Имя Романа Николаевича Кима (1899-1967) основательно забыто читателями — даже теми, кто недели не может прожить без приключенческой книжки. Это удивительно, ведь этот писатель был примерно точен и последователен в выстраивании собственной литературной репутации. Мастером жанра он проявился в первых же повестях, ещё в двадцатые годы, а в период расцвета своего дарования создал несколько образцовых шпионских историй. «По прочтении сжечь», «Агент национальной безопасности», «Кобра под подушкой» — подходящие названия остросюжетных книжек в ярких обложках. Головоломная судьба писателя связалась и с литературой, и с политикой, и с секретной службой, и с журналистикой. Впрочем, сие — набор вполне логичный. Такой же логикой и чувством меры нас привлекают повести Кима. Кто же он — разведчик, писатель, учёный? Так бывает: иногда эти ипостаси совмещаются в одной судьбе. Впрочем, Роман Ким постарался оставить о своей биографии сведения противоречивые и туманные, умело заметал следы. Но кое-что известно. Родился во Владивостоке, жил в Японии, учился в Токийском колледже; в год революций он возвращается в Россию, в разгар Гражданской учится во Владивостокском университете. Там-то и начинается профессиональное сотрудничество Кима с молодой советской разведкой. Когда «на Тихом океане» был закончен поход Красной армии, молодой талантливый знаток Японии заинтересовал и красных, и белых, и иностранных агентов. По убеждениям Ким выбирает советское государство, которому и будет служить до последних дней. Как и большинство первых советских разведчиков, Р.Н.Ким в 1930-е не избежал репрессий. Перед посадкой он преподавал японскую и китайскую литературу в московских вузах. Ему было разрешено работать в камере: и застучала в тюремных стенах пишмашинка Кима. Ему разрешалось даже использовать в беллетристике сведения о тайной войне — небесспорные, противоречивые как сама политика, но очень актуальные.

Мировой сенсацией стал роман Кима «По прочтении сжечь», в котором представлена интересная версия тайны Перл-Харбора. Накануне войны в руки американской разведки попадают японские дипломатические шифры. Американцы знали о готовящейся операции в океане!

Деликатная проблема сотрудничества журналистов со спецслужбами стала сутью другого популярного в своё время кимовского романа — «Кобра под подушкой». Разговоры о четвёртой власти и второй древнейшей были в те времена непопулярны. В начальной школе рассказывали о первой древнейшей — ею считалась профессия хлебопашца. И всё-таки журналисты — а особенно — международники — считались людьми особого кроя, индпошива. В системе, которая в теории была доведена до совершенства, но и на практике показала себя эффективной, журналист был важным «винтиком». Миссия «винтика», разумеется, отнюдь не постыдна — это роль почтенная и уважаемая. Итак, герой романа «Кобра под подушкой» — корреспондент. Его друзья (а, может быть, и он сам) совсем ещё недавно «с лейкой и блокнотом, а то и с пулемётом первыми врывались в города». С одной стороны, журналист — пролетарий репортажа с выходными куплетами:

Трое суток шагать,

Трое суток не спать

Ради нескольких строчек в газете.

Если б снова начать —

Я бы выбрал опять

Бесконечные хлопоты эти.

 

Витрина международной журналистики владела телевизионным экраном с первых «Новостей дня». Юрий Жуков, Александр Каверзнев были народными любимцами и голосами сверхдержавы, осуществлявшими связь с сочувствовавшим Советскому Союзу «прогрессивным человечеством». Последние лет пятнадцать эту журналистику почему-то считают неискренней и казарменно благонамеренной. Это своего рода акустический обман, возникающий в новомодных помещениях… Ясно, что пламенный Юрий Жуков, корреспондент газеты «Правда» и Герой Социалистического труда, был ничуть не менее искренен, чем его зарубежные коллеги по Холодной войне или современные сотрудники государственных или частных структур. Он был советским журналистом и коммунистом, служил своей стране и партии. У нас нет оснований считать, что это служение было не «верой и правдой». Но официальные журналисты редко напоминали героев авантюрных романов. Они были аналитиками. В народном сознании жило и иное воплощение журналиста-международника — человек действия, участвующий в революциях, вырывающий из лап полиции прогрессивных студентов, выполняющий задания наших резидентов в тылу врага. Вот он поёт под гитару во дворике МГУ, возле Ломоносова или Герцена с Огарёвым. Но он же, выучившись посасывать сигару, ведёт непринуждённый разговор с вероятным противником на его родном языке. И костюм сидит как влитой, хотя ещё десять — пятнадцать лет назад советские горожане презирали моду и косо смотрели на отутюженных динозавров старого мира. Роман Ким, как это и полагается асам массовой культуры, предвосхитил развитие конъюнктуры, угадал нарождающийся стиль отношения к международной журналистике ещё в пятидесятые годы! А действие повести переносит нас в ещё более далёкие времена. Ещё не кончилась Вторая Мировая, и разделение сфер влияния в мире ещё не определилось. Союзники уже стали друг для дружки «друзьями-врагами», а политические интересы завтрашнего дня превалируют над военными задачами. В такой ситуации нас снова интересует тайная война, противостояние разведок. В центре внимания — советский гражданин Мухин, журналист.

Призвание журналиста щекотало самолюбие принадлежностью к высокой касте, которой не чужды и тайные поручения, решающие судьбы народов… Рядом с самыми лучшими журналистами — таинственные тени, шуршание плащей, отблеск кинжалов. Старые песни не ржавеют:

Эти люди скромны, неречисты.

Мы не все их знаем имена,

Но недаром лучшие чекисты

Боевые носят ордена.

 

Журналисты — другое дело. Им самой профессией суждено быть речистыми и лёгкими на подъём и на публицистические спекуляции. О них и песни другие, экстравертные:

Он вчера с радистом слушал вьюгу,

В поле ездил вместе с агрономом,

Братом был, товарищем и другом

Людям, накануне незнакомым.

 

Читатель Кима убеждается, что в профессии разведчика журналистам лучше всего удаётся всё, что связано с общением, с разговорами, с контактом. Расположить собеседника, беззаботно общаться, не забывая о подтекстах — всё это доступно международникам.

Популярнейший лёгкий жанр — «книги про шпионов» — быстро обрёл популярность и столь же быстро оброс штампами, которые охотно высмеивались в пародиях. Писатель осознавал эту проблему. Повесть Кима, отличавшаяся от потока тогдашней приключенческой литературы умелым монтажом сюжетосложения и яркой (но не карикатурной!) палитрой экзотических деталей, была предвестием новой волны советского остросюжетного жанра. Первое имя, приходящее на ум — Юлиан Семёнов, автор самых популярных отечественных политических детективов. Один из любимых героев Семёнова — вездесущий корреспондент, находчивый и ловкий. Он почти сверхчеловек — этот международник, он по-хемингуэевски пьёт виски и не знает, где будет ночевать через неделю — в Сингапуре, в Париже или под Москвой, в Кратове… Как и Семёнов, Ким понимал, что диалоги шпионского детектива нужно насыщать язвительными афоризмами в стиле политических крылатых выражений. Только семёновские репризы были подхвачены многомиллионным кино и телезрителем, которого у Кима не было.

Роману Киму не повезло с кинематографом. Обыкновенная история: на широкий экран пробились последователи писателя, даже эпигоны, чьи имена давно выветрились из памяти, а про оригинал все как будто забыли. А, между тем, у Кима мы не находим небрежностей, свойственных детективной скорописи. Чистовики Кима литературно выверены, а сюжет рассчитан с математической точностью.

Повесть лихо начинается с диалога, с запоминающейся реплики, которая, впрочем, не имеет отношения к фабуле: «Я хотел убить премьер-министра Черчилля, — произнёс арестованный и, покачнувшись, чуть не упал со стула». Такой резвый старт вкупе с интригующим названием — «Кобра под подушкой» — определяет стиль Кима. Кобра под подушкой — это экзотично и очень опасно. И дух политического противостояния, проявленный в провокационных афоризмах, сразу захватывает читателя, поражённого цинизмом злодеев и принципиальностью советских героев. Ким не введёт Черчилля в действие — в повести мы не встретим знаковых исторических персон — но их упоминание воссоздаёт аромат времени и ловко заставляет их популярность «работать» на успех повести.

Роман Ким избегал назойливой политической пропаганды. Но атмосфера эпохи и отпечаток нарождающейся идеологии послевоенного Советского Союза — всё это законсервировалось в «Кобре». Столпом новой идеологии стало миролюбие. Иногда — ритуальное, лицемерное (оно прикрывало милитаризм), но чаще — искреннее, свойственное поколению фронтовиков. Борьба за мир, борьба с «поджигателями войны», закономерно стала магистральной дорогой нашей пропаганды. Усиление советской армии и спецслужб было обоснованно благородными оборонительными задачами. В противном случае народ попросту не согласился бы жертвовать «чечевичной похлёбкой» ради такой армии и разведки. Да и журналист Мухин вряд ли сочувствовал бы агрессивной империалистической политике. Поддержать борющиеся за свободу и мир народы — другое дело. И схватка с империализмом предполагалась «на высшем уровне», без научно-технического отставания с нашей стороны. А уж тогда — «Все народы, все люди, все, кто верит и любит. Все, в ком совесть жива — к вам мои слова». Без понимания этого кредо нам не проникнуть в психологию героев Кима. Образ советской разведки нельзя воспринимать в системе современного отношения к сверхдержавам и праву сильного. Во времена журналиста Мухина в США ещё не властвовала политкорректность, а элита исповедовала откровенно брезгливое отношение к «детям разных народов». Советский Союз, напротив, быстрее других стран изживал расистские предрассудки. И не случайно в аннотациях к изданиям Кима в шестидесятые годы писали: «Эти повести разоблачают подрывные махинации империалистических разведок, злобные происки врагов мира». Только враги мира были нашими врагами. Борьба за мир началась сразу после самой кровопролитной войны, в эпилоге которой и начинается действие повести. И герой Кима Мухин — человек, хотя и сильный, но весьма и весьма миролюбивый. Мы видим, что он даже верит в возможность исправления даже самых отвратительных своих недругов. Оставив противников с носом, Мухин великодушно пожимает плечами: что с ними поделаешь, с пропащими… Но за людей нужно бороться — и журналист верит, что и для женщины-вамп, типичной роковой героини шпионских романов, ещё не всё потеряно. Он ведь и её числит в «по-своему несчастных», которых рано или поздно можно отмыть и перевербовать. Ох, уж эти роковые женщины!.. В советских шпионских повестях они были острой приправой, но всегда оставались у разбитого корыта. Фрейду и здесь не удалось перебороть Маркса… В этой вере в человека, в стремлении к миру содержался стратегический резерв советской разведки. Только эта тайная сила давала не физическое, а моральное преимущество.

Писатель предвосхитил и другое поветрие позднейших десятилетий — увлечение дальневосточной экзотикой. Собственно, к этому обязывало само происхождение Романа Николаевича Кима… Надо ли говорить о множестве циклов проникновения восточного ветра в европейскую культуру. Поход Александра Македонского не прекращался никогда, то и дело обогащая Европу экзотическим прихотливым восточным товаром. Художники, рождённые для массовой культуры, всегда опережают конъюнктуру, приманивая её ветер на свои поля.

Известно, что Р.Н.Ким серьёзно относился к проблемам развития остросюжетной литературы в мире. И эпиграф из загадочной для тогдашних советских читателей Агаты Кристи намекает на широкий контекст повести. Писатель осознанно играет свою партию в многоголосье мирового детектива. Не случайно повесть закольцована финальной репликой Мухина, обещающему написать повесть о клубке, уже распутанном вместе с читателями: «Повесть назову «Кобра под подушкой». Такая литературная игра придаёт повествованию тонкий вкус специй, чего и добивался автор. Да и эффект документальности (ещё один кивок в сторону Юлиана Семёнова) был одной из примет кумовского стиля. Мы как будто смотрим расшифровку видеозаписи из архива журналиста Мухина. В том числе — и сенсационные кадры, снятые скрытой камерой в логове противников… Журналист со скромной насекомой фамилией Мухин обаятелен и невозмутим. Несмотря на словоохотливость, он умеет крепко хранить секреты, и главную тайну повести мы узнаём от него в эпилоге, разразившемся через много лет.

Новое переиздание повести Романа Кима оказалось бы в верном контексте: мы истосковались по победам наших соотечественников на любом из тайных и явных фронтов. Старый писатель вразумляет нас, что, вопреки современным представлениям, победы приходят не к тем, у кого крепче кулаки и громче истерика, а к хитроумным и верным терпеливцам. Вот ведь как…