Алексей Малашенко, доктор исторических наук
Воздействие ислама на ситуацию на Северном Кавказе очевидно. Но это обстоятельство — не залог понимания того, каким образом и на кого воздействует на Северном Кавказе ислам; где можно ожидать усиления его влияния, а в каких сферах оно останется ограниченным; и как следует относиться к исламскому фактору российским политикам.
Не пытаясь расставить все точки над «i», остановимся на вопросах, которые, как я полагаю, являются очевидными. Задача в том, чтобы показать, точнее напомнить, на что способен ислам на Северном Кавказе и на что он неспособен. Итак, три прописные истины.
Первая. Ислам — один из факторов, формирующих идентичность северокавказских этносов. Он один из регуляторов индивидуального поведения (в семейно-бытовой практике) и в меньшей степени — общественного поведения. Именно — один из. Другой — не менее значимый, собственно этнические, кавказские традиции, которые могут сильно диссонировать с исламом, противоречить ему, но также вносят свой, порой даже более весомый чем ислам, вклад в формирование облика кавказца и кавказцев.
В общем, ислам оказывается одним из факторов формирования северокавказского конфессионально-культурного социума, который был и остаётся не похожим на социум российский. Не потому, что один лучше или хуже другого. Просто они очень отличаются друг от друга, особенно бросающимися в глаза поведенческими нормативами.
Отсюда — вторая прописная истина. Ислам — фактор цивилизационных различий между Северным Кавказом и Россией, можно сказать, взаимной обособленности. Эту обособленность не надо понимать исключительно в контексте противостояния — имеющегося или потенциального. Её лучше рассматривать в контексте мультикультурализма российского общества. Политики и интеллектуалы ещё только начинают осознавать практическую значимость мультикультурализма, трудность сосуществования различных культур, носители которых к тому же в течение длительного времени пребывали в состоянии конфликта, в том числе и вооружённого.
Существует ли между ними взаимное отторжение? Безусловно. Но оно не является абсолютным. В отличие от Поволжья и некоторых других регионов России с мусульманским населением ислам на Северном Кавказе есть политический инструмент. Это третья прописная истина. Поэтому не случайно президент РФ В.В.Путин на первом заседании чеченского парламента 12 декабря 2005 года сказал: «Самым страшным было то, что те люди, которые пришли сюда с оружием, принесли сюда и извращённое толкование Корана, абсолютно не присущее традициям народов Северного Кавказа России. Они не только извратили Коран в своих толкованиях, они дискредитировали его своей деятельностью. Во всяком случае, пытались это сделать, потому что дискредитировать такую мировую и основанную на гуманистических идеалах религию, как мусульманская религия, невозможно. Именно всё это в совокупности позволило тем людям, которые осознали эти проблемы и эти негативные тенденции, осознали, что это путь, который ведёт в тупик, в никуда для своего собственного народа, на основе этого осознания принять мужественное решение, единственное возможное решение: быть свободными, независимыми и процветать можно только вместе со свободной и процветающей Россией».
Разумеется, политическая ангажированность ислама имеет место и в других регионах, но проявляется она преимущественно спорадически, в основном в связи с избирательными кампаниями, когда кандидат в президенты или партия власти нуждаются в дополнительной поддержке. На Северном же Кавказе использование ислама в качестве орудия политики — постоянно.
Интерес в обществе к религии, тем более такой социализированной как ислам, объясняется глубоким системным кризисом региона, отсутствием надежды на скорое его преодоление, сопутствующие всему этому безработица, преступность. Общая фрустрация побуждает искать альтернативы сегодняшнему мироустройству. В этой обстановке исламское возрождение не может не иметь политического привкуса и к тому же не обрести некоторого радикализма.
И тут возникает «вечно живой» вопрос о ваххабизме. Корректное наименование его — салафийя, что возводится к слову «саляф», — «общее название мусульманских религиозных деятелей, которые выступали с призывами ориентироваться на образ жизни и веру ранней мусульманской общины, праведных предков».
Суть салафийи состоит в отсечении от ислама чуждых ему появляющихся искажений и в постоянной борьбе против их носителей. Причём борьба за истинный ислам допускает в том числе и жестокость. Так, нарушающий законы ислама правитель более не является мусульманином и должен быть уничтожен, а кроме того, каре должно подвергнуть и отступивших от ислама его подданных. Не отсюда ли жестокость радикалов-фундаменталистов в отношении мирного мусульманского населения?
Что касается ваххабизма, то он может рассматриваться как аравийская версия салафийи, к тому же имеющая с точки зрения «классических» салафитов недостатки. Кстати, те, кого на Северном Кавказе именуют ваххабитами, сами называют себя салафитами.
Именно в руках салафитов ислам как политический инструмент выглядит вполне естественно и внушительно. Убеждённых сторонников салафийи на Северном Кавказе не так много. Несколько тысяч, максимум десятки тысяч. Статистические выкладки на этот счёт выглядят подчас наивно. Например, авторы опубликованной ещё в 1998 году в уважаемом мною «Вестнике Российской академии наук» статьи насчитали в Кабардино-Балкарии целых… 300 ваххабитов. Но бог с ними. Дело не в количестве. Дело, я бы сказал, в неизбежности салафитского феномена. Клеймить салафитов и посылать против них бойцов от «Альфы» до ОМОНа бессмысленно. Ибо это значит воевать против идеи, мысли.
Конечно, федеральным властям не позавидуешь. Тем более что салафиты отнюдь не божьи одуванчики и часть из них готова во имя достижения своих целей взяться за оружие. Тем более что их решимость воевать санкционирована Всевышним. Тем более что повод для священной войны — джихада (газавата) есть.
Джихад был естественным лозунгом сопротивления, которое не закончилось пленением Шамиля. Оно было и при советской власти, и после неё. Конечно, джихад этот не носит общего северокавказского характера. Призыв к нему иногда звучит в Чечне, в какой-то степени слышится в Дагестане и уж совсем слабым эхом отдаётся в западной части региона.
Священная война «реактивна», то есть она является ответом на действия России. Провозглашение независимости Чеченской Республики состоялось вообще без всякого ислама.
Джихад «ваххабитистов», безусловно, способствует дестабилизации обстановки на юге России, ослабляя её военно-политическую безопасность. Но... Но давайте признаем, что угроза эта не является тотальной. Почему? Потому что джихад, а равно и активное использование ислама как политического (военно-политического) инструмента ограниченны и анклавны.
Исламскому фактору оказывается не под силу стать фактором межэтнической консолидации. На Северном Кавказе взаимная настороженность сильнее исламского единства. Примеры у всех на слуху. И на виду. Достаточно вспомнить, как отнеслись в Дагестане к организованному басаевскому рейду, проходившему под исламскими лозунгами.
Утопией видится и попытка добиться с помощью ислама консолидации на общерегиональном уровне. Москве не стоит этого опасаться. Если, конечно, сама она не подтолкнёт к этому кавказских мусульман. В обозримом будущем трудно представить ислам идеологией, точнее фрагментом идеи, лежащей в основе создания Общекавказской конфедерации.
Не станет Северный Кавказ и объектом практического приложения идеи международной исламской солидарности. Конечно, местные исламские радикалы получают поддержку, в том числе материальную, от своих единомышленников. Но, во-первых, среди мусульманских президентов и королей никогда не пользовался популярностью сепаратизм, во-вторых, они не видят никакой со стороны России угрозы мусульманскому миру, а в-третьих, к религиозному рвению кавказцев на Ближнем Востоке всегда относились с некоторым скепсисом.
Так что исламской солидарности в мировом масштабе пока нет. Есть скорее исламское изумление странностями российской политики на Северном Кавказе, отсутствием у Москвы сколько-нибудь внятной стратегии в регионе. Есть и раздражение периодическими всплесками исламофобии.
Парадоксально, но факт: активность исламистов на Северном Кавказе, умножение их контактов с коллегами в Афганистане и Центральной Азии стали приносить России изрядные политические дивиденды. Напуганные исламскими радикалами и одновременно обрадованные решимостью Москвы покончить с ними хотя бы у себя дома, государства Центральной Азии активизировали военно-политическое сотрудничество с Москвой. Так что исламский фактор в некотором смысле даже пошёл на пользу российскому авторитету, во всяком случае, на постсоветском пространстве. Более покладистыми исламский радикализм сделал и северокавказские этнические элиты.
Не став фактором межэтнической консолидации и интеграции на региональном уровне, ислам пока не является эффективным средством внутриэтнической, социальной консолидации. Попытки навести с помощью шариата порядок в Чечне провалились, попутно приведя в смятение большинство жителей соседних республик. Радикалов боятся в самой Чечне.
Плюралистичный с точки зрения восприятия верующими, используемый различными политическими силами ислам в большей степени остается фактором внутримусульманского противостояния, чем единства. Вопрос о противоречиях между самими мусульманами на Северном Кавказе сейчас выглядит острее, чем проблема межконфессионального противостояния.
Словом, на Северном Кавказе ислам с точки зрения его влияния на общественную ситуацию — феномен сложный и динамичный. К различным проявлениям исламского фактора следует относиться осторожно, разбираясь в его причинах, предвидя его последствия.
Но, пожалуй, самое главное — осознать, что разноплановое, включая салафитское, влияние ислама в регионе более чем устойчиво и на обозримую историческую перспективу обязательно сохранится.
Ошибка аналитиков, в том числе из обслуживающего Кремль экспертного корпуса, состоит в том, что все они в конечном счёте ищут ниточку, держась за которую можно выйти из кризисного лабиринта. Нет такой нити. И не будет. Решение кавказского вопроса скорее напоминает карточный пасьянс, в котором требуется огромный опыт, нестандартный подход и удача. Дай бог и того, и другого, и третьего.