Основоположник отечественной педагогики К. Ушинский, вспоминая пору своего профессионального становления, отметил, как однажды в Гатчинском сиротском институте нашел библиотеку, изучение которой привело его к прозрению. «Этим двум шкафам я обязан в жизни очень многим и, Боже мой! от скольких грубых ошибок был бы я избавлен, если бы познакомился с этими двумя шкафами прежде, чем выступил на педагогическом поприще!». Знакомство с теорией привело Константина Дмитриевича к выводу: только освоение всего многообразия методов и приемов педагогического воздействия может спасти от той упрямой односторонности, которая слишком часто встречается в практике игнорирующих науку обучения и воспитания руководителей коллективов всех рангов, увлеченных административной стороной дела.

Заглядывая в духовную сокровищницу предков, похожее открытие, верно, делает каждое новое поколение российских офицеров. Но в отличие от Ушинского, современные наставники воинства без должного прилежания осваивают безупречный научно-педагогический арсенал.

С момента изгнания из рядов Российской армии политработников, сокращения вузов гуманитарного профиля и уменьшения штатной численности воспитателей, упадок духа и морали среди воинов заметен невооруженным глазом. К сожалению, для многих молодых офицеров, разбирающихся в военном деле, отечественная военная педагогика — Terra incognita — неизвестная земля. По недомыслию и формализму в войсках прижилась формула: командир — командует, инженер — эксплуатирует боевую технику, работник тыла — обеспечивает личный состав в соответствии с нормами довольствия… Занимается проблемами «человека с ружьем» офицер-воспитатель, если, разумеется, он не несет службу в наряде, или не направлен старшим машины… Стратегическим запасом — военно-педагогическим наследием русской, советской и российской армии наставники в погонах в силу ряда причин пользуются крайне неохотно и не всегда умело.

Многие молодые офицеры, с которыми мне приходилось общаться, даже и не подозревают, сколь велика сокровищница национальной педагогической мысли. В одной из групп Военного университета (довольно подготовленной аудитории) я однажды попросил слушателей перечислить отечественных мыслителей, оказавших известное влияние на становление и развитие военной школы. И что же? Лишь единицы назвали К. Д. Ушинского, М. И. Драгомирова, А. С. Макаренко, В. А. Сухомлинского, М. В. Фрунзе. А такие корифеи науки, как А. М. Соловьев, В. О. Ключевский, Н. И. Пирогов, Д. И. Менделеев, П. Л. Лавров, А. И. Попов, В. И. Вернадский, В. Е. Грум-Гржимайло, Д. А. Милютин, С. О. Макаров, читавшие лекции в военных училищах и академиях империи, оказывается, не попали в поле зрения офицеров.

Собственно и без этого простенького теста, ясно, что наследников не интересует содержимое гатчинских книжных шкафов. Судя по криминальной хронике с фактами массового оставления военнослужащими своих частей, с расстрелами караулов, офицерским рукоприкладством, — педагогическая муза остерегается посещать казарму…

К большому сожалению, офицерский корпус запамятовал, что наука о воспитании и обучении, может быть, самая древняя и продуктивная отрасль знаний. Военная педагогика — это история ярких людей и идей, школа мысли, которую необходимо вернуть к жизни, как возвращают сегодня в систему образования старые названия учебных заведений и атрибутику императорских институтов, регалии и традиции. Возрождение боевого потенциала Российской армии невозможно без педагогического всеобуча офицерского корпуса. В ранцах будущих полководцев помимо маршальского жезла должен лежать учебник военной педагогики. Тем более, что коллекция идей долговременного действия со времен Константина Дмитриевича Ушинского (1824-1870/71) приросла количественно и качественно.

Великую любовь к солдату иметь

Научно-педагогический багаж цвета хаки складывался веками. Периодизацию истории военной школы правомерно рассматривать как целостную систему с реформаторской эпохи Петра I. В конце XVII — начале XVIII века, в период создания регулярной армии, зарождалась самобытная система обучения и воспитания воинов. Для формирования национального офицерского корпуса по указу Петра I были созданы бомбардирская школа в Преображенском полку (1698—1699 гг.), инженерная, математическая, медицинская, иностранных языков, навигационная школы в Москве и морская академия, артиллерийское училище в Петербурге; открыты 50 гарнизонных унтер-офицерских школ.

Державный педагог, освоивший азы дидактики в учебных баталиях «потешных» частей, испив чашу «нарвской конфузии», — разбитые армии хорошо учатся — повел свои грозные полки от победы к победе.

Царь-самоучка соединял в себе большого политика, большого стратега и тактика. Требуя от войск сверхчеловеческих усилий (плоть до переноса кораблей на руках на сотни верст), «господин бомбардир» никогда не расходует солдатской энергии понапрасну. Уже ингерманландский поход 1702 года выявил стратегические дарования тридцатилетнего монарха. Вывод армии из Гродно, проведенный по его инструкции, стал шедевром военного искусства, как отвод Кутузовым войск из Тироля в Моравию. Кампания 1708-1709 годов, завершившаяся разгромом армии Карла XII, вошла в учебники военного искусства.

За сто лет до Наполеона Петр создал конную артиллерию. В инструкциях войскам он обосновывает идею взаимной выручки и поддержки частей — «секундирование единого другим» и согласованности действий различных родов оружия, при нем вводится понятие боевого резерва.

В начальный период Северной войны, когда шведская армия заметно превосходит русскую, царь действует крайне осмотрительно, примечая главную особенность тактического превосходства неприятеля — «сомкнутость» строя. Чему Петр противопоставляет полевую фортификацию: земляные шанцы и другие искусственные инженерные сооружения вынуждают противника разрывать строй, маневрировать в невыгодных для себя условиях, открываться на флангах… Петровская пехота выучилась владеть лопатой, как шпагой. Становясь на бивак, немедленно обносила его шанцами: «Тяжело в учении — легко в бою». Именно о полтавские редуты и разбилась хваленая шведская «сомкнутость». Кавалерия петровская великолепно была обучена действовать как в конном, так и в пешем строю.

Венценосный полководец при этом неустанно печется об исполнителях своих новаций. Петровские документы проникнуты заботой о защитниках земли Русской. Отношения между офицерами и солдатами, по мнению царя-реформатора, должны строиться на отеческих началах. «Офицеры суть солдатам, яко отцы детям, того ради надлежит их равным образом отечески содержать», — гласят уставы тех лет. «Капитан должен вести себя с солдатами, яко отец с детьми, увещевая непорядочных, поправляя их советами и наказывать милости недостойных, отличать и любить добрых». «Полковнику надлежит знатному и искусному благовзрачному мужу быть, чтобы полку своему во всех случаях не гнусен был, и имел бы старание о добрых обер- и унтер-офицерах... Прапорщику подобает во все дни немощных посещать и смотреть, нет ли в чем-либо недостатка. Ему подобает великую любовь к солдатам иметь, и когда они в наказание впадут, тогда ему об них бить челом вольно».

Петр Алексеевич превыше всего ставил нравственное воспитание воинов. Он указывал, что все материальные условия есть не более, как ветвь для будущих плодов, корень же есть нравственный элемент. А какие средства для воспитания нравственных начал в российском воинстве избрал державный педагог?

Формированию нравственного духа армии способствовали забота начальников о подчиненных, личный пример офицеров, справедливая их требовательность, сознательное отношение к долгу. Так, чтобы выяснить, достаточен ли солдатский паек, царь в течение месяца, исполняя служебные обязанности рядового, довольствовался тем провиантом. Государь, человек крутого нрава, опекал раненых, учреждал госпитали, аптеки, приюты для инвалидов, выписывал для армии и флота врачей.

Дисциплина в «петровской школе» водворялась железной рукой. Виновных под арест сажали в оковах. Офицеров и генералов, без оглядки на чины и заслуги, могли разжаловать в солдаты… «Посрамлению» могли подвергаться и воинские части. «Полки или роты, которые с поля сражения побегут, судить в генеральном военном суде и если найдется, что начальники тому причиной, то их шельмовать и, преломив над ними через палача шпагу, повесить, — писал в одном из своих воинских артикулов самодержец российский. — Если виновные офицеры и рядовые, то первых казнить как сказано, а из последних по жребию десятого, или как повелено будет, также повесить — прочих же наказать шпицрутенами и сверх того без знамен стоять им вне обоза, пока храбрыми деяниями загладят преступления. Кто же докажет свою невиновность, того пощадить...» К чести русской армии, к подобного рода наказаниям прибегать не пришлось. Но грозная сентенция сослужила свою службу, заставляя преодолевать страх не одно робкое сердце.

С 1712 по 1721 год из Бутырского полка, считавшегося одним из лучших в армии, бежал 361 человек… Это — следствие новой для русского народа пожизненной рекрутской повинности. Призванный под знамена «новик», первое время не мог свыкнуться с мыслью, что он никогда больше не увидит семьи, своих близких, родных и пускался в бега…

Из дисциплинарной практики прошлого

Петр I установил штрафной «тариф» за каждого бежавшего драгуна1.

 

Руб.

Коп.

с полковника

1

50

с подполковника и майора

 

50

с капитана

1

50

с поручика

 

50

с прапорщика

 

50

с сержанта

 

50

с солдата того капральства, к которому принадлежал бежавший драгун

 

1

Побег как форма протеста против условий обучения был известен не только солдатам, но и дворянам-школярам из кадетских корпусов и других привилегированных учебных заведений. «Школьные побеги вместе с рекрутскими наборами стали хроническими недугами русского народного просвещения и русской государственной обороны» — писал историк В. О. Ключевский.

Постепенно подневольный профессионал свыкался со своей участью во имя России и всю свою привязанность переносил на свою вторую семью, на товарищей, отцов-командиров. Так понемногу, из поколения в поколение создавался бессмертный тип русского солдата, петровского гренадера, екатерининского чудо-богатыря, николаевского служаки.

«Друг человеков»

«В службе честь» — наиглавнейший завет Петра I, вошедший в плоть и кровь русского офицерства, стал основой воспитательной работы. Блистательные победы русского оружия в Семилетней войне (1756-1763), при Ларге, Кагуле и Чесме в 1770 г., при Фокшанах и Рымнике (1798 г.), взятие Измаила (1790 г.), знаменитый Итальянский и Швейцарский походы Суворова (1799 г.) — лучшее свидетельство превосходства и жизненности отечественной военной науки и практики. Военная педагогика — это история людей и идей. О некоторых из них мы сегодня напомним.

Огромное влияние на эволюцию военной педагогики оказал П. А. Румянцев (1725-1796) — новатор петровского масштаба. Он был первым военным деятелем после Петра I, посмотревшим на военное дело с точки зрения государственной, без одностороннего увлечения специалиста. И высказывался за соразмерность военных расходов с другими потребностями, ставя благосостояние армии в зависимость от благосостояния народа.

Годовые оклады (по табелям 1732 года) офицерского состава:

  1. Полковник — 800 руб.;
  2. Подполковник — 600 руб.;
  3. Премьер-майор — 400 руб.;
  4. Секунд-майор — 300 руб.;
  5. Ротмистр — 336 руб.;
  6. Поручик — до 240 руб.,
  7. Драгун получал 12 рублей, но за вычетом «на мундир» ему на руки выдавалось всего 66 ¾ копейки.

Кстати, в то время пистолет стоил 2 руб. 50 коп., палаш — 1 руб., барабан — 1 руб., топор — 25 коп., телега — 10 руб.

В эпоху господства в Европе бездушных прусских рационалистических теорий, формализма и автоматической — «фухтельной» дрессировки Румянцев поставил в основу воспитания войск нравственный элемент, причем воспитание, моральную подготовку он отделял от обучения, подготовки «физической». Румянцев не был поклонником телесных наказаний, как Фридрих II в Пруссии, граф Сен-Жерменский во Франции. Гуманность Румянцева воспел Г. Державин: «Благословен до поздних веков да будет друг сей человеков».

Поучения и наставления свои полководец собрал в 1770 году в «Обряд служб», ставший на долгое время строевым и боевым уставом российской армии. Естественно, что в великой румянцевской школе появились такие военные просветители и гуманисты, как Г. Потемкин, П. Панин, В. Репнин, А. Суворов…

О гуманизме сказано не для красного словца. Это родовая черта нашего воинства.

«Ваша кисть изобразит черты лица моего — они видны, — говорил А. В. Суворов художнику, писавшему его портрет, — но внутреннее человечество мое скрыто. Итак, скажу вам, что я проливал кровь ручьями. Содрогаюсь. Но люблю моего ближнего; во всю жизнь мою никого не сделал несчастным; ни одного приговора на смертную казнь не подписывал; ни одно насекомое не погибло от руки моей. Был мал, был велик; при приливе и отливе счастья уповал на Бога и был непоколебим...»

В век палочной дисциплины и жестокой муштры вчерашний крепостной в армии Суворова чувствовал себя личностью, верил в себя и собственные силы, «понимая свой маневр», обретал национальное самосознание и был готов сражаться с любым, самым сильным противником.

Полководец, не проигравший ни одного полевого сражения, А. В. Суворов (1729-1800) требовал от войск строжайшей, суровой дисциплины, но принципы, которым должен был следовать воин, поднимал на уровень одухотворенной веры, взывающей к душе и совести.

Свою «Науку побеждать» Александр Васильевич называл не иначе, как «катехизисом», то есть изложением основ веры. В этом смысле суворовская система отличалась не только от прусской методики, скажем, от устава Фридриха II, превращавшего солдата в механическую куклу, но и шла дальше всех существовавших до него положений. Он рассчитывал на нравственную, духовную основу личности воина.

Слабый телом, но крепкий духом солдат сделает больше, чем малодушный силач. Оттого Суворов, говоря современным языком, заботился, прежде всего, о бойцовских качествах воина, духовном строе личности российского воина. Под преобладающим влиянием нравственного воспитания складывалась система физического, военного обучения.

Поскольку стойкостью русский солдат отличался искони, генералиссимус старался развить в нем активное начало, воспитывал и укреплял в солдатах решительность, инициативу, совершенно необходимую в живом и переменчивом военном искусстве. «Не надлежит мыслить, что слепая храбрость дает над неприятелем победу, но единственно смешенное с оною военное искусство».

Суворов допускал «возражения низшего высшему, но с тем, чтобы оно делалось пристойно, наедине, а не в многолюдстве... излишние рассуждения свойственны только школьникам и способностей вовсе не доказывают — способность видна лишь из действий». Для того времени подобное отношение к подчиненным было невиданным демократизмом, вселявшем в нижние чины уверенность, способность сокрушить любого врага. Эту уверенность Суворов культивировал целенаправленной индивидуальной работой. «Каждый, — говорил Суворов, — шел через мои руки, и сказано ему было, что более знать ему ничего не осталось, только бы выученное не забыл. Так он был на себя и надежен — основание храбрости».

Полководец обучение и воспитание считал единым процессом, требующим от командиров настойчивости, последовательности и продуманности. Он писал: «В обучении экзерциции и прочею наблюдать, чтоб поступаемо было без жестокости и торопливости, с подробным растолкованием всех частей особо и показанием одного за другим». Александр Васильевич неоднократно подчеркивал, что обучение войск — процесс бесконечный и требовал от подчиненных постоянно заниматься самообразованием.

По инициативе Кутузова

Военный гений напоминает реку со своими истоками и продолжением в новом русле. Последователь Петра I и ученик П. Румянцева Александр Васильевич Суворов воспитал плеяду российских военачальников, под руководством которых были разгромлены полчища Наполеона, на его прогрессивных идеях росла русская военная школа.

Опытной делянкой, селекционной лабораторией педагогических новаций стали кадетские корпуса (в годы правления Александра II — военные гимназии), в стенах которых готовили не только офицеров для армии, но и чиновников для государственной службы. 1-й кадетский корпус Санкт-Петербурга выпестовал светочей культуры, среди которых писатель А. Сумароков, родоначальник национального театра Ф. Волков, актеры И. Дмитриевский, А. Попов и многие другие.

К примеру, в Шляхетском кадетском корпусе (учрежденном в 1731 году) будущие офицеры изучали богословие, юриспруденцию, латынь, немецкий (либо по выбору английский, французский), географию, математику, артиллерию, фортификацию. Кадеты осваивали верховую езду, фехтование, танцы…

Об уровне образования в сухопутном кадетском корпусе в середине XVIII столетия можно судить по тому, что кадеты пользовались иностранными литературой и новейшими русскими учебниками — «Арифметикой» Л. Магницкого, «Практической геометрией» И. Назарова, сочинениями М. Ломоносова, В. Тредиаковского, А. Кантемира. В учебный процесс внедрялись положения «Великой дидактики» Я. Коменского.

С точки зрения современной педагогики, нормативное воспитание, укоренившееся в корпусе, не безупречно. Поскольку направлялось не на то, чтобы максимально раскрыть индивидуальность юношей, сколько на то, чтобы отшлифовать личность под «дворянский стандарт». Но и эта суровая, по-своему универсальная школа давала удивительные результаты. Вкусив плодов просвещения, выпускники корпуса делились своими познаниями с народом. Нет, речь не шла о том, чтобы поручик знакомил первого встречного мужика с азами грамоты, просветительский дар офицеров раскрывался в полках, ротах, батареях, экипажах, где «их благородию» по уставу было положено образовывать солдат и матросов, и по собственной инициативе (случалось и такое) с детьми унтер-офицеров заниматься…

«Круговорот знаний» совершался от господ офицеров к солдатам и обратно. Офицерских детей из-за занятости родителей, недоступности «дорогих» заграничных наставников, нередко учили грамотные унтер-офицеры. Так, сына командира Архангелогородского полка Т. Болотова Андрея к рисованию приобщал полковой писарь, а унтер-офицер с розгой вогнал в него арифметику2…

С назначением на должность генерального директора кадетского корпуса генерал-поручика Ивана Ивановича Бецкого произошли самые примечательные метаморфозы в российской педагогике. Впервые принуждение в учебном процессе уступило место убеждению кадетов к пользе знания. В корпусе открыли библиотеку, натуральный кабинет, ботанический сад, арсенал, механическую и архитектурную «каморы», картинную галерею. Эстетизация среды обучения также привилась на отечественной почве с легкой руки Ивана Ивановича. Даже каменную ограду сада корпуса, в котором играли кадеты, Бецкой превратил в наглядное пособие, на котором была изображена история цивилизации — от пирамид египетских до жемчужин русской архитектуры.

Преуспевающих учеников публично в торжественной обстановке стали награждать золотыми медалями. Моральные стимулы подкреплялись материально: обладателей наград за казенный счет могли три года путешествовать и совершенствоваться в языках за границей. В инструкции, изданной Бецким для своих питомцев, говорилось: « всякое путешествие должно иметь (своим) предметом просвещение». Он рекомендовал в ней как вести наблюдение, дневник…

Заметим к слову, этим эпистолярным жанром пользовались многие офицеры. Их наблюдения имеют непреходящее значение для исторической науки, словесности и, разумеется, педагогики. Согласитесь, что без энциклопедически обстоятельных «Записок» А. Болотова, М. Воронцова, Д. Давыдова, А. Ермолова, П. Кропоткина, воспоминаний А. Брусилова, Ф. Глинки, А. Фета палитра нашей культуры была бы беднее.

Директор-новатор заложил в учебный план идею первичности общего образования перед специальной или профессиональной подготовкой. Не будет преувеличением сказать, что народное образование согрето офицерской шинелью. В 1772 году при корпусе открыли мещанское отделение — предтечу учительских семинарий.

Преемник Бецкова генерал-поручик Ф. Ангальт ввел и по ныне здравствующую классно-урочную систему обучения, с продолжительностью урока полтора часа. Вместо непрерывных круглогодичных занятий появился учебный год с зимними и летними каникулами.

Будущих офицеров в праздности не держали и летом. Как вспоминал генерал-лейтенант А. Игнатьев: «Если б не уроки иностранных языков, музыки, рисования, которыми нас мучили во время летних каникул, мы с братом все дни проводили бы на покосе, на пахоте, на уборке хлеба. У каждого из нас была своя лошадь, телега, коса с оселком, и нам казалось чем-то диким и недостойным развлекаться какими-либо играми в то время, как вокруг все трудятся»3.

Генерал-поручик М. Кутузов, принявший под свое начало корпус, установил обязательные для старших воспитанников летние лагеря, которые в дальнейшем переняли все военные учебные заведения. В 1797 году, исхлопотав « в рассуждении бедного состояния» для 51 выпускника средства для экипировки и проезда к месту службы, узаконил практику снабжения «подъемными» молодых офицеров. Будущий фельдмаршал, известный своей деликатностью, жестко реагировал на нерадивость учащихся. «Из господ кадетов и гимназистов, — указывал он в приказе по корпусу, — великое число явилось ленивых, которым на поправление успехов даю месяц сроку; ежели затем окажутся таковые, то унтер-офицеры будут разжалованы, а кадеты наказаны, ныне же явившихся ленивыми не отпущать со двора»… Говоря современным языком, не отпускать в увольнение.

По инициативе князя при корпусе было открыто для 4-7-летних сыновей погибших офицеров отделение, своеобразный детский сад, первый в России, где мальчиков готовили к поступлению в гимназию…

К чести России, в иные годы воевавшей на 2-3 фронта, забота о сиротах солдатских не считалась делом второстепенным. Не в пример нынешним властям, наплодившим в мирное время почти 3 миллиона беспризорных4, в 70-е годы XVIII столетия Военная комиссия настаивала на организации приютов. «…Сбережение солдатских детей — дабы все оные без призрения не оставались и, по неимуществу содержания, до возрасту меж двор не скитались, и тем напрасно пропадать не могли, сопряжено с пользой для службы ея Императорского Величества».5 В конце 1798 года в Петербурге был открыт Императорский военно-сиротский дом и одновременно при гарнизонах созданы отделения военно-сиротского дома, где одновременно стали обучать и воспитывать 16400 малолетних сирот.

Новаторские педагогические идеи суворовской школы укоренились и на флоте. Голубой крест Андреевского флага многократно «перечеркивал» на море и на суше замыслы противников нашего Отечества. Талант флотоводцев (педагогический талант в том числе), героизм и патриотизм команды, — вот что наполняло ветром паруса удачи россиян.

Как и А. В. Суворов, адмиралы Ф. Ф. Ушаков, М. П. Лазарев, В. А. Корнилов, П. С. Нахимов не отделяли себя от матросской массы, жили вместе с нею одной жизнью и одними заботами. Побывав под неприятельскими ядрами в Синопском сражении, Нахимов говорил: «С такими подчиненными я с гордостью встречусь с любым неприятельским европейским флотом».

Силу личного примера офицера как действенного средства воспитания флотоводцы сделали нормой. «Из трех способов действовать на подчиненных, — писал Нахимов, — наградами, страхом и примером — последний есть вернейший».

Как видим, вполне современные мысли. И что характерно, тяга к творческому осмыслению наследия великих полководцев и флотоводцев возрастала в период военных испытаний, коренных преобразований в армии и обществе.

Писатель Александр Кривицкий вспоминал, как он вместе с прозаиком Петром Павленко в перерывах между поездками на фронт, который находился в полусотни верст от Москвы, запоем читали старопечатные книги русских полководцев, записки офицеров, теоретические труды, с тем, чтобы еще в самом начале Великой Отечественной войны рассмотреть контуры Победы, на богатом мемуарном материале понять истоки народного героизма, его военного творчества6. Думаю, в нынешнее российское лихолетье опыт литераторов-баталистов должен быть востребован. Пора повернуться лицом к военно-педагогическому наследию Отечества, ибо классика, как Библия, никогда не обманет. Военные авторитеты, как маяки укажут верный курс.

Раскрепощение духа

Милютинская военная реформа (1860-1870 гг.) также базировалась на суворовской системе обучения и воспитания. Военный министр Дмитрий Александрович Милютин (1816-1912) крайне критично оценивал состояние отечественной военной школы. «Наши офицеры образуются совершенно как попугаи, — писал он в дневнике, — до производства их они содержатся в клетке и беспрестанно толкуют им: «Попка, налево кругом», — и попка повторяет это... когда попка достигнет до того, что твердо заучит эти слова и притом будет уметь держаться на одной лапке... ему надевают эполеты...»7

Вступив в управление военным министерством в ноябре 1861 года, Милютин собрал мыслящих офицеров армии и флота и в короткие сроки составил план преобразования военного управления, оформив его в виде «Всеподданнейшего доклада» царю. Всего один документ «завел» механизм военной реформы. Наша действительность явила миру уже сотни концепций модернизации Вооруженных Сил РФ, библиография — десятки тысяч единиц хранения, монографиям, диссертациям, докладам, статьям — числа нет, как нет и нового качества Российской армии.

Милютинская реформа усилила тягу к среднему и высшему образованию в тех слоях общества, которые раньше, даже имея возможность его получить, не очень стремились к этому. Теперь же влиться в офицерскую среду могли талантливые и мужественные люди недворянского происхождения, что размывало кастовость, демократизировало офицерский корпус. Десятилетняя реализация новаторских идей «доклада» позволила России и ее армии зажить по нормам буржуазного права. Преображенная армия одержала победу в Русско-турецкой войне 1877-1878 годов.

Страна перешла от прежнего принципа комплектования вооруженных сил — рекрутских наборов ко всеобщей воинской повинности. Реформа открыла доступ солдат к грамоте (в казарму пришел букварь). Объективности ради отметим, что попытки знакомства солдат с грамотой предпринимали офицеры-декабристы, устраивал начальные классы для солдатских детей генерал от кавалерии и поэзии Денис Давыдов и его боевые друзья.

Приняв в 1821 году под свое начало дивизионную школу, герой Отечественной войны 1812 года Владимир Федосеевич Раевский (1795-1872) разработал пособие «Учреждение школы взаимного обучения» — аналог ланкастерской системы. В классе силами офицера и его помощников из числа подготовленных унтер-офицеров проводилось обучение солдат. На уроках Раевский не ограничивался преподаванием письма и счета. Он знакомил воинов с основами географии, истории и государственного устройства, комментировал политические события… Излагал собственный Моральный кодекс8.

Моральный кодекс В. Раевского

  1. Не делай и не желай другому, чего себе не желаешь.
  2. Чужая тайна есть чужая собственность. Подлый человек только решается огласить вверенную ему даже неважную тайну.
  3. Читай Евангелие со вниманием, если хочешь сделаться добрым человеком.
  4. Молчание очень часто равняется уму.
  5. Самая глупая книга может быть в отличном переплете и наоборот.

Кстати, первый этап ленинской классификации революционно-освободительного движения в России (дворянский, разночинский, пролетарский) вполне заслуженно можно называть офицерским. Перелистайте биографии «первенцев свободы» и легко убедитесь в этом. Из 579 декабристов 456 принадлежали к офицерскому корпусу. Ядро революционеров составили «сыны 1812 года», которые при Бородино и других баталиях убедились в том, что солдатская кровушка, пролитая за Отечество, как и их, господская, алого цвета…

Передо мной «Русская правда» — проект конституции полковника П. Пестеля. В ней автор предлагал не только закрепить победу революционного переворота провозглашением республики, но и одновременно наметил контуры правительственной программы образования народа. Конституционный вариант капитана Н. Муравьева декларировал широкие политические права и свободы граждан, в том числе и общедоступность просвещения, «давать благое направление воспитанию юношества». «Раб, ступивший на Русскую землю — становился свободным человеком»9.

У сторонников эволюционного развития России также немало заслуг перед Отечеством в сфере образования. На офицерский корпус помимо защиты Отечества, в период милютинских преобразований легла еще одна почетная миссию — просветительская. Тот же потомственный гвардейский офицер Алексей Алексеевич Игнатьев вспоминал: «Отдыхаю душой только на занятиях в классе, где каждое мое слово принимается как откровение старательными учениками, из которых сорок процентов окончили только сельские школы, а сорок процентов — совсем безграмотные и попали в учебную команду как отличные строевики (курсив мой — В.Д.).

По вечерам я превращаюсь в сельского учителя, исправляя диктовки и арифметические задачи».10

«Предупреждать всякое нарушение тишины»

Во «Мнении о военно-учебных заведениях» Милютин писал, что подготовка офицера в кадетских корпусах обходится в 10 тысяч рублей и что может обеспечить только гвардию, артиллерию и инженерные войска, да и то людьми невысокой квалификации. Автор «Мнения...» полагал, что воспитание юношей должно производиться в гражданских учебных заведениях, а их военная специализация — в военных. Принадлежность специалистов к различным ведомствам не умаляла результатов их труда в общегосударственном масштабе. К примеру, новаторские методы лечения генерал-майора медицинской службы Н. И. Пирогова (1810-1881) и его учеников в равной мере избавляли от страданий военных и гражданских пациентов. У педагогической общественности свои основания для почитания разностороннего таланта Николая Ивановича, внесшего значительный вклад в дидактику высшей школы.

Военный хирург Пирогов сформулировал и обосновал принцип научности обучения. Высшая школа должна опираться на науку, преподавать науку, ибо только это развивает умственные способности, духовный потенциал личности. По мысли Пирогова, преподаватель должен направлять и воспитательную силу науки на развитие у слушателей здравого смысла, любви к истине, а через них — улучшение нравов будущего поколения.

Николай Иванович предлагал заменить лекцию сократовским способом учения в виде эвристических бесед (семинарских занятий), главной целью которых было бы обсуждение основных вопросов науки. Пирогову принадлежит приоритет в разработке методики эвристической беседы. В его представлении порядок изучения науки должен иметь такой алгоритм: изучение рекомендованного учебника; чтение курса лекций; разъяснение неясностей, сомнений и т.п.11

Не так уж принципиален для научно-технического прогресса был, скажем, цвет околыша форменной фуражки, которую носил инженер В. Г. Шухов (1853-1939). Изобретения Владимира Григорьевича в равной мере служили мирным и военным целям, отечественным и зарубежным потребителям. Вклад этого человека в научно-технический прогресс так велик, что из названий его изобретений составили «азбуку».

«Азбука Шухова»

А — ангары; Б — батопорты, баржи нефтеналивные; В — воздушно-канатные дороги, первые в мире висячие металлические перекрытия, водонапорные башни; Г — газгольдеры, создание которых избавило Россию от колоссальных выплат Германии; Д — доменные печи, дымовые трубы из кирпича и металла; Ж — железнодорожные мосты через Енисей, Оку, Волгу и другие реки; З — землечерпалки; К — котлы паровые, кузнечные цехи, кессоны; М — мартеновские печи, мачты электропередач, маяки, меднолитейные цехи, мостовые краны, мины; Н — насосы, позволяющие качать нефть с глубины 2-3 километров, нефтеперегонные установки; П — пакгаузы, порты; Р — радиобашни, в том числе Шаболовская в Москве, резервуары, в том числе первые в мире цилиндрические; Т — танкеры, трубопроводы; Ш — шпалопрокатные заводы; Э — элеваторы, в том числе «миллионники» в Козлове и Саратове…

Примерно треть изобретений оборонного и мирного (двойного назначения) принадлежала российскому офицерскому корпусу. Неизгладимой печатью таланта людей в погонах отмечен вклад в точные и гуманитарные, фундаментальные и прикладные науки. Почти 150 адмиралов и офицеров российского флота подарили свои имена морям и островам, проливам, бухтам и прочим географическим пунктам, расположенным вдоль «русского побережья» — от Мурманска до Владивостока. Моряки построили первый самолет (капитан 1 ранга А. Можайский) и первый автомобиль (офицер флота Е. Яковлев). По праву делят славу русского оружия с великими полководцами генералы «от металлургии» П. Аносов, П. Обухов, Д. Чернов.

Прорывные технологии — дар военной школы Марсу — совсем не признак воинственности, агрессивности России. Военные приготовления, как ни парадоксально это прозвучит, были направлены на преодоление войны. «Только подводные лодки в союзе с аэропланами, — писал в начале ХХ века лейтенант М. Тьедер, один из первопроходцев российского подводного флота, — могут положить предел бесконечному увеличению государствами их военного бюджета, только они помогут всем странам наконец вздохнуть привольней в атмосфере мира, культуры и благосостояния. Эти новые смертоносные машины войны отрезвят наконец воинственный пыл наших правительств и в историю народов внесут тот перелом, тот мир, о котором до сих пор так безнадежно мечтали лучшие люди».

К числу этих мечтателей, несомненно, принадлежал В. Ф. Малиновский (1765-1814), первый директор Царскосельского лицея, пионер отечественной конфликтологии, автор обстоятельных трактатов о войне и мире. Выдающийся просветитель, сподвижник М. Сперанского, утверждал принцип невмешательства одного государства в дела другого. Опережая свое время, Василий Федорович предлагал учредить справедливые и прочные нормы международного права, он ратовал за создание постоянного совета, который бы наблюдал за их соблюдением и действовал на основе единодушия составляющих его представителей народов. Совету, прообразу современной Организации Объединенных Наций (ООН), рекомендовалось «сохранять общую безопасность и собственность и заранее предупреждать всякое нарушение тишины»… Проект Малиновского предусматривал применение санкций против нарушителей мира. Он подчеркивал, что единственное законное оправдание войны — это необходимость отражения нападения.

Следует заметить, что армия, военная школа России с традиционным благоговением относилась не только в точным, техническим дисциплинам, непосредственно влиявшим на повышение качества боевой учебы, эффективность вооруженной борьбы, но и к «тихим», имеющим относительное прикладное значение. Известно, что не способствует облегчению труда, например, демограф, собиратель фольклора, никому не обещает прибылей орнитолог или фенолог. И тем не менее, под сенью знамен с ликом Георгия Победоносца служило немало рыцарей таких «неглавных наук».

Одним из них был подпоручик Петр Иванович Борисов (1800-1854), вошедший в историю не только как декабрист, руководитель тайного Общества соединенных славян, но и как натуралист. Итогом многолетних наблюдений бывшего офицера-артиллериста стали большая монография «О муравьях», ряд естественнонаучных работ, которыми и по сей день пользуются биологи многих стран.

Ломоносовское пророчество о том, что российское могущество станет прирастать Сибирью, пожалуй, начало обретать реальность с просветительских, подвижнических инициатив декабристов. Для социально-экономического, культурного развития великого заснеженного края ссыльные командиры полков, батальонов, рот, экипажей и батарей сделали чрезвычайно много. Миллионные фонды современных сибирских университетов, академий, военных училищ, научных центров также ведут счет с изданий, завезенных в «медвежьи углы» декабристами и другими бунтарями-просветителями.

По состоянию на 1873 год в библиотеке Николаевской академии Генерального штаба имелись следующие сочинения:

Тематическая

направленность

На русском

языке

На иностранных

языках

Военные

721

3339

Политические

1179

2829

Литературные и

 

 

философские

334

1564

Математические и

 

 

естественных наук

201

613

Итого:

2435

8345

В Государственной российской библиотеке я полистал каталоги полковых библиотек. И что же? К примеру, к услугам личного состава 5-го Вятского пехотного полка философские, военные труды, мемуары полководцев, книги по физике, астрономии, сочинения русских, зарубежных классиков… В том числе тома В. Г. Белинского, Н. А. Добролюбова, В. Г. Короленко, Н. А. Некрасова, Н. Г. Чернышевского. Приобретались книги на средства господ офицеров. Право пользования — бесплатное, но при неуважительной задержки сверх срока (две недели) штраф — 3 копейки за сутки. При утере тома из собрания сочинения взыскивалась стоимость всего сочинения. Пени шли на ремонт и пополнение фонда. Нет, не вяжется культовое отношение к книге с пропагандистским клише о «забитой серой массе». Читающий и, надо полагать, думающий люд служил в русской армии.

Генерал Драгомиров: «Воспитание важнее образования»…

Становление целостной военно-педагогической школы в российской армии второй половины XIX века мы связываем с именем генерала М. И. Драгомирова(1830-1905). Основываясь на большом опыте службы в войсках, Михаил Иванович разработал систему обучения и воспитания, которая учитывала специфику русского национального характера и соответствовала последним достижениям военно-теоретической мысли России и зарубежных стран. Его военно-педагогические идеи отличались тесной связью с потребностями боевой практики войск, стремлением к всестороннему развитию личности солдат, привитию им лучших нравственных начал.

В деле подготовки войск, считал Михаил Иванович, главное место занимают вопросы воспитания. «Воспитание важнее образования, потому что военное дело в значительной степени более дело волевое, нежели умовое». «Старайтесь, прежде всего, вкоренить в солдат чувство военного долга, — писал Драгомиров, — развейте в его голове идеи чести и честности, укрепите и возвысьте его сердце, а остальное придет само собою… Выше всего... стоит готовность страдать и умирать, т.е. самоотвержение... оно дает силу претерпеть до конца, принести Родина жертву высшей любви».

Драгомиров связывал дисциплину с нравственной зрелостью военнослужащего: «Дисциплина заключается в том, чтобы вызвать на свет божий все великое и святое, таящееся в глубине души самого обыкновенного человека». Большие требования предъявлял Драгомиров к офицеру, который, по его словам, «должен обладать искренней преданностью и любовью к военному делу, которое потребует от него значительного напряжения как духовных, так и физических сил, и добросовестно его сможет выполнять только тот, у кого есть любовь к нему, кто посвятил себя этому делу и решился служить ему не только за страх, но и за совесть; если всего этого нет, то лучше бросьте это дело и снимите военный мундир: для всех от того бесспорно будет только лучше; да и честнее это...»

Авторитет военного мундира — самодостаточный элемент воспитания — был столь велик, что с ним не могли соперничать патриархальные традиции. В воспоминаниях Т. П. Пассека изложена история из жизни кашинского помещика И. И. Кучина.

…В отчем доме гостил артиллерийский офицер Александр. Пользуясь отцовским экипажем, молодой человек гонял лошадей до белой пены… Старый помещик несколько раз выговаривал лихачу и просил беречь животных. Однажды Александр засиделся в гостях за полночь и по своему обыкновению несся домой во весь опор. Отец встретил его во дворе, глянул на измученных лошадей и покачал головой. Затем вошел в комнату сына и велел ему снять кресты и мундир. Александр в изумлении выполнил волю отца. Кучин-старший сказал: «Пока на тебе жалованные царем кресты и мундир, я уважаю в тебе слугу царского, когда же ты их снял, то вижу только своего сына и нахожу долгом проучить розгами за неуважение к словам отца.

— Помилуй, батюшка, — завопил молодой человек, — ведь это ни на что не похоже — сечь как ребенка. Я виноват и прошу вас простить меня.

— Ну, брат, — возразил старик, если не считаешь долгом исполнить волю мою, ты мне не сын… Кто не чтит родителей, тот не будет чтить ни Бога, ни царя и не будет признавать никакого нравственного долга. Теперь как знаешь: или я тебя высеку, или мы навсегда чужие…

Кончилось тем, что Александр покорно лег на пол, старик разок стегнул его веником, расплакался и помирился с сыном.12

Славу генерала-подвижника, самобытного педагога, кумира офицерской молодежи делил с Драгомировым Михаил Дмитриевич Скобелев. Будучи командиром корпуса, в одном из приказов по корпусу он требовал от офицеров «проникнуться убеждением, что неустанная заботливость о солдате, любовь к нему, делом доказанная, лучший залог к победе». «Солдата нужно бодрить, веселить, — указывал Скобелев, — у нас солдат молодой, впечатлительный и требующий сердечного ухода за ним».

Сторонник железной дисциплины, Скобелев вместе с тем вел решительную борьбу с рукоприкладством, унижением личного достоинства солдат. Он писал: «Дисциплина должна быть железною. В этом нет никакого сомнения, но достигается это нравственным авторитетом начальника, а не бойней...»

Белый генерал, как звали его в народе, высказывал много интересных мыслей о воспитании у офицеров и солдат взаимного уважения, взаимовыручки, храбрости, инициативы. «Мы все должны помнить, — говорил он, — что на взаимной помощи зиждется победа...». Для воспитания чувства взаимовыручки Скобелев предлагал так называемое «куначество», т.е. близкое знакомство личного состава подразделений и частей друг с другом путем организации совместного досуга. Скобелев стремился к «воспитанию всех частей, от роты, эскадрона, батареи до дивизии и артиллерийской бригады, в духе неразрывной связи, уважения друг к другу и готовности в решительные минуты всем пожертвовать для товарищей».

Гуманистические идеалы Скобелева разделяли далеко не все командиры. Жестокосердие и несправедливость начальников — причина многих солдатских бунтов и выступлений — точно обоз, погоняемый нерадивыми возницами, задерживал поступательное движение «непобедимой и легендарной»… Не в порядке оправдания нравов тех лет, отметим, что человеколюбие не уживалось в тех структурах, где оно должно быть по определению. Порядки в кадетских корпусах и даже в Смольном институте для благородных девиц, описанные в мемуарах П. М. Жемчужникова и Е. Н. Водовозовой, поражают своей жестокостью. Детей истязали, морально угнетали.

Мздоимцы в погонах посягали скромные средства просвещения. Как писали А. Герцен и Н. Огарев, командиры гвардейских частей иногда присваивали 2/3 суммы, выделенной для полковой школы13…

Либеральные порядки, как их понимали единомышленники Милютина, затевались с мыслью о возвращении России экономического, военного, морского могущества, естественно, не могли не затронуть человеческого фактора. Любопытный, созвучный нашим дням прозвучал акцент в одном из отчетов генерал-адмирала великого князя Константина Николаевича. «Самое сильное средство, которое морское начальство имеет, чтобы действовать в пользу флота, состоит в воспитании нескольких поколений будущих морских офицеров, строителей кораблей и механиков, — писал брат императора. — Все улучшения и усовершенствования, которые вводятся в нынешнем флоте и морском управлении, маловажны сравнительно с тою пользою, которую может принести хорошее воспитание будущих моряков... Посему устройство морского воспитания должно быть главною и самою существенною обязанностью морского начальства».

Приоритет педагогики перед техникой объяснялся еще и особенностями развития судостроения. Только завершался переход от парусного корабля к винтовому и далее — к броненосному. Но в то время морское командование еще с полной уверенностью не могло предугадать перспектив флота. Следовательно, не торопилось вкладывать средства в какие-то проекты кораблей, боясь их естественного (еще на стапелях) морального и технического старения. Министерство выжидало, наблюдая за всеми новейшими усовершенствованиями иностранных флотов. Но выделяло средства на частые и дальние плавания гардемаринов и офицеров.

Разнообразие и неожиданность тех положений, в которые моряков ставят обстоятельства дальних и кругосветных плаваний, опасности, с которыми им приходится бороться, придавали им неоценимые для морской службы свойства: навык и любовь к морской стихии, осознание чувства долга, твердость характера, отвагу, самопожертвование и находчивость.

Исчерпывающую характеристику механизму переливания нравственных сил от старших поколений к младшим дал К. Ушинский. Он говорил о моряках, но мысль его верна для всех воинских коллективов. «Характер моряка, — отмечал Константин Дмитриевич, — образовавшись раз в истории флота, где бури и битвы наполняют каждую страницу, потом переходит уже легко и быстро от одной личности к другой, от одного поколения моряков к другому. Новый пришелец на борт корабля, окруженный энергическими натурами старых моряков, быстро и неудержимо подчиняется их влиянию и проникается их характером, сложившимся веками. Этот характер скоро покоряет безразличную, неустановившуюся натуру молодого рекрута, находит в его душе новую, свежую и, может быть, сильную почву для своего дальнейшего существования и развития. Таким образом полнеют предания флота и создаются типичные личности моряков, живые хранилища морских преданий. Эти предания не могут быть ни записаны, ни рассказаны. Они живут не мертвую жизнью пыльной летописи, но полной жизнью настоящего живут в характере моряков. Они неоценимо важны для флота и составляют корень его живучести и силы; они-то дают его развитию ту неистощимую моральную почву, которая не боится уже случайностей, потому что всегда может создать и новый флот и новых моряков»14.

За 25 лет, отсчет которым положили 60-е годы XIX века, в заграничных плаваниях и походах побывало 20,5 процента офицеров и треть матросов от всего плавсостава. Добрый пример современным флотоводцам. Пора, пора российскому флоту в Мировой океан. Мы слишком долго держим корабли у стенки…

Суровую ревизию российским реформам XIX века учинила война с Японией. Оставим специалистам спор о несоответствии военно-технических, экономических потенциалов воюющих сторон, вынесем за рамки разговора антироссийские происки союзных Японии стран — Англии и США. Обратимся только к состоянию обученности и «духа тех месс, которые проливали свою кровь на поле боя»...

Командующий Маньчжурской армией генерал А. Куропаткин так отзывался о кадровой политике тех лет: «Люди с сильным характером, люди самостоятельные, к сожалению, не выдвигались вперед, а преследовались; в мирное время они для многих начальников казались беспокойными. В результате такие люди часто оставляли службу. Наоборот, люди бесхарактерные, без убеждений, но покладистые, всегда готовые во всем соглашаться с мнением своих начальников, выдвигались вперед».

Вторую из многих причин нашего поражения называл начальник штаба Забайкальской казачьей дивизии А. Деникин. «Японская война привела нас и к другому «открытию», — писал он, — что командному составу необходимо учиться. До войны начальник, начиная с должности командира полка, мог жить спокойно с тем «научным» багажом, который был вынесен из военного или юнкерского училища; мог не следить вовсе за прогрессом военной науки, и никому в голову не приходило поинтересоваться его познаниями. Какая-либо проверка посчиталась бы оскорбительной. Общее состояние части и отчасти только управление его на маневрах давали критерий для оценки начальника. Последнее, впрочем, весьма относительно: при нашем всеобщем благодушии грубые ошибки сходили безнаказанно».

Красноречивые признания, не правда ли? А ведь эти умозаключения принадлежали чинам, лояльно относившимся к царской власти. И заметьте, лозунг — учиться! — оказывается абсолютным для всех времен.

Военная школа извлекла верные уроки из дальневосточного конфликта. Никогда еще военная мысль не работала столь интенсивно, как в годы после японской войны. О необходимости реорганизации армии и флота говорили и писали повсеместно. Усилилась потребность в самообразовании офицеров, значительно возрос интерес к военной печати. Она, кстати, оказывала неоценимую услугу реформам. Под напором общественного мнения шли омоложение и улучшение командного состава, реорганизация военных училищ, подготовки кадров второочередных дивизий, качественное усиление артиллерии, инженерных автомобильных войск, авиации и флота.

Сосредоточившись на военно-техническом оснащении армии, правительство пренебрегло идеологическим, духовным обеспечением личного состава. Этот просчет имел далеко идущие последствия. На характере боевой учебы, военных действий в 1-й мировой сказалось ужасное явление (цитата из статьи офицера Кузьминского — В. Д.) — безыдейность. Вся система обучения и воспитания делала из воинов «не рыцарей без страха и упрека, а обыкновенных сереньких людей». А солдат, не видя в своем начальнике героя, «человека, за которым он готов идти в огонь и в воду, не мог проявить свои природные качества героя.

Увлечь за собой могут только люди убежденные, люди сильные духом»...

Бездуховность, аполитичность офицерского корпуса, возникшие на почве экономических неурядиц, военных неудач и социального противостояния, подорвали боеспособность армии и подтолкнули к крушению государственности, к гражданской войне, в которой ни одна из сторон в принципе не могла сохранить моральную безупречность.

Вместе с тем было бы неверно не замечать или отвергать по политическим мотивам, конъюнктурным соображениям вклад «белых» или «красных» генералов и офицеров в развитие отечественной военной школы. Фундаментальные труды и научные статьи А. Свечина, Н. Бирюкова, Н. Бутовского, М. Грулева, М. Галкина, М. Бонч-Бруевича и других, опубликованные в периодической печати России того времени, имели одну направленность — повышение боеспособности русской армии, улучшение воспитания и обучения офицеров и солдат.

Цитата из 1913 года

Основная идея военного обучения — учить, только тем действиям, развивать те идеи и волевые качества и чувства, в которых имеется потребность в бою; и обратно — отвергать, обуздывать и искоренять те, которые вредны на поле брани.

Основные правила обучения:

  • приучение солдат к опасности;
  • развитие инициативы;
  • обучение тому, что потребуется в бою;
  • сознательность в обучении;
  • постепенность в обучении;
  • наглядность;
  • повторение;
  • воспитание в процессе обучения;
  • заинтересованность;
  • развитие внимания в обучении.

Обязанности по отношению к уму: имеют целью сохранение умственной способности и усовершенствование ее.

Первая обязанность по отношению к уму есть образование. В практической жизни эта обязанность заставляет каждого изучать принципы, на которых зиждется избранная им профессия15.

Когда вчитываешься сегодня в строки, написанные нашими предшественниками, становится очевидно, как от поколения к поколению передавалось в русской армии понятие о долге и чести воинской. Советские военачальники, несмотря на торжество классового подхода при комплектовании РККА, не сбрасывали с «корабля современности» вековой военно-педагогический опыт и патриотизм офицерского корпуса.

Когда против молодой республики началась интервенция Антанты и других недругов, на воззвание Совнаркома «Социалистическое отечество в опасности!» откликнулось более 8 тысяч бывших генералов и кадровых офицеров, которые заняли должности не только инструкторов и консультантов, но и строевых командиров, начальников училищ и курсов. А всего, как утверждает историк А. Кавтарадзе, в 1918-1920 годах в Красной Армии воевало около 75 тысяч военных специалистов.

«Они неотъемлемая часть нашей Красной Армии, — писал об офицерах, перешедших на сторону большевиков начальник Главного политического управления РККА Ивар Тенисович Смилга, — они полноправные руководители советских военных сил. Они такие же рыцари красной звезды, как и коммунисты. Недаром деникинцы вырезали на груди умерщвленного ими пленного бывшего генерала Станкевича именно красную звезду».

* * *

Даже непродолжительный экскурс в историю позволяет утверждать, что, несмотря на крутую ломку общественного строя, дважды пережитого страной, усилиями лучших представителей офицерского корпуса в России была создана национальная школа воинского воспитания. Характерными ее чертами, родовыми признаками были и остаются патриотизм и народность, гуманизм и демократичность. Пусть не покажется некорректным подобное «братание» разных сословий и эпох, носителей несхожих мировоззренческих основ. Связь между ними, наставниками российской военной школы, не формальная (по принадлежности к ведомству, корпорации), а духовная, по родству чувств к Отечеству, причастности к общественному прогрессу.

У современной России накопилось множество масштабных дел, которые надо решать одновременно. В экономике, социальной сфере, экологии, военном строительстве... И все-таки самое неотложное дело — воспитание человека, человека в погонах в том числе.


1 Волынский Н. История лейб-гвардии Кирасирского его величества полка 1701-1901. Т. 1, кн. 1, Спб., 1901.

2 Записки Андрея Тимофеевича Болотова 1737-1796. Т. 2. Приокское книжное издательство, Тула, 1988. С. 512.

3 Игнатьев А.А. Пятьдесят лет в строю. М.: Военное издательство, 1988.С. 23.

4 Независимая газета 9.04.2002.

5 Полное собрание законов Российской империи Т. 17, № 12412.

6 Кривицкий А. Ю. Тень друга, Или ночные чтения сорок первого года. Т. 1. М.: Художественная литература, 1984.

7 Милютин Д. А. Дневник. Т. 1-4, М., 1947-1950.

8 Раевский В. Ф. Материалы о жизни и революционной деятельности. Т. 1. Иркутск, 1980.

9 Хаптачаев Э. Г. Педагогическая и просветительская деятельность декабристов в Сибири: Автореферат диссертации на соискание ученой степени кандидата педагогических наук. Иркутск, 1974.

10 Игнатьев А. А. Там же. С. 75.

11 Пазинич Б. С. Проблемы дидактики высшей школы в педагогическом наследии Н. И. Пирогова: Автореферат дис. на соиск. уч. степени канд. пед. наук. — М., 1975.

12 Муравьева О. С. Как воспитывали русского дворянина. LINKA-PRESS. M., 1995. C. 180-181.

13 Герцен А. И. и Огарев Н. П. «Голоса из России» Кн. I—III. О полковых командирах и их хозяйственных распоряжениях. Издательство «Наука», М., 1974. С. 56.

14 Армия 1993. № 16. С. 4-5.

15 Кирков К. Записки по военной педагогике (психология, обучение и воспитание): Курс специальных классов военного, его царского величества училища в Софии. Пер. с болг. И. Пехливанова и А. Семенова. — Спб: воен. тип., 1913.