В отлаженной структуре власти в СССР пресса занимала четко определенное и вполне заслуженное место. Не затрагивая системных вопросов и высшее руководство, она выявляла «мелкие и отдельные» недостатки и вытягивала их на свет. Зачастую для людей она становилась последней инстанцией, гарантирующей наличие социальной справедливости в стране. За это журналистов уважали и боялись…

Перестройка начала 90-х вознесла роль журналистики на небывалую высоту. По сути, все первое поколение перестроечных политиков-демократов пришло к власти исключительно с помощью СМИ. В то время понятие «свобода слова» стало синонимом свободы писать матом на заборе. Так, в основном, и писали. Однако эйфория вседозволенности прошла быстро, а похмелье чувствуется до сих пор.

Пришедшие с Запада политические и PR-технологии очень быстро свели роль СМИ к чисто технической стороне, которую достаточно прописать в бюджете той или иной кампании или компании одной строкой, а дальше соответствующие специалисты за достаточно небольшую зарплату сделают так, чтобы в нужной области был создан благоприятный информационный фон. Чтобы показать, к чему привел такой сугубо утилитарный подход, сошлюсь лишь на один пример.

Начиная приблизительно с 2000 года, группа компаний «Ист-Лайн», фактический владелец аэропорта «Домодедово», блокировала практически все критические публикации в адрес аэропорта. В каких-то случаях были заключены не слишком афишируемые договоры с редакциями, в каких-то платили конкретным руководителям, иногда — прямо журналистам. Последние быстро сообразили, что материал о положении дел в «Домодедово», так или иначе, опубликован не будет, и начали предлагать свои творения прямо в пресс-службу «Ист-Лайна». И получали деньги. Мотивировалось это, конечно, самым благородным образом: мол, так компания быстрее примет меры, а «лицо» ее не пострадает.

Это привело к тому, что журналисты много и яростно критиковали «Шереметьево», два аэропорта которого хронически не справлялись с растущим потоком пассажиров, отставая и в сервисе и в организации, а «Домодедово», где безобразий было не меньше, словно накрыли розовым колпаком. И сколько возмущенные плохим обслуживанием пассажиры ни бились в различные двери, все заканчивалось на уровне «журения» того или иного руководителя подразделения внутри компании. В «Шереметьево» скрипели зубами, ругались, но реагировали на каждую публикацию, улучшали сервис, занимались безопасностью, увольняли плохих менеджеров и хамов-охранников… В «Домодедово», судя по прессе, все работало без сучка и задоринки.

Эта четко выстроенная система PR и блокировок рухнула 24 августа 2004 года, когда две террористки-смертницы договорились с охраной аэропорта и прошли на борт двух самолетов. Естественно, те, кто их пропускал, не знали, что они протащат на себе взрывчатку. А в остальном чего было бояться бравым труженикам безопасности? Все равно никто слова не вякнет, пресс-служба позаботилась. Не в первый раз. Вот тут и рвануло!

И, тем не менее, уже в мае нынешнего года пресс-секретарь «Ист-Лайна» Сергей Танащук, организовав презентацию новой системы безопасности аэропорта, снова призвал журналистов консультироваться с пресс-службой по поводу публикаций и согласовывать тексты. Мол, так мы быстрее отреагируем на критику. Я там присутствовал и не мог не спросить: «Сколько можно наступать на те же грабли?», при этом напомнив историю двухлетней давности. Меня заверили, что все, кто тогда допустил такую «неправильную политику» в отношении работы с прессой, уже уволены и больше такого не допустят. Возникает вопрос: каким образом сотрудник пресс-службы может отвечать за должностное преступление совершенно конкретного работника одной из служб аэропорта? Поистине, наши пресс-службы остаются территорией непуганых идиотов.

Мне могут сказать, что данный пример слишком трагичен и не показателен: если б не уступчивая охрана в «Домодедово», террористки все равно нашли бы другую цель. Но, во-первых, все же не нашли. А во-вторых, вы знаете, какая из российских суперкомпаний наиболее активно занималась блокировками критических публикаций в свой адрес с начала 2000-х? РАО «ЕЭС России». Так что сегодня мы получаем то, что они заблокировали в начала века. Кстати, блокировки и сегодня никто не отменял. Страховые и строительные компании, банки — словом, все, кто заинтересован в перетаскивании клиентуры, очень не любят критических публикаций в свой адрес. Может быть, мне именно потому проще опубликовать этот материал в формате данного антикоррупционного сайта, чем в газете. Почти наверняка не возьмут.

Другой вид блокировок, который сейчас широко применяется, можно уже прямо называть коррупцией. Снова для наглядности приведу конкретный пример. Летом 2004 года я столкнулся с ужасающим отношением к человеку в одной подмосковной больнице. Молодую женщину, у которой неожиданно горлом пошла кровь, не взяла «скорая», не приняли в приемном покое больницы и отфутболила участковый терапевт. Понадобились совместные усилия многих людей, чтобы ее взяли на обследование в терапевтическое отделение, затем сразу отправили в областной медицинский центр, а там через час положили на операционный стол. Счет к тому времени шел на минуты.

Я подробно описал этот случай и последующие мытарства моей героини в статье «Трагедия абсурда», опубликованной в журнале «Территория жизни» 13 сентября 2005 года. То есть через год после событий. Задержка с публикацией произошла из-за того, что в сентябре 2004-го я устроился на работу в газету «Подмосковье» — главную газету региона. Естественно, первая статья, которую я сдал в секретариат, рассказывала о той ситуации, тогда еще не завершившейся. Меня очень благодарили за «отличный материал», но потом все как-то заглохло.

После того как я настойчиво обратился к заместителю ответственного секретаря с вопросом, когда будет опубликован материал, тот ответил, что отправил его на согласование в… министерство медицины Московской области, и дал мне телефон сотрудника, с которым я мог бы связаться. Женщина с милым голосом попросила меня переписать статью, назвав фамилии всех виновных, и отправить ей. Я это сделал, и опять наступила тишина. Я снова начал звонить, мне стали высказывать мелкие претензии, потом министр оказался в отъезде, потом… словом, я понял, что меня просто «выводят» до того момента, когда публикация потеряет актуальность и ее уже не возьмут в другое издание.

А тем временем второй вариант, с именами, пришел главврачу города, о котором я писал. Реакцией был сбор «отката» со всей городской медицины. Откат был, судя по всему, настолько большой, что главного хирурга хватил инфаркт, и он умер. В публикации он не упоминался и вообще к этому делу имел лишь косвенное отношение.

Вот такие дела. Сегодня почти вся региональная пресса настолько «запрессована» местными властями, из рук которых и кормится, что даже подумать не может о каких-то конкретных критических публикациях. Подавляющее большинство разного рода независимых изданий, сотнями возникших в начале 1990-х, уже приказало долго жить. Вертикаль власти строится жестко и касается всего, и в первую очередь критически настроенных СМИ. Я иногда задаю себе вопрос: если я, штатный сотрудник, принятый на работу лично главным редактором, не смог опубликовать острый, серьезный материал-расследование со всеми документами на руках, то какой шанс опубликовать его у самого обычного человека, которого обидели, оскорбили, чуть не убили? Да никакого.

Но даже и такая лояльность областные власти не устроила — с начала 2005 года газету «Подмосковье» возглавил… генерал ПВО в отставке, и все пишущие журналисты рванули от нее, как черт от ладана. Остались единицы. В том числе и тот заместитель ответственного секретаря, который отправил мой материал на визу. Правда, теперь он уже ответственный секретарь.

Интересно, что «медицинская дама» из подмосковного министерства во время наших бесед упорно пыталась внедрить в мое сознание мысль о том, что я не специалист в медицине, что «такие случаи не типичны», что я «не в состоянии правильно поставить диагноз», а следовательно, и не стоит лезть не в свою область. В ее интерпретации получалось, что чуть было не свершившееся убийство молодой женщины, по сути, лишь вопрос медицинской терминологии — как и что правильно назвать, а если назвать все правильно, то вроде ничего страшного и не произошло.

Эти рассуждения заставляют меня коснуться еще одной характерной болезни отечественной журналистики, возникшей в конце 1990-х, когда во главе России практически стояла олигархия, которая видела главную задачу журналистики в правильной с чисто технической стороны подаче своих проектов и замыслов. И в этом аспекте на первый план выдвинулись журналисты-экономисты, журналисты-юристы, журналисты-нефтяники и т.п. Эта тенденция в какой-то степени сохраняется и сейчас.

В начале мая нынешнего года генеральный директор «Парламентской газеты» Андрей Федоткин рассказывал мне о принципах, по которым он набирает журналистов:

— Если мне нужен пишущий сотрудник в экономический отдел, я буду искать человека с экономическим образованием, который еще и неплохо пишет, если нужен политический обозреватель — буду искать юриста, он не напишет того, за что газету могут привлечь к ответственности. И далее по такому же принципу. А чисто журналистское образование, я считаю, сегодня себя уже исчерпало, не отвечает требованиям времени.

Нет сомнения, хорошее образование, включающее не один вуз, а несколько, еще никому в современном обществе не помешало. Но приведу одно существенное, на мой взгляд, жизненное наблюдение. Практика показала, что самые плохие журналисты-криминальщики выходят непосредственно из правоохранительных органов. Прежде всего потому, что они являются креатурами системы и, с одной стороны, знают, почему эта система работает именно так, а не иначе, а с другой — не хотят портить отношений с бывшими коллегами. Они без проблем могут объяснить, почему гаишник, с его небольшой зарплатой и постоянным искусом, просто не может не брать предлагаемых взяток. Подобный журналист всегда на стороне системы, которая его вырастила. И ему зачастую не понять, почему общество не интересуются шкурными проблемами гаишника, а просто хочет быть защищенным квалифицированно и по закону.

То же самое в полной мере относится и к журналистам-экономистам, и к тем, кто пишет о шоу-бизнесе, и так далее. Там, где журналист остается в какой-либо системе, он перестает представлять интересы общества. И, естественно, любая система хорошо оплачивает подобный ангажированный подход. Этот чисто менеджерский подход к журналистике практически полностью возобладал в начале 2000-х годов, заставив многих профессионалов уйти в смежные области, в пресс-службы и в PR. Так что неудивительно, что сегодня порой даже специалисты перестают понимать, где кончается реальное событие и начинается оплаченная кем-то PR-кампания. Слишком много хороших «журналюг» с их связями и умением писать и говорить ушли в PR.

Но дело-то в том, что профессиональный журналист, по определению «назначенный» быть совестью общества, всегда должен стоять вне любой системы, и с этой точки зрения от него никто не требует, чтобы он досконально разбирался в проблемах строительных компаний или мобильной связи (хоть это, конечно, и приветствуется). Его задача: увидеть, понять, почувствовать, что в данной конкретной ситуации обижают, оскорбляют, глумятся над человеком, поскольку любое явление он должен рассматривать только с той точки зрения, насколько оно помогает или мешает человеку жить. А в противном случае чем он отличается от сотрудника PR-службы крупной компании?

В СССР все общество было внутри системы и любое явление рассматривалось только с точки зрения отношения к системе. И защита человеческого достоинства, его интересов строго дозировалось в той степени, в какой это было разрешено системой.

Таким образом, круг замыкается: с советской журналистики начали, ею и закончили. Но есть одно отличие: советская журналистика дала достаточно примеров, когда журналисты по-настоящему болели за людей и за их интересы готовы были идти против системы. Даже под суд. А вот современное буржуазное российское общество пока таких примеров почти не знает. Может, именно поэтому в последнее время снова растет спрос на журналистов «старой закалки»? И пусть они возвращаются.

Источник: сетевой журнал «Территория жизни»