Во стольном граде
Савва Васильевич родился в Белокаменной. Истинный, коренной москвич, он оставил память о себе в заповедных исторических уголках родного города. Высокопетровский монастырь, Новоспасский монастырь, наконец, особняк Палибина на улице Бурденко – во всех этих местах, давно вписанных в заветную карту культурных достопримечательностей города, витает дух Саввы Ямщикова. Это навсегда.
Детские годы прошли на Павелецкой набережной, в бараке, где теснились семьи транспортных рабочих. Голодное военное и послевоенное время воспитывало рыцарей (а лучше сказать – витязей) культуры. В двадцати метрах от барака до одури гремели поезда, к пяти часам утра приходилось занимать очередь за подсолнечным маслом, заботиться об угле и дровах… Как признавался Савва Васильевич, уголь иногда приходилось подворовывать на железной дороге. И при этом – жили чисто. Помогали друг другу, уважали старость, жалели слабых. Сквернословили редко и только в мужском кругу. Таким было дворовое московское воспитание. По другую сторону железнодорожных путей на Щипке жил Андрей Тарковский, с которым позже, работая над фильмом «Андрей Рублёв», он будет вспоминать дорогие сердцу уголки малой Родины.
Савва Васильевич часто возвращался к образам послевоенной Москвы: «Совсем рядом проходило детство и великого танцовщика Володи Васильева, близкого моего друга и сотоварища по искусству. В одном классе со мной учился крупнейший ядерный разработчик Игорь Острецов, ликвидатор чернобыльской катастрофы, автор многих основополагающих открытий. А в соседнем бараке жил Юрий Лужков, который нынче хозяйничает в дорогой нашей Москве». Между прочим, они все вместе гоняли в футбол на пустыре – об этом вспоминали и Ямщиков, и мэр… До последних дней Ямщиков не раз возвышал свой голос против разрушительных инициатив власти. Случалось и бодаться с Лужковым…
Среди предков Саввы Васильевича были староверы. А это означает, что московские центры русского старообрядчества (Рогожский посёлок и Преображенское) он знал с малых лет. Знал их своеобразную архитектуру и строгий жизненный уклад. Он писал: «С малых лет запомнил я праздничные службы в храме на Преображенской заставе, чин и порядок в котором помогали поддерживать чудом избежавшие страшной участи наши близкие и дальние родственники». Русская литература и православие – вот основа воспитания и мировоззрения Ямщикова.
Реставратор всея Руси
Неудержимый, неутомимый, целенаправленный человек. Пламенный темперамент. Влюблённость в Древнюю Русь. Главная его ипостась – реставратор. Искусствоведение, публицистика – всё это было связано с реставраторским служением. Студентом он начал работать во Всероссийском реставрационном центре, в отделе иконописи – в Марфо-Мариинской обители на Ордынке.
Он не был художником. Но его учитель, Николай Петрович Сычёв, развеял неизбежные сомнения: "Реставратору лучше художником не быть, чтобы не соревноваться с теми мастерами, которых он будет восстанавливать. Главное, чтобы вы тщательно и с любовью относились к памятникам, которые реставрируете, а поскольку вы уже изучаете древнерусское искусство, то у нас вам самое место".
Он нашёл призвание, нашёл дело всей жизни. Спасал иконы в Москве, Ростове Великом, Угличе, Суздале, во Пскове и в Карелии… Годами готовил выставки, которые потом поражали москвичей, отстаивавших длинные очереди на Кузнецком Мосту, чтобы увидеть иконы Ростова Великого и Новгорода, Углича и Пскова. Ему казалось, что он на машине времени путешествует по Древней Руси. …Что входит в мастерские псковских и новгородских средневековых иконописцев, присутствует на празднике окончания ферапонтовских росписей Дионисием с сыновьями; наблюдает за монтировкой иконостаса Благовещенского собора в Московском Кремле, слышит, как старший по возрасту Феофан Грек делает замечания талантливому ученику Андрею Рублеву…
Изучив запасники провинциальных музеев, он создаёт «Опись произведений древнерусской живописи, хранящихся в музеях РСФСР». Для сотен древних икон это было сигналом спасения.
Оперившись, Савва Васильевич создаёт Отдел пропаганды художественного наследия при Всесоюзном институте реставрации. Отдел проводил выставки, издавал научные сборники, каталоги. На первых порах они ютились по углам, потом получили помещение в колокольне Новоспасского монастыря. Наконец. В конце 1980-х отдел переехал в отреставрированный усадебный дом коллежского асессора Г.А.Палибина, что на улице Бурденко. Долгие годы там располагались коммунальные квартиры. Первая выставка прошла в доме Палибина в октябре 1989-го. В удобных залах старомосковской усадьбы и сегодня москвичи знакомятся с находками реставраторов, с редкими коллекциями. Дело Ямщикова живёт. Возглавляет отдел пропаганды Нина Васильевна Зайцева. Преданность искусству, одержимость у неё ямщиковская! Савва Васильевич и благословил её на работу в Отделе – в своём родном доме, который он знал от крыши до подвала.
В измерении кинематографа
Кино бывает не только фабрикой грёз. Иногда оно превращается в машину времени. Вместе с Саввой Васильевичем мы и сегодня можем совершить экспедицию в далёкое прошлое – стоит только запустить диск с фильмом Андрея Тарковского, Николая Бурляева или Сергея Бондарчука… Ямщиков был консультантом на лучших кинокартинах эпохи.
Во Пскове, в маленьком провинциальном кинотеатре Савва Васильевич увидел «Иваново детство» Тарковского – и влюбился в талант этого художника. Они незамедлительно (хотя и случайно!) встретились в московском кафе «Националь» и режиссёр предложил Ямщикову стать не только консультантом, но и соратником, единомышленником. И начались долгие разговоры о Феофане Греке и Дионисии, о служении Андрея Рублева, о сохранившихся островках Древней Руси. Ямщиков – человек увлекающийся и целеустремлённый, он активно участвовал в подборе актёров, бурно отстаивал тех, кого считал подходящими по самым высоким критериям проникновения в эпоху. Николая Бурляева Тарковский видел в роли Фомы, а Савва Ямщиков разглядел в нём литейщика Бориску – очень важный для фильма образ. «Помня по "Иванову детству" редкий, тонкий и нервный талант Бурляева, я представлял юного актера Бориской. Но все решает режиссер, а на роль пробовались десятки претендентов. Правда, пока Тарковский ни в ком из них Бориску не видел, иначе сразу вцепился бы, уговорил, отстоял на коллегиях.
И вот стал я Андрею при каждом удобном случае, а то и без оного, напоминать про Бурляева, лучше которого Бориску никто не сыграет. Тарковский слушал мои уговоры без энтузиазма, отмахивался и отшучивался: мол, Коля уже знаменитый, затертый. Этакий Актер Актерыч, а фильму нужно совсем иное. Я не сдавался, продолжал агитацию и даже предложил Андрею поспорить на ящик коньяка, что все равно он к Коле вернется. Андрей спор принял: "Давай на коньяк, но учти, ты проспоришь".» Исход спора известен. Бурляев и Тарковский сотворили чудо.
Сцену татарского набега на Владимир снимали в Изборске, под Псковом. Эту землю Савва Васильевич знал хорошо, к тому времени он несколько лет «укреплял иконы» в запасниках псковского музея и сроднился с этой северной прародиной Руси. Снимали и под Владимиром, и под Москвой. Работа с кинематографистами приносила небывалые впечатления: «Сколько раз зачарован был я сказкой Покрова на Нерли! И когда в первых кадрах фильма полетел над залитой половодьем землей мужик на шаре и проплыла у него за спиной белоснежная лепнина Покрова, увидел совсем по-новому этот памятник».
Учитель
Был у Саввы Васильевича и духовный наставник. В мемуарах Ямщикова мы читаем: «Колоссальную роль в моей судьбе сыграл архимандрит Алипий (в миру Иван Михайлович Воронов) – настоятель Псково-Печерского монастыря. Художник, участник войны, имевший множество боевых наград, он рассказывал о себе совсем немного: «Савва, война была такой страшной… Там дал зарок: если выживу – уйду в монастырь». За короткий срок он поднял его из руин и практически в одиночку отстоял в хрущевские погромы, когда были уничтожены десятки тысяч (!) церквей и монастырей. Когда приехали закрывать монастырь, Алипий твердо сказал чинушам: «Извините, но обороняться я умею. Слава Богу, прошел от Москвы до Берлина в армии Лелюшенко. У меня почти все монахи – бывшие солдаты, так что мы будем защищаться до последней капли крови. Танкам здесь не пройти, поэтому нас вы можете взять только с воздуха. Но когда начнете бомбить, об этом сразу расскажет Би-би-си, и вам же будет хуже». И что удивительно – они оставили его в покое!
Двенадцать лет Савва Васильевич вместе с игуменом Алипием отбирал для реставрации иконы. Сегодня личное собрание икон игумена Алипия – печерского Третьякова – вошло в экспозиции Русского и Псковского музеев.
Пассионарий
Встретив единомышленника, Савва Васильевич тут же начинал активно ему помогать. Такая повадка – активное созидание. Проникаясь уважением к трудам учёного, художника, писателя – тут же принимался пропагандировать его «на всю Ивановскую». Он был одержим созиданием, преумножением красоты и мудрости на Руси. И открывал не только «чёрные доски» икон, но и людей. Как он стремился преподнести московскому обществу выдающегося историка, ленинградца Льва Николаевича Гумилёва! Лев Гумилёв во все времена слыл для властей человеком непредсказуемым, неблагонадёжным. Ему не рекомендовалось выступать при большом стечении народу – только в камерных вузовских аудиториях. А Савва Ямщиков позвал Гумилёва в свой устный альманах «Поиски. Находки. Открытия». Заседания альманаха ежемесячно проходили в просторном зале московского Центрального Дома художника, что на Крымском валу. Никто не верил, что такую встречу разрешат. Но Ямщикова остановить невозможно, он «пробил» Гумилёва для москвичей.
Впервые историческая концепция Гумилева прозвучала перед тысячной аудиторией, в переполненном зале. Когда Льва Николаевича попросили разъяснить термин «пассионарность», без которого теперь не обходится ни одно историософское рассуждение, профессор сказал: «Пожалуйста. Вот Савва Васильевич Ямщиков – типичный пассионарий. Два дня назад я был абсолютно уверен, что мы с ним вхолостую прокатимся в Москву, и мое выступление перед вами не состоится. Но он добился, все получилось. Маленький, но наглядный пример пассионарности человека». И таких открытий в зале на Крымском валу Савва Васильевич устраивал немало.
В смутное время
В начале девяностых он надолго замолчал, закрылся в своей московской квартире. И не только болезнь заставила его умерить созидательный пыл. Он никогда не был ортодоксальным коммунистом, его – вольнодумца и традиционалиста – многое в советской реальности не устраивало. Но распад державы прошёл через сердце Ямщикова, а наступление коммерции по всем фронтам он воспринял обострённо трагически. И на какое-то время у него просто опустились руки. А потом он стряхнул болезнь и с новыми силами принялся устраивать выставки, снимать документальные фильмы, публиковать статьи и книги… Он снова был на коне и с мечом, снова путешествовал по древней Руси и возвращался в современную Россию.
Он не боялся подводить итоги своего служения. Когда Ямщикова спросили, чем из сделанного он гордится, ответ оказался на удивление содержательным чётким и ясным: «За сорок с лишним лет труда удалось возродить к жизни сотни произведений иконописи; уникальные собрания русских портретов XVIII–XIX веков из различных музеев России; вернуть забытые было имена талантливейших художников – костромичей Григория Островского (XVIII век) и нашего современника, самородка Ефима Честнякова (умер в 1961 году) – художника, мыслителя, драматурга и литератора; познакомить соотечественников с сокровищами частных коллекций Москвы и Ленинграда. Да и цикл передач «Служенье муз не терпит суеты…» на Центральном телевидении, который я вел пять лет, давал возможность зрителям соприкоснуться с сокровищами музеев Солигалича, Кологрива, Переславля, Ростова Великого, Ярославля и Углича; рассказать о совершенно неизвестных или незаслуженно забытых художниках, судьбе их творений. Ну и, конечно же, не могу не упомянуть «Реставрационную опись произведений иконописи в музеях России». Чтобы она вышла в свет, я побывал в музеях практически всех больших и малых городов России. И не просто побывал, а тщательно ознакомился с их бесценным содержимым – историко-художественным наследием нашего Отечества».
Он знал, что служит великому делу, это придавало сил. При виде Саввы Васильевича, при мыслях о нём мне всегда приходили в голову две строки Державина – поэта, которого Ямщиков так любил:
В сердечной простоте беседовать о Боге
И истину царям с улыбкой говорить…
Да это же про нашего Савву Васильевича написано! Прямодушие, сердечная простота, сочетание страстности и смирения. В последние дни он не переставал повторять как Левша: «У англичан ружья кирпичом не чистят: пусть чтобы и у нас не чистили, а то, храни Бог войны, они стрелять не годятся!». Об этом последнее открытое письмо министру культуры – против предательства и предательского разгильдяйства. Подвижник, боец, тащивший вперед десяток воловьих упряжек – во имя России, во имя культуры… Простите за высокопарность, но… Глядя на него, мы понимали, какое по-аптечному точное содержание стоит за патетикой высоких слов.
Ему по духу близки масштабы титанов XVIII века – людей деятельных, разом государственных и народных, просветителей и художников. Поэтому, начав с Державина, хочется закончить стихами Аполлона Майкова о Ломоносове:
И отблеск твой горит и ныне
На лучших русских именах!
Арсений Замостьянов.