Это было 200 лет назад…

Этот день мы не празднуем, но отмечаем, отдавая долг памяти ушедшим героям 1812 года. Праздновать будем в декабре и январе, когда пробьют часы юбилеев изгнания французов из Российской империи и победного (рождественского!) императорского манифеста.

22 июня 1812 года (если считать по новому стилю) император Наполеон обратился к своей армии с воинственным воззванием: «Солдаты! Вторая польская война началась. Первая окончилась в Фридланде и в Тильзите. В Тильзите Россия поклялась быть в вечном союзе с Францией и в войне с Англией; ныне она нарушает свои клятвы! Она не желает дать никакого объяснения в странных своих поступках, покуда французские орлы не отойдут за Рейн и тем не покинут своих союзников на ее произвол.

Россия увлечена роком. Судьба ее должна свершиться. Не думает ли она, что мы переродились? Или мы более уже не солдаты Аустерлица? Она постановляет нас между бесчестием и войной. Выбор не может быть сомнителен. Идем же вперед, перейдем Неман, внесем войну в ее пределы.

Вторая польская война будет для французского оружия столь же славна, как и первая; но мир, который мы заключим, принесет с собою и ручательство за себя и положит конец гибельному влиянию России, которое она в течение пятидесяти лет оказывала на дела Европы».

Воззвание вышло яростное и лицемерное, как и положено по законам пропаганды. Но на солдат и офицеров Великой Армии, не знавшей поражений, эти слова наверняка произвели должное впечатление. В Россию! За новой славой, за новыми трофеями! Да, бывший артиллерийский офицер умел разговаривать с солдатами… Но только пыл, свойственный удачливым завоевателям, мешал увидеть в позиции императора несусветный авантюризм. Он искал войны, стремился к мировому господству. Верил в свою звезду, в свою славу, воспитал в себе дух победителя. Напрашивается хрестоматийный вывод: недооценил Россию, впал в самоуверенность…

Претенденты на мировую гегемонию всегда объясняют свою экспансию «благовидными предлогами». С древнейших времён самыми популярными объяснениями вторжения были религиозные мотивы (противника обвиняли в святотатстве) или обвинения намеченной жертвы в клятвопреступлении или тайном коварстве… Именно так начинались войны между двумя гегемонами классической Эллады – Афинами и Спартой. Они обвиняли друг друга в преступлениях перед богами – в том числе и в давних. Но основная стратегическая задача для всех очевидна: влияние, ресурсы, политический и торговый приоритет. А мистический флёр полезен не только для самооправдания. Мотивы «священной войны» вдохновляют, сплачивают массы, пробуждают фанатизм, без которого невозможно вести затяжную войну, полную тягот и перенапряжения сил.

У Наполеона была цель, была высокая (а, может быть, «высокая» - в кавычках?) идея, для достижения которой он готов был вести священную войну, втягивая в неё миллионы людей. Её можно выразить одним словом – самоутверждение. Но не простое, а – в колоссальных геополитических масштабах. Наполеон стремился преобразовать мир, подчинить народы, создать империю, которая бы опережала ход истории по законодательству, по отношению к сословиям, к торговле, к большим проектам. На вершине системы – культ императора, сверхчеловека, непобедимого полководца и зодчего нового мира.

Западная Европа, за исключением Британии, пала к ногам императора. За десять – пятнадцать лет он разгромил несколько армий и стал гегемоном. Британию спасло географическое положение и мощный флот. Но континентальная блокада, которую объявил Наполеон, грозила туманному Альбиону медленным, но верным удушением.

Стояла на пути могущественного владыки ещё одна странная империя – Российская. Странная, потому что слишком многое отличало её от Европы: православная вера, огромная территория, географическая устремлённость на Восток, обычаи, климат... Наполеон был убеждён в отсталости российской политической и экономической системы. Как сын революции, он был догматиком в своей вере в прогресс… В то же время, он не мог не считаться с такой силой, как русская армия. Армия, не знавшая крупных поражений со времён Петра Великого. Армия, игравшая заметную роль в истории Европы – и в борьбе за Балтику, и в годы Семилетней войны, и во время польского кризиса… По нескольким кампаниям Наполеон знал о доблести русского солдата. Серию поражений лучшим французским революционным армиям в 1799-м году нанёс Суворов. По существу, он был единственным полководцем, которому удалось одолеть французов после революции в серьёзных сражениях. Наполеон, не принимавший участия в той итальянской кампании, прекрасно про неё помнил. Как-никак, он стал диктатором Франции на волне страха перед Россией, перед Суворовым…

Несколько раз Наполеону доводилось противостоять русским армиям. В памяти императора осталась и победа при Аустерлице, и упорное противостояние в Прейсиш-Эйлау. Он понимал: русская армия если и уступает кому в мире, то только французам. Высоко оценивая доблесть русского солдата, Наполеон с презрением относился к нашим полководцам того времени – пожалуй, за исключением Багратиона. В этом можно увидеть и браваду, и недооценку противника… Хотя очевидно, что второго Суворова в Российской империи не было, но высокий уровень генералитета не менее очевиден: Милорадович, Барклай, Платов, Ермолов – почти все они были учениками Суворова, каждый был полководцем неординарным, несгибаемым. С Багратионом тоже всё ясно: блестящий тактик, мужественный генерал, способный к бурному натиску. Мудрым стратегом и политиком был многоопытный Кутузов.

Беда русской армии к лету 1812 года – в отсутствии единоначалия. Император Александр колебался, не мог выбрать главнокомандующего, в которого бы поверил всерьез. К ужасу патриотов, он подумывал даже о привлечении «варяга» - Моро или Бернадота.

Казалось бы, власть можно было сосредоточить в руках военного министра Барклая, который возглавлял самую многочисленную армию. Но Багратион не желал ему подчиняться, а Барклай не мог утвердить своё первенство – и здесь ему надо бы не только посочувствовать, как это принято, но и попенять... При всём уважении к ярким дарованиям прославленных генералов, в армии должно быть единовластие. Когда войска Наполеона переходили через Неман – в России не было ни одного действующего, авторитетного фельдмаршала. Прошли времена Румянцева, Потёмкина, Суворова, когда, по точному замечанию дипломата Безбородко, «ни одна пушка в Европе без соизволения нашего выстрелить не могла». В те времена империя Российская расширяла границы, не знала поражений. Для армии, казалось, не было невозможного.

Боевой опыт, полученный несколькими поколениями русских офицеров, начиная с петровских времён, переплавился в победные традиции. А в начале 1790-х потёмкинская военная реформа удвоила возможности русской армии. Увы, Павел Первый, ненавидевший всё, что связано с деятельностью Потёмкина и Екатерины, навязал русской армии устаревшие прусские порядки. Реформу Потёмкина упразднили… «Пудра не пушки, букли не порох, коса не тесак, я не немец, а природный русак», - так отозвался на эти вздорные нововведения Суворов.

И всё-таки после смерти Потёмкина и Екатерины не всё в армии пошло наперекосяк. Усилилась артиллерия – во многом – стараниями графа Аракчеева. Повысилась боеспособность гвардейских полков, которые при Екатерине стали придворными. А трагический опыт Аустерлица? Опыт поражения, когда самого государя императора могли злые вороги могли пленить. У суворовских суздальцев и фанагорийцев, у матросов адмирала Ушакова такого опыта не было и не могло быть. А для великой войны, для эпохального противостояния 1812 года, когда вопрос стоял, без преувеличения, «быть России иль не быть» - нужны были битые, за которых двух небитых дают.

Как известно, термин «Мировая войны» относится к катаклизмам ХХ веке. Именно тогда в горнило противостояния были вовлечены разные континенты – Европа, Азия, Америка, Африка… Во времена Наполеона молодая американская демократия еще не играла центральной роли в судьбах мира. И Япония пребывала на другой планете. Но в Африке Наполеону довелось повоевать, азиатские державы тоже приняли участие в революционных войнах. Индия была колонией Великобритании – и Наполеон стремился туда через Россию. Определённо, всемирный размах был присущ и планам революционеров поколения Робеспьера и Дантона, и планам Наполеона. Все империи мира приняли участие в наполеоновских войнах. У Наполеона с его сателлитами и у стран антинаполеоновской коалиции были общие интересы и задачи. Но у каждого субъекта той войны были и суверенные интересы, которые входили в противоречие как с интересами противников, так и интересами формальных союзников. Каждый каждому наступал на ноги. А это – главный признак «мировых войн»!

Россия сражалась за свои интересы, борясь не только с агрессором-басурманом, но и с коварными союзниками. Тайная война дипломатов и разведчиков развернулась во всех империях. После Тильзита Россия должна была присоединиться к континентальной блокаде против Великобритании. Тильзит был постыдной страницей в истории русской дипломатии, потому что после Аустерлица Наполеон вёл переговоры с позиций силы. И принудил Россию к союзу. Экономический интерес не позволял русским аристократам и купцам прервать торговлю с Англией. Конечно, Россия нарушала это соглашение… Некоторые комментаторы видят в этом признаки политической зависимости от англичан. Но у Российской империи, как мы видим, были свои серьёзные счёты с усилившейся Францией. А конкуренция с Британией не прекращалась никогда – в том числе и в борьбе с Наполеоном.

Россия продолжала политику экспансии. Продвигалась в Финляндии, воевала с Турцией… Армия снова получила победный опыт. Мог ли Наполеон потерпеть существование в Европе столь воинственного колосса?

Всё вело к тому, что воплотится предсказание Суворова о неминуемой войне с революционной Францией. Предотвратить эту войну великий русский полководец мог, осуществив в 1799-м поход на Париж. Тогда – не удалось. Помешала нерешительность политической власти.

И вот – лето 1812 года. Нашествие Наполеона, нашествие двунадесяти языков… Французскому императору удалось невероятное по тем временам: он перебросил в Россию полумиллионную армию, которую можно было ещё и подкрепить резервами. Русская армия тем летом несколько уступала агрессору числом, но превосходило по количеству орудий. Рубикон позади. Пришла пора сражений. Начиналась одна из главных войн мировой истории, которую французы будут скромной называть «зимней кампанией», а русские – Отечественной войной. О том, как и почему война стала Отечественной, мы ещё поговорим.