Неподвижная смерть
Что на войне главное? Не победа. И не поражение. На войне главное — смерть! Вспомним военные лозунги: «Победа или смерть!», «Лучше умереть стоя, чем жить на коленях!»
Смерть — главная героиня войны, главное пугало войны. А для иных смерть — приводной ремень героизма. Героизма как лучшей, приятнейшей для всех человеческой самореализации. Психологических особенностей у минной войны две.
Первая в том, что смерть спрятана и неподвижна. Она как бы живой погребена в землю. Смерть там спит. Вторая психологическая особенность в том, что её может и должен разбудить обречённый на гибель.
Он должен наступить, наехать на фугас, на мину, оказаться рядом с нею. Подвижностью, боевой неугомонностью жертва приближает и обретает свою смерть на минной войне. Под сидящего, стоящего мину не подложишь.
Мина-растяжка
В январе 2000 года в Черноречье (на лесистой окраине города Грозного) российские военные согласились подвезти меня на броне транспортёра. На нём сидело человек восемь солдат ли, офицеров... сразу не отличишь. В Чечне в то время знаков различия не носили, чтобы террористы офицеров не отстреливали.
Меня посадили позади башни на старой подушке от какогo-то дивана. Дорога петляла в зарослях кустарника. Вдруг БТР толчком дёрнулся и встал. Впереди, на дороге, метрах в пятидесяти, солдат что-то кричал, размахивая руками. Рядом с ним появились ещё двое.
А прямо перед нами, метрах в восьми, поперёк дороги серебрилась ниточка. То ли леска, то ли провод, натянутый снизу вверх.
— Растяжка!.. Три снаряда на дереве! — кричали нам спасители.
Такая мина-растяжка сметает, разрывая на куски всех сидящих на броне, а бронетехнику боевики захватывают не повреждённой взрывом.
Развернувшись, мы поехали другой дорогой.
Разный «минный стресс»
Тогда, после несостоявшегося взрыва, я заметил, как изменилось поведение, можно сказать, настроение у всех моих спутников.
Только один, до инцидента с растяжкой сидевший как и все, лёг, когда опасность миновала, скорчившись, закрыв побледневшее лицо рукавом. Остальные, напротив, оживились, сразу все заговорили, засмеялись.
Казалось, нет ничего особенного в этих двух противоположных изменениях поведения. Хорошо известно, что стресс всегда вызывает у одних активную, у других — пассивную реакции. Однако всё оказалось сложнее.
Психологические исследования, проведённые нами на чеченской войне, свидетельствуют о том, что «минный стресс», возникающий во время езды по минированной дороге, не похож на другие формы военного стресса.
Если, например, под прицелом снайперов противника стресс делает большинство солдат и офицеров угнетёнными, пассивно-озлобленными, либо пассивно-беспечными, то минный стресс, напротив, возбуждает, воодушевляет почти всех едущих на броне, можно сказать, улучшает настроение. И это несмотря на обилие погибших, изувеченных взрывами на дорогах войны.
В поездках по Чечне у российских военных вырабатывается своеобразный «минный синдром», состоящий из нескольких психологических комплексов. Их удаётся обнаружить лишь методами глубинной психологии. Об этих комплексах люди, проносящиеся на броне БТР, конечно, не думают, как бы не знают. Но психологические комплексы действуют: создают настроение, влияют на поведение, формируют поступки, участвуют в организации боеспособности экипажей бронемашин.
Конечно, психологические комплексы (и их фрагменты — субкомплексы) — это условное, научное разделение сложнейшего массива человеческой психики. Её сложность непостижима (но глубинная психология помогает понимать людей и облегчать им прохождение через трудные ситуации).
Скорость — оргазм души
Первый психологический комплекс минного синдрома — радостное переживание скорости в пути. Наверно, каждый ощущал это в детстве. Наслаждение — быстро мчаться, проглатывая взглядом всё новое и новое, несущееся навстречу и быстро уходящее мимо, в прошлое. Скорость рождает радость, экстаз.
Но есть боязнь взрыва мины в пути. Этот страх инвертируется (переворачивается), превращаясь в приятное ощущение; оно поглощается экстазом скорости. Более того, чувства людей на ревущей броне БТР, танков становятся чем-то похожим на сексуальный оргазм.
Быстро мчаться, плавно качаясь, с каждым метром продляя свою жизнь. С каждой новой минутой она будто зачата заново. Кто зачат? Ты сам, проезжая на броне метры, километры дорогой смерти, даришь жизнь самому себе. Но уже себе другому, пронесённому сквозь смерть. Зачатие себя на каждом метре (с дрожью оргазма рокочущей брони).
Чем война не мужское занятие? Если бы не смерть бойцов-мальчишек, не оставивших потомства, если бы не гибель офицеров, оставляющих сиротствовать детей. Наверно, то же ощущали древние наездники орды, мчащейся по землям сломленных врагов.
Конь — животное, часть всадника. Конь на скаку стремительно горяч, как и его наездник. Кони в галопе рвут грудью пространство, грохот копыт, как грохот гусениц и танковых моторов разрывает, ломает надежды врагов на победу, на пощаду. Проносящиеся на танке, на БТР солдаты ощущают себя мчащимися на горячем живом существе, чувствуют себя частью живого, броневого динозавра. Рокот мотора заполняет ощущением мощи солдатское существо.
В состояние некоторых опасность минирования дороги привносит привкус сладостной обречённости. Будто будущего нет, а танк, БТР несёт в небытие. Тут и прошлое становится ненужным и ничтожным.
Психологический комплекс с экстазом от скорости, конечно, возникает не только у военных. Моими попутчиками в Чечне были два журналиста. Чтобы лишний раз не стоять в очереди у российского блокпоста, они хотели проехать окольной дорогой. У чеченок журналисты спросили:
— Не заминирована ли она?
Те говорят:
— Может быть, заминирована.
Журналисты, возбуждённые скоростью и опасностью поездки, стали кричать:
— Может быть, и не заминирована! Раз так — поехали! Если наедем на мину, то при нашей скорости она взорвётся под задним сиденьем, под Леонидом Александровичем! (Автор этих строк — ред.)
Возбуждённые и радостные, мы помчались в объезд блок-поста. Ни малейших неприятных ощущений у нас не было. Мы пели и веселились. А я чувствовал себя молодым.
Даёшь пространство!
Второй психологический комплекс минного синдрома — чувство «овладения пространством», остающимся позади. Чувство победы над ним, над Чечнёй.
Лавина всадников в прошедшие века присваивала, конечно, не только пространство земли. Неубитые враги становились подданными пришельцев или рабами. Дома со всем скарбом, ещё не разграбленным ордой, — уже её собственность.
То же ощущение присвоения пространства у солдат на броне. Это архаическое чувство возникает независимо от того, жаждет ли чело век такого «присвоения» или нет. В этом виде психологический комплекс «овладения пространством» полезен солдату: бодрит, взрослит его, освобождает от страха. Но бывает и неблагоприятное проявление этого комплекса.
Вознесение
Третий комплекс — ощущение вознесённости над землёй. Сидя на бронетехнике, солдаты чувствуют себя летящими над дорогой, над домами и жителями Чечни. Надо отдать должное конструкторам: благодаря очень хорошей «ходовой части», российские танки и БТР проносятся по камням, пням, через воронки от взрывов плавно и мягко. Солдат на броне не трясёт, их не подбрасывает, не клонит в стороны. Плавно несутся они и кажутся себе вознесёнными не только над Чечнёй, но и над «минной смертью».
Что-то похожее испытывают пассажиры огромных туристических автобусов на автострадах. Но туристы в них «вознесены» лишь над дорогой с многочисленными автомобилями, над проплывающими мимо пейзажами, а солдаты на БТР «вознесены» ещё и над смертью.
Пыль
В сухую погоду, в жару пыль клубами летит из-под гусениц танков, из-под больших колёс бронетранспортёров. Земля в Чечне — из мельчайших частиц. Горячий воздух поднимает их вверх на десятки метров, стеной, облаками пыли. В этих чёрных облаках призраками чудовищ, отрыгивая солярную гарь, катит бронетехника. У броневых чудищ живые головы, они замерли, нахохлились. Это головы солдат, сидящих на броне.
И боевые машины, и солдатики на них покрыты слоем пыли. Пятен камуфляжа не видно. Головы солдат до бровей повязаны косынками. Лица до глаз замотаны тряпками или в масках. Все земляного цвета: танки и БТР, одежда и лица. Автоматы и гранатомёты тщательно обмотаны излохматившимися тряпицами.
Чеченцы, глядя на российских солдат, проносящихся на броне, ворчали:
— Боятся нас — лица скрывают.
Нет. Солдаты не боятся. Страх вытеснен скоростью и... пылью.
Прапорщик говорил мне:
— Пыль на марше — не хуже дымовой завесы, боевикам БТР почти не виден, из гранатомёта или автомата им не попасть в нас.
У солдат и офицеров после многочасовых, многодневных маршей по равнине пыль пропитывает всю одежду. Чёрные тела под чёрным нательным бельём я видел в солдатской бане. В 15-м полку Таманской дивизии баню «развернули» из специального фургона в лесу, менее чем в километре от чеченских укреплённых позиций в окружённом тогда Грозном. Нет слов, чтобы описать радость солдат с вениками, выходивших из парилки окунуться в холодном январском ручье.
Рассказывали, что солдатский бушлат б/у (куртка «бывшая в употреблении») так пропитан пылью, что он тяжелее нового на 800 граммов. Это означает, что солдат носит на себе почти килограмм чеченской земли. У солдат после марша одежда и лица земляного цвета. Волосы на головах торчат земляными клочьями.
Пыль обезличивает. В сумерках бойцы — как движущиеся глыбы земли! Одинаково печальными кажутся глаза, слезящиеся из-за пылевого конъюнктивита.
Военные психологи отметили, что эта обезличенность — кажущаяся. Когда солдаты стали вроде бы неотличимыми друг от друга, тогда для каждого из них оказались очень значимыми их глубинные психологические особенности: различия мышления и эмоций, манеры поведения, способность подчиняться и подчинять. Став как бы одинаковыми внешне, солдаты начали лучше понимать и ценить друг друга. Быстрее возникала боевая привязанность, тяжелее переживалась утрата погибших.
Под слоем пыли психологические и моральные различия стали заметнее. Бойцы стали душевно ближе и дороже друг другу.
Конечно, были и «проблемные личности». Военный психолог рассказал мне о контрактнике. Пыль, покрывавшая солдата в рейсах на бронетехнике, представлялась ему могильной землёй, под которой его начали хоронить.
«Мнимая смерть»
Ну а как же тот военный, скорчившийся ничком на БТР после несостоявшегося взрыва мины-растяжки, упомянутый в начале этих заметок? Надо сказать, что «минный синдром» может у некоторых проявляться в виде неблагоприятной пассивной формы военного стресса: нарастают замедленность и неуклюжесть (неточность) движений; разлаживаются боевые навыки, которые раньше, в неопасной обстановке, тренировками были доведены до совершенства; возникает психическая депрессия; частым становится плохое настроение. Таких людей всегда очень быстро укачивает при езде на броне. Их тошнит и рвёт. Это «помогает» им оправдывать свой отказ от поездок с бронеколонной (и, может быть, спасает от гибели на мине).
Стараясь узнать, изучить переживания таких людей, я их опрашивал. Один контрактник мне сказал:
— Внутри БТР ехать нельзя: при подрыве — стопроцентная гибель. Сверху на броне тоже ездить не люблю: чувствую себя голым, как ощипанная курица на кухонном столе, когда её разделать хотят. Потому что в любую секунду чечен пулю в тебя всадит. И при подрыве фугасом — мало не покажется.
Не один он во время езды на бронетехнике чувствовал себя голым у всех на виду, ежесекундной мишенью для пули из автомата любого чеченского мальчишки. Это — неблагоприятная форма психологического комплекса «овладения пространством». Вместо «овладения» — «беззащитность» перед окружающим пространством. Она заставляет человека съёживаться, бледнеть, вызывает общую слабость, тошноту. Будто бы к этим людям, ещё не убитым, подступала смерть. Но таких людей с пассивной формой военного стресса, повторяю, меньшинство среди едущих на броне. У большинства — радостное воодушевление от скорости и опасности.
«Мнимое умирание» может стать более трагичным, когда человек, спасаясь от гнёта страха смерти, вдруг начинает представлять себя умершим, уже прошедшим через ужас смерти. При этом может ему представляться, что другие люди, сослуживцы, товарищи, уже мёртвые.
Вот пример. В Чечне, в армейском батальоне, заметили, что один недавно бравый офицер после гибели друзей на мине психологически «сломался»: стал вялым, нелюдимым.
В его ещё не отправленном домой письме заметили коллективную фотографию, где над головами офицеров были пририсованы кружочки, как нимбы на иконах. И надписи над ними: «Убит, убит, убит..» Но они ведь были живы!
Офицера подлечили и отправили домой. Что же с ним произошло? У него была неблагоприятная форма «минного стресса» с опасно сильным психологическим комплексом «мнимого умирания». Им овладел ужас смерти, чувство тягостное, да ещё и постыдное. Такой человек ищет облегчения в общении с друзьями. Но вскоре не только себя, но и их начинает зачислять в обречённые на гибель. Друзья и соратники видятся ему мёртвыми; невольно думается: «Пусть я после них!» Возникает психологическая раздвоенность: «Облегчает, что не я первым убит, но угнетает постыдность этой надежды».
Военные психологи пытались дознаться: почему нимбы, как над святыми, нарисовал тот офицер над головами своих мнимо убитых сослуживцев? После ненавязчивых психотерапевтических бесед с офицером выяснилось, что в мыслях у него было, вроде бы в шутку, примерно вот что: «Моих друзей и меня ждёт святая смерть, мученическая, за Россию, геройская. Они и сейчас живут святыми, обречёнными на гибель. Моя смерть будет запечатана в почтовом конверте вместе с фотографией. Мне осталось жить до того момента, когда письмо вскроют дома. Я запечатаю на время свою смерть». Вот такая самобытная «магия». Это не болезнь, но болезненное состояние. Письмо того офицера не было отправлено, а он живым и здоровым уехал домой.
Такие случаи не часто, но случаются. А рисование нимбов над головами на фотографиях одно время было модным в одной воинской части, воевавшей в Чечне. Эта мода быстро прошла.
Недавно в переходе московского метро я слышал, как пел, собирая подаяние, ветеран чеченской войны:
Я убит под Бамутом,
А ты в Ведено.
Как Иисусу воскреснуть
Нам, увы, не дано.
Ты прости меня, мама,
Что себя не сберёг.
Пулю ту, что убила,
Я увидеть не смог.
Эти слова говорят о смерти автора. Но она не случилась. Ведь он, живой, поёт о себе, умершем. Так пел и Александр Галич о Великой Отечественной войне:
Мы похоронены где-то под Нарвой,
Под Нарвой, под Нарвой.
Мы были и нет.
Так и лежим, как шагали, — попарно,
Попарно, попарно.
И общий привет.
Такие песни — психотерапия. Они лишь образно приобщают живых героев к мёртвым. И освобождают выживших от чувства вины перед павшими.