «Дилижанс») и «Голого короля» («Еще раз о голом короле»). В «Фактории» идут переговоры о выпуске тома избранных произведений.
— Леонид Алексеевич, вас полюбили и как телеведущего, и как актера, и как писателя. А вы сами кем себя считаете?
— Никем. Чем-то я должен был заниматься по судьбе. Но попадал все время рядом, но не в точку. Где-то я должен быть, но не здесь — такое ощущение часто испытываю до сих пор. Наверное, это как-то не по-христиански, что ли.
— Православие занимает большое место в вашей жизни?
— Я крестился в 33 года. Сильно захотел изменить что-то в своей жизни после смерти Владимира Высоцкого. Какое-то странное было чувство. Мой сын священник. Он ушел в церковь, бросив ВГИК. Я не был на его служении, но видел фотографии. Понимаете, он захотел все так вот, враз изменить. Сам пришел к вере. Теперь он в Подмосковье служит, каждый день ездит в церковь.
— Как он оценивает ваши литературные произведения?
— Неоднозначно. Что-то даже не дочитывает, говоря, что это явно не его литература. И не поспоришь ведь! Он прав. Для меня это особенно ценно. Как и все, что говорят мои любимые близкие. Семья в моей жизни, это, наверное, главное. Знаете, я ведь Филатов и по отцу, и по матери (они были однофамильцами).
— Наши читатели часто в письмах и звонках в редакцию спрашивают о вас. На многие их вопросы вы ответили. Что пожелаете им?
— Спасибо вашим читателям за внимание ко мне и моему творчеству. Желаю им стойкости и терпения. Сейчас трудные времена, но Россия будет жить достойно.
Беседу вел Владислав Иванов