Это изобретение, сделанное лет тридцать назад, заставило схватиться за головы матерых «медвежатников», «форточников», угонщиков машин и других любителей поживиться за чужой счет. То, что совершить преступление, не оставив никаких следов, практически невозможно, теоретики преступного мира знали давно. Но они знали и другое: далеко не все следы можно обнаружить и, тем более, представить их в суде.

А тут, вдруг… Француз Ив Дандонно решил, говоря современным языком, кинуть страховую компанию, инсценировав собственную смерть. Для этого он напоил до положения риз бездомного бродягу, посадил его в свой автомобиль и устроил нечто вроде аварии, само собой, с непременным в таких случаях пожаром. Труп сгорел до костей, машина превратилась в груду металла — так что сообщники Дандонно, выступавшие в роли безутешных родственников, преспокойненько явились за деньгами.

Но сотрудники страховой компании заподозрили неладное и попросили эксперта исследовать на электронном микроскопе несгоревшие обрывки одежды. Тут-то все и прояснилось: на одежде жертвы были следы бензина. А это значит, что авария была мнимой — не мог же Дандонно сам себя облить бензином, а потом поджечь. Афера со страховкой лопнула. А вскоре был задержан и сам Дандонно, которого судили не только за предумышленное убийство, но и за попытку обмануть страховую компанию.

Об этой истории довольно подробно писали французские газеты, и весь преступный мир крепко задумался: ведь надо было пересматривать всю концепцию грабежей, поджогов, взломов и убийств.

Еще больше подлила масла в огонь история с так называемыми картинами принца. Один итальянский прохиндей, выдававший себя за потомка древнего дворянского рода, сдал на хранение в парижский ломбард два десятка ценнейших картин. Потом он под эту коллекцию получил многомиллионный кредит и скрылся.

Пятнадцать лет картины оставались невостребованными, и тогда ломбард решил продать их с аукциона. В соответствии с существующими правилами, оценщики потребовали провести экспертизу, подтверждающую подлинность картин. Тут-то и выяснилось, что все они подделки. Электронный микроскоп по составу красок мигом выявил, что картины написаны не в XIV-ХVII веках, а совсем недавно.

— Вот вам бы такую штучку, — сказал я, выслушав рассказ полковника Соколова о чудодейственных возможностях электронного микроскопа.

— А она у меня есть, — не моргнув глазом, ответил полковник. — Если честно, я так слился с микроскопом, что нас стали называть братьями-близнецами. Во всяком случае, когда меня ищут, то знают, что я там, где микроскоп, и — наоборот.

Когда Николай Георгиевич Соколов, не скрывая гордости, показал мне своего «брата», честно говоря, никакого восторга я не почувствовал. Ну, увеличивает он какую-нибудь пылинку в 10 тысяч раз, ну, обнаруживает на пылинках и ворсинках, которые стряхнули с одежды, следы пудры, побелки или микрочастиц металла. Ну, и что? Но когда Николай Георгиевич показал все это воочию, а потом продемонстрировал несколько экспертных заключений, позволивших изобличить преступников, я всей душой зауважал железного «брата».

— Для начала посмотрите на это, — высыпал передо мной полковник пригоршню чистейших бриллиантов. — Здесь есть довольно крупные, по 10-12 карат.

— Но это же целое состояние! — изумился я. — Сколько, по-вашему, они стоят?

— А шут его знает, — отмахнулся он. — Стоимость этих брюликов меня никогда не интересовала, а вот есть ли на них какие-нибудь следы — всегда.

— Как это, следы? — усомнился я. — Ведь на свете нет ничего тверже алмаза.

— Это ничего не значит. Следы есть везде, надо лишь их найти. А задача, которую поставил передо мной следователь, который ведет дело, связанное с этими камушками, такова: выяснить, чистые это бриллианты или нет. Поясню: чистыми мы называем те камни, которые не побывали в оправе. Такими камнями частные лица торговать не имеют права. А если брюлики побывали в кулоне, перстне или сережках, а потом их оттуда выковыряли, торговать ими можно.

Тут-то и возникает весьма любопытная коллизия. Жулики, которые воруют камни с приисков и гранильных фабрик, всегда клянутся, что наковыряли их из бабушкиных брошек: золото, мол, пошло на зубы, а бриллианты из-за бедности пришлось пустить на продажу.

С помощью электронного микроскопа эта ложь в мгновенье ока выплывает наружу. Дело в том, что каждый бриллиант имеет так называемый рундист — это то место, где сходится несколько граней и за которое держится оправа. Как правило, рундист более шероховат, нежели сами грани, хотя, на ощупь это не определить, но можно увидеть, само собой разумеется, только под микроскопом. И вот на этом-то рундисте всегда остаются следы оправы — золота, серебра или другого металла. Так вот, если следов металла нет, значит, бриллиант не побывал в оправе и, следовательно, был украден на прииске или на заводе.

— И много через ваши руки проходит таких брюликов?

— По пятьсот — шестьсот штук в месяц… А недавно мы с «братишкой» одержали такую звонкую победу, что вспомнить приятно. Задержали оперативники одного деятеля с бриллиантом в двенадцать с половиной карат. Принесли камушек на предмет поиска каких-либо следов мне. И, знаете, что я обнаружил? Следы алюминия. Бриллиант и алюминий — согласитесь, что это никак не сочетается.

Между тем, адвокат этого типа стал уверять, что его подзащитный сделал перстень из алюминия и вставил в него тот самый бриллиант. Больше того, он продемонстрировал этот перстень и даже оставил в качестве вещественного доказательства.

Версия, выдвинутая адвокатом, на первый взгляд, нелепая, но на самом деле убедительная. А почему, собственно, нет? Почему законопослушный гражданин не может вставить доставшийся ему от бабушки бриллиант в алюминиевую оправу? Ну, нет у него денег на достойную оправу из золота, платины или серебра! И что, за это сажать в тюрьму?

Может такие вопросы задать судья? Может. И что потом? Подсудимый уйдет домой прямо из зала суда, хотя все убеждены, что он жулик. Чтобы этого не случилось, я попросил своего железного «братишку» напрячься и сделать увеличение не в 10 тысяч, а в 100 тысяч раз. Не знаю, чего ему это стоило, но вот что он мне выдал, попищав и, поморгав всеми своими лампочками: алюминий, обнаруженный на рундисте бриллианта, совершенно не соответствует алюминию, из которого сделан перстень.

«Ура!» — крикнул я про себя и мысленно пожал «братишке» воображаемую руку. Полдела было сделано, и теперь оставалось выяснить, что за алюминий был на бриллианте. И тут «братишка» превзошел самого себя: это алюминиевая фольга, в которую упаковывают сигареты, сказал он мне.

И тут все стало ясно: тот самодовольный проходимец носил бриллиант при себе, предварительно завернув его в сигаретную фольгу. Она-то и оставила невидимый человеку, но видимый моему «братишке» след.

— Потрясающе! — восхитился я. — Этого не смогли бы ни Шерлок Холмс, ни Мегрэ, ни старушка Марпл! Но вот какой у меня возникает вопрос: золото или алюминий хоть мягкие, но все же металлы, и след на алмазе оставить могут, вы же говорили, что микроскоп в состоянии обнаружить нечто совсем невидимое — ворсинки, пылинки и тому подобное. Это правда?

— Конечно, правда. К тому, что вы перечислили, я бы еще добавил следы электросварки.

— Как это? — не понял я.

— А так… Три парня, одетые в кожаные куртки, решили проникнуть в одно весьма небедное учреждение с целью увеличить свой наличный капитал. Принесли сварочный аппарат, которым, как известно, можно резать, и начали вскрывать стальную дверь. А тут, откуда ни возьмись, милиция! Парни бросили аппарат, отошли в сторонку и закурили: мы, мол, ко всему этому не имеем никакого отношения. Их, конечно, задержали, но доказательств-то никаких нет, мало ли кто мог оставить этот аппарат.

Вопрос, который поставили передо мной, был, как всегда, прост: есть ли на одежде и обуви этих парней следы работы сварочного аппарата? Казалось бы, какие могут быть следы от сварочного аппарата, это же не краска, мел или та же пудра? Но я эти следы нашел. Больше того, я назвал того парня, который держал резак в руках: на его куртке следов было гораздо больше, нежели на куртках его подельников.

Когда я огласил свое заключение на суде, эти бандиты просто обалдели, а потом окончательно запутались, уверяя, что накануне работали в гараже и сваривали какие-то железяки. Это им не помогло, так как я тут же доказал, что при сварке остаются одни следы, а при резке — совсем другие. В общем, вся троица получила по заслугам и отправилась отбывать наказание.

Но больше всего я горжусь не тем, что помогаю разоблачать всякого рода преступников, а тем, что возвращаю людям их честное имя, — неожиданно перешел к другой теме Николай Георгиевич. — Приведу лишь один пример. Об этом мало кто знает, но в1997 году на космической станции «Мир» произошел пожар. Комиссия, которая занималась разбирательством этой чрезвычайной ситуации, не исключала, что виноваты в этом космонавты: они-де, в нарушение всех инструкций, с помощью гвоздя и молотка, привели в действие твердотопливный источник кислорода. Вот он, кстати, этот источник, подержите в руках — весьма увесистая штука. Как видите, снаружи здесь есть капсюль, а внутри соответствующее наполнение.

Оправдываться космонавтам было трудно. Вместо того чтобы поздравлять со счастливым возвращением на Землю, их таскали по разным инстанциям, в открытую говорили об их непрофессионализме, о так называемом человеческом факторе, да и пресса, почему-то не скрывая радости, полоскала их имена.

Но мы с моим «братишкой» доказали, что космонавты в пожаре не виноваты, больше того, своими умелыми действиями они спасли станцию. Этого заключения было достаточно, чтобы с них не только сняли обвинения в халатности, но и вернули доброе имя.

— Значит, никакого обвинительного уклона в вашей деятельности нет? — полуутвержающе спросил я.

— Нет, не было и не будет! Истина, и только истина — вот что нас, экспертов, интересует, вот что мы ищем, ради чего работаем и ради чего живем. И как тут не вспомнить мудрейшие изречения, рожденные в народе: «Не в силе Бог, а в правде. Все минется, одна правда останется!»

(Продолжение следует)