К окончанию школы был я уже два года капитаном сборной города по волейболу. В баскетбольное кольцо мяч сверху закладывал. Понятно, что прямая дорога — на физкультурное отделение нашего Петропавловского пединститута. И все рухнуло в один миг, когда обнаружилось, что мои мощные ноги поражены какой-то непонятной болезнью. Ходил с трудом, боль была невыносимая...
Стал функционером. Позвали меня возглавить спортивный коллектив большого завода. Так бы и текла жизнь, но в тридцать восемь лет я получил окончательный приговор. Редкая, страшная болезнь — системная склеродермия. Перспектива — ампутация всех конечностей и полная неподвижность. Так меня и резали пятнадцать лет. По частям. Вначале стопа. Потом — нога до бедра. Потом — вторая нога до колена. И, наконец, вторая нога до бедра. Но и это еще не все...
Уйдя с завода, став инвалидом, я занялся бизнесом. Все было, как у всех. И взлеты, и падения. Одно время у меня был такой капитал, что на свое личное состояние я мог купить сорок грузовиков — целую автобазу! Потом спад, долги. Продал я свою мельницу, а денег мне за нее не выплачивают. Силикатный завод должен мне деньги за сто тысяч штук кирпича, но тоже ни копейки не перечисляет. Уже суд обязал их все выплатить, а они и в ус не дуют.
Но главное, я доказал себе и другим, что не выпал из жизни, умею и знаю, как бороться. Тогда-то я неосознанно открыл для себя законы, по которым живу и детей учу жить. Мир жесток. Мир не будет приспосабливаться под те6я. И если ты не хочешь остаться в стороне от жизни, если хочешь полноценно участвовать в жизни — стисни зубы и приспосабливайся к этому миру. А второй закон — это закон компенсации. Если ты чего-то лишен от природы или по воле злой судьбы, не отчаивайся, а максимально используй то, что тебе дано. Не могу прыгать, но могу стрелять. И я стал кандидатом в мастера спорта по стендовой стрельбе, вошел в десятку лучших стрелков Казахстана. Сейчас у меня нет двух ног и левой руки, казалось бы, какой уж тут спорт. Но я стал чемпионом области по толканию ядра из коляски. Первый в области и четвертый в республике.
Да, я смог и могу. Но сколько вокруг таких же людей, которые не смогли! Потому что они — инвалиды с детства! С детства привыкли к тому, что они неполноценны. И все вокруг них, в первую очередь родители, привыкли. Вот тогда-то у меня и появилась мысль — создать свой интернат, частный, научить мальчишек и девчонок бороться за жизнь.
И я сел за программу. Ни в одном интернате не был, ни одной специальной книги не читал, откуда она у меня рождалась — не знаю. Просто представлял себя ребенком-инвалидом, смотрел на мир его глазами: как бы я хотел жить, учиться, что бы меня радовало, к чему бы стремился.
Человек полноценен, когда он востребован обществом. А почему не может быть таким же востребованным инвалид? Да просто потому, что его нигде и ничему не учат. Вся жизнь дома, в четырех стенах. Ребенок-инвалид, с детства живущий в одиночестве, полностью погружается в свой внутренний мир, в свои фантазии, очень часто мрачные, у него изменяется поведение, проявляются патологические черты характера. А надо, чтобы больные дети не страдали, а жили среди таких же, как они, и учились вместе с обыкновенными детьми в обыкновенных школах! Надо, чтобы они с помощью взрослых постепенно определили, что для них реально и достижимо в этой жизни.
Я сразу заложил в программу два этих закона: закон компенсации и закон приспособления к реальностям жизни. Да, ребенок-инвалид многого лишен. Он не станет футболистом, монтажником-верхолазом. Значит, надо ему найти дело, в котором он сможет себя реализовать. И тогда он скажет себе и другим: «Да, ты силен в футболе, а я — в стендовой стрельбе, в шахматах, в компьютерах!
Закон компенсации напрямую связан с законом приспособления к жизни. Важно получить не просто профессию, а еще и возможность реализовать себя в профессии. А это для инвалида, прикованного к дому, в тысячу раз сложнее, чем для обычного человека. Значит, наш будущий выпускник не должен быть прикован к дому. Значит, жизнь интерната надо построить так, чтобы каждому выпускнику дать пусть и старенький, но автомобиль с ручным управлением. И он, этот выпускник, будет потом не просто работать, а выплачивать деньги за этот автомобиль. Чтобы такой же автомобиль, на его деньги купленный, был вручен сегодняшнему первокласснику. Есть в этом и смысл, и моральный долг, и еще многое другое, о чем словами не скажешь, так ведь?
Вот с этой программой и прорвался на прием к тогдашнему губернатору (акиму) Севера-Казахстанской области Даниалу Ахметову. Аким меня сразу поддержал! Так я стал директором. Так возник наш интернат. Правда, не частный, как хотел, а государственный, бюджетный. Но построен и устроен он не по казенному стилю. Это уютный дом, отделанный по стандартам евроремонта. Комнаты на двоих, с телевизором, разумеется, с компьютерами и так далее... Конечно, детям было нелегко привыкать к новой жизни. Чувствовали они себя на первых порах скованна, боязливо. Не привыкли к тому, что с ними играют, что-то обсуждают, им что-то поручают... У меня сердце сжималось, когда смотрел на них.
Как-то засиделись мы с бухгалтером в его кабинете допоздна, разбирались с бумагами. Зима, темень, тишина. Закончив дела, покатил по коридору к своему кабинету. И вдруг слышу шум, музыку, возгласы. Полумрак, подсветка какая-то, в этом полусвете-полумраке двигаются тени. Все мои дети — все двадцать два человека — там, в фойе. И вглядевшись, я понял, что они танцуют! У них дискотека! Вы представляете себе дискотеку, танцы на колясках, на костылях?! Девочка, у которой голеностоп скован, она ходит, как балерина, на цыпочках, у нее скован позвоночник и тазовые суставы малоподвижны — эта девочка в центре круга извивается и изображает индийский танец! Кто-то сорвал с себя майку и закинул ее на диван. Идет дискотека!!!
Они видели дискотеку по телевизору? Видели! Но пока они сидели по домам по одному, им это было недоступно. А теперь, собравшись вместе, они устроили свою дискотеку. Они не стеснялись друг друга, никто не смотрел и не примечал, как выглядит другой. Ведь и на дискотеках здоровых юношей и девушек никто друг на друга не смотрит, каждый самовыражается в танце, как может. И мои тоже самовыражались!
И тогда я сказал себе: вот оно, я был прав, я победил, мои дети живут, как все! И они будут нормально жить, многого достигнут, потому что поймут: им все доступно. Были бы только желание и воля.
Школа, где учатся наши дети, расположена рядом с интернатом, в Заречном поселке. Там, в коридорах, чуть ли не гонки на колясках устраивают. Мои дети и школьные. И хохочут все! Самая обычная сцена на перемене: какой-нибудь мальчишка что-то поправляет в коляске, подкручивает, потом катит ее куда-то или кружит на месте, а моя девчонка в коляске смеется заливается, потому что ей весело, потому что она общается...
А когда отключился лифт, дети со всей школы бросились поднимать наших колясочников на второй этаж, в классы. Вы понимаете, не надо прятать этих детей, этих людей, как делалось все годы Советской власти. Пусть видят, что есть люди, которым еще тяжелее. И тогда они поймут, что злом ничего не создашь, никого не победишь.
Трудно найти слова, чтобы деликатно и точно сформулировать мысль о нравственной, воспитательной сути такого соседства. Так, учителя пришли к выводу, что школьники стали добрее. Они внимательны не только к своим друзьям из интерната, они стали добрее, внимательнее по отношению друг к другу...
Наташа работала у нас поваром. Разведенная, дети уже большие, заканчивают техникум. И как-то она говорит: вы сейчас домой едете, как вы там один, не помочь ли чем? Раз приехала, два, и так вот сложились у нас уже другие отношения.
Что она взвалила на свои плечи! Она мне секретарь, помощник, шофер... Это жизнь в постоянном напряжении. Как она справляется? При всем при том она что-то делает и для интерната. На общественных началах помогает вести программу домоводства. Все цветы, которые вокруг интерната, это она посадила. У Наташи особый талант, в ее руках все растет, все живет.
Мне пятьдесят три года, ей — тридцать семь. И в годах немалая разница, а уж о моей инвалидности и говорить не надо. Она, молодая и красивая, не могла встретить, найти (плохое слово) мужчину-мужа? Могла. Но она выбрала меня. И здесь мне неловко говорить, но надо, раз уж взялся. Многие инвалиды замыкаются в себе, боятся любых встреч, уверены, что они никому не нужны и никто на них не посмотрит. Не надо прятаться от жизни. Если есть любовь, то она все преодолеет.
Когда началась эпопея с интернатом, врачи меня предупредили: «Тебе нельзя нервничать, у тебя затруднено передвижение крови по сосудам, начнутся спазмы. Ты можешь потерять и руки». Но разве можно было меня остановить? Потеряю так потеряю. А что мне остается? Отказаться от главного дела своей жизни? Зачем тогда жить?! А гангрена-то уже подобралась, в левой руке начинаются боли. Кровь не поступает, рука ледяная. Я оттягивал операцию в отчаянной надежде: а вдруг вернется кровообращение, а вдруг сохраню руку.
Пока у меня две руки — я и машину вожу, еду, куда надо, и в коляске передвигаюсь. А что с одной рукой? Но жизнь научила меня готовиться ко всему. И я заранее тренировался. И на коляске с одной рукой, и раздевался и одевался, в туалет ходил, управляясь одной рукой, умывался.
И вот, когда мне отрезали левую руку по плечо, к обеду я проснулся от наркоза и чувствую: хочу в туалет. Первый вопрос к самому себе: «Я еще человек или не человек?» Пока я сам могу ходить в туалет — все нормально.
И я покатился в туалет. Наташа со мной была, но я запретил ей: не подходи и не заходи. А там уже, внутри, меня охватил страх. Одно дело — тренироваться, когда в критический момент ты можешь выставить вторую руку и опереться на нее, другое дело — сейчас, когда руки нет. К тому же голова кружится после наркоза... Было, было желание позвать на помощь. Хотя бы на первый раз. А потом, упрямый же, сказал себе: «Стоп! Или ты сейчас себя победишь и будешь всегда ходить самостоятельно — или потом будешь всегда кого-то звать».И я перелез на унитаз. А потом — снова на коляску. Докатываюсь до дверей, открываю их, встречаю Наташу: все, я герой, я могу!
Через пять с лишним лет мои должники выполнили решение суда! Мне перечислили деньги за проданную когда-то мельницу и за силикатный кирпич. И я выкупил по соседству с интернатом большой участок с заброшенными жилыми и производственными помещениями. Здесь будут учебные мастерские. Швейная, сапожная, по ремонту бытовой техники, ремонту часов... Главное, чтобы профессии были востребованы. Мы не имеем права готовить будущих безработных.
Обобщая некоторый опыт, я прихожу к мысли, что надо создавать объединения, куда войдут интернат, обыкновенная школа, профессионально-техническая школа и что-то вроде детского сада. Ведь очень многое закладывается в раннем детстве. Один повод, один месяц, один год — и ребенок может замкнуться, возненавидеть весь мир...
Отсюда наш воспитанник должен уйти со специальностью. И — с ключами от автомобиля: пусть не нового, старенького, но добротно отремонтированного. И я ему должен сказать при выпуске: «Вот тебе автомобиль, а вот ребенок, который сегодня пришел в первый класс. Ты за одиннадцать лет должен заработать на такой же автомобиль для этого ребенка».
А почему бы на базе нашего интерната для начала не организовать научно-методический центр? У педагогов в разных городах, в разных странах накоплен немалый опыт. К примеру, у нас работает волонтер из Американского корпуса мира молодой техасский парень Брайан Тодд, специалист по развитию движения конечностей. Он поразительные вещи делает! Ребенок, который двенадцать лет сидел в коляске, через два месяца занятий, опираясь на ладони Брайана, сделал первые шаги! А другой мальчик с трудом мог держать ложку: так руки тряслись. Сейчас он делает стойку на руках! Детский церебральный паралич и другие нарушения опорно-двигательного аппарата в той или иной степени исправляются, лечатся. Но для этого нужны непрерывные занятия, изо дня в день, из года в год. У родителей в домашних условиях нет таких возможностей.
Сколько в мире опытных, знающих врачей, сколько в мире таких людей, как Брайан Тодд и наш Валентин Дикуль! Сколько у нас же в СНГ педагогов и родителей, каждый из которых владеет бесценной информацией, бесценным, выстраданным опытом. Собрать их, обобщить их опыт, объединить, применить здесь. И на этой базе разработать скрупулезную методику. Сделать модель, некий чертеж, по которому уже и в других городах и странах будут создавать подобные интернаты.
Я не знаю, сколько мне отпущено времени. И потому тороплюсь. Вот опять рука ноет. Последняя рука! Я ведь говорил уже, что готовился к ампутации левой руки. Учился одной рукой управляться. А как быть без обеих рук? Например, нос зачешется? Или ночью с боку на бок перевернуться? Да разве дело только в этом?
Надо смотреть жестокой реальности в глаза. Так что я уже готовлюсь к жизни без обеих рук. Читал, что есть коляски с электромотором, которыми управляют зубами. Да ничего, мы вдвоем с Наташей что-нибудь придумаем, справимся, не сдадимся.
А вообще-то готовлюсь и к смерти. Не то чтобы я настроился недолго жить, но просто в моем состоянии и в моем положении, как на гребне сияющей горы, отчетливо понимаешь, что человек собой не располагает. Все может случиться в любое время. Надеюсь, что сделал в этой жизни что-то угодное Богу.
А может быть, еще долго проживу, хорошо бы так. Нельзя мне скоро умирать. Надо ведь все поставить на крепкие рельсы. Довести до завершенного вида. Сделать как бы опытный образец, довести его до уровня чертежей-методик. Чтобы по ним могли работать и другие.
Человек верующий, я всегда говорю: «На все воля Божья». И я спокоен, потому что вверил себя Господу. Но как бы то ни было и что бы то ни было, а в реальной жизни надо делать все, что можешь, и не предаваться безнадежности, не впадать в тяжкий грех уныния. Потому что как бы то ни было и что бы то ни было — еще не вечер, еще не вечер.