Что бы там ни говорили диссиденты и всякого рода борцы за свободу совести и права человека, предательство есть предательство. Иуды нигде и никогда не были в чести, ибо даже самые заинтересованные в количестве изменников лица прекрасно понимают, что единожды предав­ший, как и единожды солгавший, без каких-либо зазрений совести пойдет на предательство во второй, третий или пятый раз - лишь бы платили, причем неважно чем: деньгами, должностями или паспортом заинтересованной в его услугах страны.

Александр Огородник успел воспользоваться только деньгами, а вот Аркадий Шевченко, занимавший куда более высокий пост, сумел получить и деньги, и паспорт. Правда, хватило ему этого паспорта всего на двадцать лет: весной 1978-го Чрезвычайный и Полномочный Посол СССР, заместитель Генерального секретаря ООН Аркадий Шевченко попросил политического убежища в США, а весной 1998-го его труп обнаружили в одном из пригородов Вашингтона, где он жил в полном одиночестве и умер, как уверяла американская печать, «от безнравственного и аморального образа жизни». То, что Шевченко много пил, ни для кого не было секретом еще в годы его работы в МИДе, а вот его амурные похождения стали достоянием уже американской печати. И то и другое можно было простить гражданину Советской России, но никак не гражданину США.

Самое же удивительное - оказалось, что предателя Шевченко взрастил и вскормил не кто иной, как многолетний и бессменный министр иностранных дел Советского Союза Андрей Громыко. Сам он, правда, это отрицал, заявив с экранов тогда еще Центрального телевидения, что дипломата в ранге Чрезвычайного и Полномочного Посла по фамилии Шевченко не знает, а что касается того, что он якобы довольно долго был его помощником и даже личным представителем, то такого рода помощников у него много и упомнить их всех он просто не может. Вот так-то! Никогда нельзя забывать, что дружба с власть предержащими никогда не бывает искренней: как только вы становитесь «бревном в глазу», вас тут же забывают и от дружбы отрекаются.

Дело прошлое, но Андрея Андреевича Громыко подвела не столько память, сколько привычка к безнаказанности. Всплыла кинохроника, где он рядом с Шевченко, замелькали фотографии, на которых хорошо видно, как в домашней обстановке общаются не только министр со своим помощником, но и их жены - Лидия Дмитриевна Громыко и Ленгина Шевченко. А несколько позже выяснилась еще одна пикантная деталь: оказывается, этих дам связывали не только узы дружбы, но и весьма тесные деловые отношения. Живя вместе с мужем в Нью-Йорке, Ленгина скупала по дешевке шубы, дубленки и всевозможный антиквариат, переправляла все это в Москву, а Лидия Дмитриевна перепродавала знакомым дамам или попросту сдавала в комиссионку.

Но как простой парнишка из Евпатории, с трудом поступивший в МГИМО и едва сводивший концы с концами на студенческую стипендию, смог, не боюсь этого слова, втереться в семью всемогущего министра и члена Политбюро ЦК КПСС? Для начала Аркадий решил квартирно-материальные проблемы. Как? Как все честолюбивые провинциалы: женился на москвичке, да еще такой, родители которой работали за границей. Энергичная теща тут же наладила канал, по которому непрерывным потоком шли посылки с заграничным тряпьем, а молодые реализовали его среди знакомых. Деньги у Аркадия появились. Но что деньги? Надо делать карьеру! И Аркадий засел за книги... По окончании института его сокурсники из семей руководящих работников разъехались по посольствам, а дальновидный Шевченко, смекнув, что звание кандидата наук может стать хорошим подспорьем в будущей карьере, поступил в аспирантуру.

Тему он выбрал по тем временам совершенно новую, но чрезвычайно актуальную: «Разоружение после «холодной войны». На дворе - начало шестидесятых, за окном буйствует хрущевская оттепель, все больше трещин в «железном занавесе», все больше контактов руководителей Советского Союза с президентами и премьер-министрами самых разных стран, все чаще заходит речь о запрещении атомного оружия, а иногда о его полном уничтожении. Так что с темой диссертации Шевченко попал в десятку.

Но тогда же этой темой заинтересовался еще один человек - сын Андрея Громыко Анатолий. На каком-то этапе их интересы не только пересеклись, но и совпали. Они написали совместную статью для журнала «Международная жизнь», как тогда было принято, подписали ее псевдонимами, и, чтобы статья не пропала втуне, Анатолий решил получить благословение отца. Далее события развивались феерически! В последний момент Анатолий решил захватить с собой и соавтора. Статья всемогущему министру понравилась. Понравился ему и скромный, непритязательный соавтор. Более того, Громыко по-отечески порекомендовал ему сочетать научную деятельность с практической работой в области дипломатии.

Шевченко не преминул последовать этому совету. Уже через год он стал работать в МИДе, стал третьим секретарем, готовил документы для дипломатов и политиков, участвовавших в международных конференциях по разоружению и запрещению ядерных испытаний. А вскоре последовали и зарубежные командировки - сперва кратковременные, а потом и на два-три месяца. Его даже взяли в качестве эксперта советской делегации на скандально известную сессию Генеральной Ассамблеи ООН, ту са­мую, на которой Хрущев стучал ботинком по трибуне и грозился показать американцам, где живет кузькина мать.

То, что произошло дальше, одних удивило, других заставило крепко задуматься и изменить свое отношение к Шевченко со снисходительного на заискивающе-дружелюбное: Аркадия назначили первым секретарем Представительства СССР при ООН, а это без могущественного покровителя, или, как тогда говорили, мохнатой лапы, невозможно. Летом 1963-го Аркадий вместе с женой, дочерью и сыном отбыли в Нью-Йорк. Глава семейства окунулся в дела, а его предприимчивая половина не вылезала из магазинов, скупая всевозможное барахло и отправляя его закадычной подруге Лидии Дмитриевне Громыко. Это не прошло незамеченным! Ночная кукушка сделала свое дело - и Аркадия повысили в должности, назначив руководителем Политического отдела Представительства СССР при ООН.

Все шло прекрасно, пока не грянул октябрьский пленум ЦК КПСС 1964 года, снявший со всех должностей Никиту Хрущева. Все понимали, что пришедший к власти Брежнев устроит основательную перетряску и вышвырнет из министерских кресел наиболее одиозных соратников Хрущева. На кого другого Шевченко было наплевать, а вот его тайный покровитель, его ангел-хранитель, уцелеет ли он?! И если не уцелеет, то не пора ли переметнуться? Но к кому? Кто займет его кресло? От кого будет зависеть дальнейшая карьера?

Шевченко заметался! Он писал письма, звонил московским друзьям, отправлял телеграммы, пытаясь узнать, что творится в «высотке» на Смоленской площади. Как это часто бывает, благая весть пришла, как тогда говорили, из неофициального источника: нежданно-негаданно позвонила Лидия Дмитриевна, передала привет от мужа и прозрачно намекнула на то, что заокеанские друзья совсем ее забыли, а скоро Новый год, и вообще... Ленгина все поняла и тут же принялась собирать посылку, тем более что Аркадия вызвали в Москву: его включили в состав группы, занимавшейся подготовкой визита президента Франции де Голля. Визит прошел прекрасно, были подписаны взаимовыгодные соглашения, но, самое главное, Аркадий побывал в кабинете Брежнева и удостоился его личной благодарности.

В Нью-Йорк он вернулся триумфатором! А вскоре грянула шестидневная арабо-израильская война, потом для встречи с президентом Джонсоном приехал Косыгин, потом бесконечные переговоры о нераспространении ядерного оружия - все это было в сфере деятельности Шевченко, и он не заметил, как подошел конец его командировки в Америку. Возвращаться, конечно же, не хотелось, правда, утешало то, что он получил ранг Чрезвычайного и Полномочного Посла и весьма солидную должность, можно сказать, правой руки шефа.

Три года Шевченко жил и работал бок о бок с Громыко. Он сопровождал его во всех поездках, писал для него доклады, составлял тексты речей, в качестве личного представителя неоднократно летал в страны Африки и на Ближний Восток, координировал подготовку договора о ликвидации химического и биологического оружия, иначе говоря, ни одна более или менее значительная акция МИДа не проходила мимо Шевченко. А потом Громыко предложил ему снова отправиться в Нью-Йорк, на этот раз в качестве заместителя Генерального секретаря ООН Курта Вальдхайма.

Надо ли говорить, как обрадовался этому назначению Шевченко! На радостях он закатил такую «отвальную», что только в самолете пришел в себя. Полет проходил нормально, Ленгина - на седьмом небе от счастья, виски наливают по потребности, но что-то не давало покоя, какая-то скверная мыслишка сверлила мозг, отравляя безмятежное блаженство. После третьего стакана скверная мыслишка обрела зловещие очертания, причем настолько зловещие, что Аркадий мгновенно протрезвел. «КГБ - всего три буквы, но какие же они страшные! Еще не родился человек, который бы без опаски посещал учреждение с названием из этих букв, - думал Аркадий. - А меня вызвали на Лубянку якобы для того, чтобы показать две анонимки. Во-первых, анонимки никогда и никому не показывают. А во-вторых, там полнейшая чушь. Никакой взятки я не брал и никакой Тамаре уехать за границу не помогал. Что же касается стяжательства и нездорового образа жизни, то это явный наезд на Ленгину, и даже страшно подумать на кого. Увлеклись девочки, слишком увлеклись, - покосился он на жену. - Надо будет попросить, чтобы разобрались, где в их бизнесе образовалась утечка информации. И хотя генерал заверил, что лично ко мне никаких претензий нет, тем не менее намекнул, что кому-то я наступил на мозоль и этот «кто-то» глаз с меня не спускает. Возникает вопрос: не с Лубянки ли этот «кто-то» и не хотят ли через меня добраться до самого шефа? Тогда зачем предупредили? А затем, что на Лубянке не любят своего шефа и хотят подстраховаться, зная, что их шефу Брежнев не симпатизирует, а с моим дружит. И что же из этого следует? А то, что без лонжи, то бишь без страховки, работать нельзя, тем более на такой высоте, на какой оказался я. Значит, надо думать, где раз­добыть надежную лонжу. Впрочем, все еще только начинается. Так что время у меня есть. Что-нибудь придумаю...»

И он придумал... Ничего оригинального в его идее не было, кроме того, что если раньше ЦРУ разрабатывало хитроумные комбинации, чтобы склонить дипломатов к измене, то Шевченко предложил свои услуги сам. Для начала он попросил одного знакомого американца позондировать почву относительно возможности получения политического убежища в США. Тот пообещал узнать. А вскоре из Лэнгли прибыл высокопоставленный сотрудник ЦРУ, который дал понять, что гражданство США просто так не дают, его надо заслужить. Шевченко все понял и начал передавать человеку по фамилии Джонсон секретные шифротелеграммы, важнейшие доклады и даже информацию о советских сотрудниках, которые могут представлять интерес для ЦРУ.

Время от времени он вспоминал напутствие генерала с Лубянки, но теперь, когда у него была надежная лонжа, на московское руководство по большому счету Аркадию было наплевать. Еще больше он убедился в собственной безнаказанности, когда во время отпуска приехал в Москву и вместе с Вальдхаймом попал на прием к Брежневу.

Беда пришла оттуда, откуда он ее не ждал: его вызвали в так называемый профком (на самом деле он был парткомом) и заявили, что коллектив поведение Шевченко осуждает, что его неявки на собрания воспринимаются негативно, что его неучастие в общественной жизни советской колонии носит вызывающий характер, что если он не сделает правильных выводов, ему придется держать ответ на общем собрании... Это был первый звонок! Второй последовал через несколько дней, когда его срочной телеграммой вызвали в Москву для консультаций в связи с предстоящей сессией Генеральной Ассамблеи ООН.

«Какие консультации?! - заметался он. - О чем речь?! Ведь все документы, касающиеся позиции СССР по вопросам разоружения, давно утверждены, и не где-нибудь, а в Кремле! Значит, это ловушка. Значит, вызывают меня только для того, чтобы арестовать. Но как они пронюхали о моих связях с ЦРУ? Неужели «крот», неужели у КГБ есть свой человек в аппарате ЦРУ? Тогда - конец. Тогда самое время, как говорят блатные, рвать когти! Стоп, не суетись, - оборвал он сам себя. - Это я всегда успею. Сперва надо кое-что выяснить. Вчера из Москвы прилетел один человечек, который мне кое-чем обязан и который в курсе подковерной жизни МИДа. Приглашу-ка его на ланч: глядишь, за рюмкой кое-что и прояснится».

Когда хорошенько выпили и потянуло на песни, Шевченко пожаловался на тяготы заграничной жизни и с деланной радостью сообщил, что скоро этому конец, так как его вызывают в Москву.

- Зачем? - удивился приятель.

- Для консультаций.

- Каких еще консультаций?

- О позиции нашей делегации на сессии Генассамблеи.

- Да ты что, Аркаша?! О какой позиции речь, если все выступления и доклады давным-давно написаны и утверждены?! Уж я-то знаю!

- Тогда зачем меня вызывают?

- Чего не знаю, того не знаю... Хотя ты же сам однажды говорил, что просил шефа назначить тебя послом в какую-нибудь приличную страну. Может быть, он созрел и хочет предложить что-нибудь конкретное?

Шевченко вспомнил, что такой разговор действительно был, но очень давно. К тому же, насколько ему известно, сколько-нибудь приличных вакансий сейчас нет ни в Европе, ни в Америке, а в Африку или Азию он не поедет. «Нет, на эту удочку я не попадусь», - решил он для себя и в тот же вечер позвонил Джонсону.

Встреча состоялась на конспиративной квартире, расположенной в том же доме, где жил Шевченко. Когда он рассказал о выволочке в парткоме, о вызове в Москву и особенно о беседе с московским приятелем, стало ясно, что в КГБ что-то заподозрили и сели на хвост Шевченко.

- Надо уходить! - настаивал Шевченко. - Вы обещали дать мне политическое убежище.

- Уходить так уходить, - согласился Джонсон. - Но тогда не завтра, а прямо сейчас.

- Хорошо. Только попрощаюсь с женой.

- А вот этого не надо. Кто знает, как она себя поведет? Позвоните утром, расскажете все, как есть, а потом мы ее привезем к вам.

- Ладно, договорились. Но домой я все же сбегаю: надо захватить кое-что из бумаг.

Через несколько минут Шевченко спустился вниз, сел в поджидавшую его машину и... исчез. А утром, не обнаружив Аркадия, Ленгина позвонила в советское представительство при ООН и сообщила об исчезновении мужа. Об этом тут же информировали МИД и КГБ СССР: в Москве не исключали провокации и похищения высокопоставленного советского чиновника. Ленгину ближайшим рейсом «Аэрофлота» отправили в Москву. Отозвали из Швейцарии работавшего там их сына Геннадия. В газетах напечатали официальное сообщение о том, что «жертвой происков американских спецслужб стал аккредитованный при ООН советский дипломат А.Шевченко» и что наши компетентные органы принимают меры по его освобождению.

Такие меры действительно были предприняты, правда, не без помощи американцев. Они пошли даже на то, что организовали встречу Шевченко с советским послом Добрыниным и представителем в ООН Трояновским. Не помогло - Шевченко наотрез отказался возвращаться в Москву.

В Москве же события развивались по довольно банальному сценарию. Лидия Дмитриевна Громыко общаться с Ленгиной отказалась, отвернулись от нее и другие подруги. Пыталась пробиться к самому Громыко: куда там, ее и на порог не пустили. Тем временем Ленгину открепили и от правительственной поликлиники, и от Елисеевского гастронома, а на квартире устроили обыск. Сотрудники КГБ надеялись найти какой-нибудь компромат политического характера, а натыкались на бесчисленные чемоданы, коробки и сумки, набитые импортным тряпьем. Чуть позже эти коробки сыграют, как это ни странно, роковую роль в судьбе Ленгины.

Все началось с того, что чуть ли не на каждом углу она стала говорить, что вот-вот покончит жизнь самоубийством. Этот вопрос она обсуждала даже с матерью, которая как следует ее отругала и запретила даже думать о таком безбожном поступке. Но вскоре после первомайских праздников Ленгина исчезла, оставив адресованную дочери записку: «Дорогой Анютик! Я не могла поступить иначе. Жаль, что мама не позволила мне умереть дома».

Где ее только не искали - и на свалках, и за городом, и даже в Москве-реке! Как ни трудно в это поверить, нашел ее сын Геннадий, и не где-нибудь, а в родительской квартире на Фрунзенской набережной. По словам сотрудника КГБ, который занимался этим делом, через неделю после исчезновения матери, Геннадий заглянул на Фрунзенскую набережную и был поражен исходившим откуда-то сладковато-трупным запахом. Вызвал милицию, те - сотрудника КГБ. И вот что они увидели: труп Ленгины лежал в кладовке, заваленный коробками и чемоданами с барахлом. Все стало яснее ясного. Как оказалось, Ленгина приняла большую дозу снотворного, почувствовав дурноту, прислонилась к дверце кладовки, которые тут же распахнулись. Она упала вовнутрь, дверцы закрылись, а сверху посыпались те самые коробки, закрыв еще живую Ленгину. Правда, вскрытие показало, что спасти ее все равно бы не удалось - слишком велика была доза снотворного.

А ее муж жил. Жил еще целых двадцать лет. И вот ведь как бывает: труп матери обнаружил сын, а труп отца - дочь, которая приехала к нему, обеспокоенная тем, что он несколько дней не отвечает на теле­фонные звонки. Как я уже говорил, американская печать мимо этого факта не прошла, процедив сквозь зубы о бесславной и угрюмой смерти бывшего советского дипломата. Что ж, Иуды нигде и никогда не были в чести. И это правильно!