Словесный портрет пули

Стрелять люди научились давно, но им и в голову не приходило, что ни одна пуля не похожа на другую. А несколько позже, когда появились гильзы, стало ясно, что близнецов не бывает и среди них. Первым это обнаружил в середине ХIХ века известный лондонский сыщик Генри Годдард. Когда из тела убитого и ограбленного человека извлекли пулю, Годдард обратил внимание на то, что она не совсем гладкая, а с каким-то бугорком. Повертев ее так и эдак, Годдард подумал, что этот бугорок очень похож на бородавку на носу человека, и по такой бородавке найти этого человека ничего не стоит.

И вдруг его озарило: но ведь эту пулю отливали в какой-то форме, а раз есть «бородавка», значит, в форме должен быть изъян! Дальнейшее было делом техники. Годдард быстро вычислил всех, кто мог отливать пули, и когда одному из них сунул под нос пулю с «бородавкой», тот был буквально ошарашен и признался в убийстве.

Годдард имел дело с гладкоствольными пистолетами, поэтому его розыски сводились к поиску форм, в которых отливались пули — других следов на них не было. В конце века появились пистолеты с нарезными стволами, пули стали летать дальше, их убойная сила утроилась, но сыщикам работать стало легче: ведь нарезы ствола оставляли на пуле столь характерные бороздки, что определить, из какого ствола выпущена таи или иная пуля, было проще простого.

Еще более разоблачительные следы оставлял ударник пистолета на шляпке гильзы: именно по этим следам были найдены и посажены на скамью подсудимых десятки убийц.

— Если все так просто, если пули оставляют настолько саморазоблачающие «подписи», то почему так мало раскрытых убийств? Почему общественности не предъявлен ни один профессиональный киллер? — спросил я у начальника отдела баллистических экспертиз и исследований, полковника Макарова.

— Потому что раньше экспертам работать было легче, и раскрытых убийств было на порядок больше. Это происходило из-за бедности и жадности отморозков, которые решались на убийство: оружие они, как правило, не выбрасывали, а хранили в подполе или на чердаке. Сыщики это оружие находили, приносили к нам, мы проводили экспериментальные отстрелы, устанавливали, что пуля, которой кто-то убит и та, которую исследовали мы, выпущена из одного и того же ствола — и все, из подозреваемого, владелец пистолета превращался в подследственного, а потом и в подсудимого.

Теперь профессиональные киллеры разбогатели, и оружие, как правило, оставляют на месте преступления. Именно так было в случае с убийством небезызвестного Квантришвили, а также Ошерова, Старовойтовой и многих других.

Мы абсолютно точно установили, что Квантришвили был убит из малокалиберной винтовки «Аншутц», а Галина Старовойтова из пистолета-пулемета «Аграм-2000». Вот они, эти смертоносные стволы, можете даже подержать и прицелиться в стакан или графин. Наш диалог с оружием сводится к тому, что мы устанавливаем, из него или не из него, были сделаны смертоносные выстрелы, а вот дальше за дело берутся следователи: именно они определяют, в чьих руках было это оружие, и кто нажимал на спусковой крючок. Иногда им это удается, иногда — нет.

— Если я правильно понял, работа эксперта заключается в сличении следов на пулях и гильзах? — уточнил я.

— Нет, не только в этом. Когда в лабораторию поступает автомат, карабин, пистолет или какое-либо иное оружие (мы их называем объектами), первостепенная задача эксперта состоит в том, чтобы установить, что это за объект и, прежде всего, огнестрельное ли это оружие.

— Держать в руках пистолет и сомневаться, огнестрельное ли это оружие? Так не бывает.

— Еще как бывает! Чтобы оружие можно было считать огнестрельным, оно должно соответствовать трем группам признаков. Прежде всего, это признаки конструктивные — они означают, что у объекта должен быть ствол, затвор и стреляющий механизм. Затем признаки, которые мы называем энергетическими, а еще чаще — убойной силой. Иначе говоря, мы определяем удельную кинетическую энергию пули, и таким образом выясняем, может ли она не только причинить вред здоровью человека, но и убить. Для этого стреляем в специальный пулеулавливатель, а точнейшие приборы регистрируют скорость полета пули. Кроме того, учитываем массу и диаметр снаряда: так мы на профессиональном жаргоне называем все, что вылетает из ствола.

И еще один, очень важный, признак — это надежность. По нашим правилам, оружие только тогда считается огнестрельным, если из него можно сделать не менее двух выстрелов, и оно при этом не развалится. Не трудно догадаться, что фактор надежности касается, прежде всего, всякого рода самоделок. Ведь в принципе, огнестрельным оружием можно считать и зажатую в тиски трубку, в которую вставили обрубок гвоздя, набили ее порохом, приладили капсюль и шандарахнули по нему молотком. Один раз такая трубка выстрелит, и если даже кого-нибудь поразит, ни один эксперт не скажет, что выстрел произведен из огнестрельного оружия.

— Ну, хорошо, допустим, эксперт определил, что поступивший к вам объект является огнестрельным оружием. И что дальше?

— Дальше? Дальше производим экспериментальные отстрелы, а пули и гильзы сравниваем с теми, которые хранятся в Федеральной пулегильзотеке. В этом учреждении на долгие годы прописаны все пули и гильзы, когда-либо изъятые с самых разных мест преступлений, совершенных в России. Кроме того, там есть пули и гильзы всего гражданского и служебного нарезного оружия, которое было приобретено или получено на законном основании.

— Это касается и боевого оружия? — полюбопытствовал я.

— К сожалению, нет. У нас уже много лет идет бесплодная дискуссия о том, кто должен это делать — военные или представители МВД. Мы спорим, а преступники все чаще используют автоматы и пистолеты, похищенные из воинских частей. Следователи извлекают из тел убитых людей пули, находят гильзы, но на этом расследование, как правило, заканчивается, так как контрольные пули и гильзы нигде не хранятся, а это значит, что оружие, которым пользовались преступники, никогда не найти. Да что я все говорю и говорю?! — вскочил вдруг Николай Михайлович. — Об оружии надо не говорить, его надо держать в руках — и тогда оно заговорит само, причем, расскажет о самом сокровенном.

Когда мы вошли в довольно просторный зал, где размещается коллекция Экспертно-криминалистического центра, я буквально остолбенел! Нет, что ни говорите, а есть в мужчинах нечто атавистическое, и к оружию у нас какое-то свое, особое отношение. Ребятишками мы не расстаемся с игрушечными пистолетиками, а, став взрослыми, с удовольствием стреляем в тирах. Но даже тот, кто служил в армии и стрелял из настоящего «Калашникова», в этом зале почувствовал бы себя мальчишкой, попавшим в «Детский мир»: глаза разбегаются от обилия увиденного, и хочется иметь все, причем не в отдаленном будущем, а прямо здесь, сейчас и сразу.

Вот, скажем, пистолеты. Здесь «Кольты», «Смит и Вессоны», «Парабеллумы», «Вальтеры», «Беретты», «Маузеры», «Браунинги», само собой, наши «ТТ», «Макаровы», «Стечкины» и многое, многое другое. Чуть подальше винтовки — от отечественной «трехлинейки» до «берданки», от старинных английских и бельгийских до самых современных с оптическим прицелом. Автоматы — от немецкого «шмайсера» и нашего «ППШ» времен войны до самого секретного американского «ингрэма».

Об охотничьих «винчестерах», «зауэрах», «медведях» и «барсах» не говорю — их здесь великое множество.

Но самое интересное то, что среди новеньких автоматов и пистолетов есть и те, что побывали в чьих-то руках и были взяты в качестве трофеев с поля боя или изъяты с мест преступлений.

— Ну, что, пострелять-то, поди, хочется? — заметив мои загоревшиеся глаза, спросил Николай Михайлович.

— Хочется! — выдохнул я. — Еще как хочется!

— Тогда выбирайте, из чего будем палить, — великодушно кивнул он на стенды.

— То есть, как? — не понял я. — Я могу взять, что хочу?

— Ну, конечно. Все это ваше, — взмахнул он рукой. — Тир в подвале, так что прямо сейчас и приступим.

Не знаю почему, но мне приглянулся «Маузер»: уж очень он прикладистый, а руке с ним тепло и уютно.

— А еще что-нибудь можно? — с надеждой спросил я.

— Валяйте! — понимающе усмехнулся Николай Михайлович. — Другого такого случая наверняка не представится.

Я тут же схватил «Парабеллум» и, немного поразмыслив, финский карабин «Тикка».

А потом вместе с главным экспертом Сергеем Винокуровым мы спустились в специально оборудованный тир. Здесь свои железные правила: стены, потолок и пол должны быть бетонными, причем, во избежание рикошетов, все это обшито толстыми досками. Тут же — всевозможные пулеулавливатели, фотоаппараты, скоростемеры и другие мудреные приборы.

— Эксперимент будет чистым, — протягивая заряженный «Парабеллум», сказал майор Винокуров. — В этой коробке несколько использованных пуль. После того, как вы вдоволь настреляетесь, мы возьмем ваши пули и на электронном микроскопе сравним с теми, что лежат в коробке: так мы установим, была ли из этого «Парабеллума» выпущена хотя бы одна из, условно говоря, криминальных пуль, находящихся в коробке.

Я тут же вскинул пистолет, но майор меня остановил.

— Наденьте наушники, а то от стрельбы здесь такой грохот, что тут же оглохнете.

Я надел наушники и стал стрелять. Стрелял и думал: «Черт возьми, ведь этот «Парабеллум» 1942 года выпуска. Значит, он побывал в руках какого-то фрица, и не исключено, что из этого ствола вылетали пули, сразившие не одного нашего солдата. У меня ведь есть и личные счеты: отец, дед и бабка не вернулись с той войны. Представлю-ка я, что передо мной тот самый фриц, и у меня появилась возможность свести с ним личные счеты!»

Вы не поверите, но если раньше я палил в «молоко», то после этого самовнушения все пули полетели в «десятку». Потом я стрелял из «Маузера», из финского карабина, из «Беретты» и даже из самого настоящего «Винчестера». Башка, правда, потом гудела целый день, но полученное удовольствие этого стоило.

А электронный микроскоп, между прочим, показал, что бороздки на одной из тех пуль, что лежали в коробке, точь-в-точь совпадают с бороздками на пулях, выпущенных из «Парабеллума». Все это позволило мне понять, пожалуй, самое главное: словесный портрет пули настолько неповторим, что распознать, скажем, пистолет, из которого она выпущена можно со стопроцентной гарантией.

Куда труднее найти человека, в руках которого побывал этот пистолет, но когда его все же находят, отправляют на скамью подсудимых и выносят суровый приговор, всем должно быть ясно: в этой победе львиная доля успеха принадлежит экспертам-баллистам.