Испанцы, находящиеся в СССР, составляли три группы. Первая — моряки, летчики и педагоги. Вторая — дети в возрасте от 5 до 14 лет. Третья — бывшие бойцы, члены и руководители компартии. Несмотря на то, что эти люди принадлежали к разным сословиям, общим для всех было разочарование в советской действительности.

После окончания войны с Франко большинство членов первой группы выразили желание уехать из СССР. Им отказали. Начались провокации, о них говорили как о морально разложившихся типах. «Плохие» испанцы, которых не загнали в концлагеря, продолжали работать на фабриках и заводах, в то время как «хорошие» получали высокооплачиваемые должности. «Плохие», сильно разочаровавшись в социалистической жизни, надеялись только на одно: кто-нибудь сбросит Франко, и они вернутся домой.

Но у некоторых ожидать этого момента не хватало терпения.

Все решают наличные

Операция «Ла-Плата» началась задолго до рассвета. К подъезду

«Гранд-отеля» подали грузовик, в кузов которого дворники затолкали два огромных чемодана. Потом подошел легковой «опель», сдержанно посигналил — и по лестнице торопливо сбежали два щеголевато, не по погоде одетых джентльмена. Один нырнул в машину, а другой подошел к грузовику, зачем-то постучал по чемоданам и, схватившись за голову и что-то шипя, кинулся к «опелю». Оттуда выскочил попутчик, они взобрались в кузов и, матерясь с иностранным акцентом, начали переворачивать один из чемоданов, который стоял крышкой вниз.

В пять сорок колонна двинулась в сторону аэропорта «Внуково». Мела поземка, в проводах завывал ветер, от тридцатиградусного мороза потрескивали деревья. На улицах — ни души. Да и откуда им взяться?!

2-го января 1948 года был нерабочий день, и москвичи отсыпались после новогодних праздников. При разработке операции было учтено и это: чем

меньше свидетелей, тем лучше.

— Идиоты! — нарушил молчание один из попутчиков.

— Кретины! Этим русским ничего нельзя доверять.

— Думаете, груз пострадал? — нервно покусывая усики, спросил другой.

— Не должен… Хотя все возможно, — перешел он с русского на испанский. — Послушайте, Базан, скажите, наконец, прямо: вам удалось откупить самолет полностью или нет? Я хочу, чтобы там никого, кроме нас, не было.

— Предварительное согласие я получил. Но вы знаете, что посла к этому делу подключать нельзя, а без его письма «Аэрофлот» только обещает, но ничего не гарантирует. Нет, Конде, эту страну нам не понять, здесь все шиворот-навыворот! Я им говорю: покупаю весь рейс. А они мне: нельзя! Почему? Потому что нельзя! Достаю пачку долларов. Теперь можно? Можно, скалятся они, если разрешит начальник. Достаю еще одну пачку. А теперь? Теперь — другое дело, теперь можно подумать… Вы не поверите, но у меня осталось всего девяносто долларов. Так что в Париже сяду на вашу шею.

— Ладно, сочтемся, — потирая озябшие уши, проворчал Конде. — Неужели это правда, что к концу дня мы будем в Праге, а к утру в Париже? Если б вы знали, как мне надоела Москва! До чертиков надоела. Хочу домой, хочу в Буэнос-Айрес!

— Если учесть, что мы едем не с пустыми руками, встретить нас должны достойно, — заговорщически подмигнул Базан.

— Я надеюсь… А президенту доложу я сам: думаю, что господин Перон будет

— Кажется, подъезжаем, — прильнул к стеклу Базан.

Старенький «дуглас» уже прогревал моторы. Какие-то люди сбросили чемоданы на землю, и грузовик тут же умчался. Конде шагнул было к чемоданам, но его позвали к стойке регистрации и, обреченно махнув рукой, он поплелся заполнять многочисленные бланки и декларации.

Вскоре появился побледневший до синевы Базан, да к тому же не один, а в сопровождении молодцеватого летчика и миловидной женщины.

— Генерал Захаров, — протянул руку летчик. — А это моя жена. Будем вашими попутчиками.

— Я, с вашего позволения, тоже, — вынырнул из-за его спины невысокий толстячок. — Кароль Фридман, — приподнял он шляпу. — Чехословацкие деревообрабатывающие заводы.

— А как же?.. Но мы же хотели… Мы — аргентинские дипломаты, — начал было Конде. — У нас дипломатический багаж.

— Ничего, разместимся, — широко улыбнулся генерал. — Я — налегке, товарищ Кароль — тоже, так что места для ваших чемоданов хватит. А нам надо лететь… По делам службы! — сухо добавил он.

Конде обреченно рухнул в кресло и достал фляжку с коньяком.

Но это был не последний удар. Если бы Конде знал, что его ждет впереди, незадачливый аргентинец немедленно бы отменил так тщательно разработанную операцию, вернулся бы в уютный номер «Гранд-отеля» и потягивал бы коньяк в обществе коллег, а не тех, с кем ему в ближайшее время предстоит познакомиться.

Конде тоскливо посматривал то на часы, то на валяющиеся на морозе чемоданы. Пролетел час, прошел другой… Наконец, вбежал запыхавшийся Базан.

— Конде, ради Бога! Двадцать долларов, быстрее! Я вас умоляю, быстрее, — протянул он руку.

— Но я наличных не держу, — пожал плечами Конде. — У меня чековая книжка. А что случилось?

— Перевес! — воздел руки к небу Базан. — У меня перевес!

— Какой перевес? Что еще за перевес?

— Мой чемодан тяжелее вашего. Надо доплатить. Сто десять долларов! А у меня девяносто. Быстрее, быстрее дайте двадцать долларов. Иначе все летит к черту! — сорвался он на визг.

— Не волнуйтесь, Базан. Я выпишу, какие проблемы.

— Да не берут они чеки! Не берут, черт бы их всех побрал!

И тут появился суровый представитель «Аэрофлота».

— Господин Базан, вы намерены оплачивать перевес или нет? — строго спросил он.

— Или нет… Наличных у меня нет, — вывернул он карманы.

— Тогда я снимаю вас с рейса.

— А можно так, — вмешался Конде, — он не летит, а его багаж беру я?

— Нет, так нельзя. Багаж оформлен на имя господина Базана, значит, либо он летит вместе со своим багажом, либо остается вместе с чемоданом на земле… Но вы не расстраивайтесь, — смягчился «аэрофлотовец», — послезавтра будет точно такой же рейс. Ваш билет я переоформлю на четвертое января, а чемодан постоит на складе. Там хоть и холодно, но охрана надежная.

— Нет-нет! — вскинулся Базан. — То есть, да-да. Черт с ним, полечу четвертого… А чемодан я заберу, пусть постоит дома.

— Правильно, — поднялся Конде. — Не огорчайтесь, коллега. Днем раньше, днем позже — какая разница. А я буду ждать вас в Праге… Само собой разумеется, вместе с эти нелепым чемоданом, — натянуто улыбнувшись, многозначительно добавил он. — До встречи!

— До встречи, — протянул руку со всем смирившийся Базан. — Свой-то довезите в сохранности, — кивнул он на стоявший на морозе чемодан коллеги.

— Довезу, — пообещал Конде и направился к самолету.

Знал бы атташе аргентинского посольства Педро Конде, как будут развиваться события, то никогда бы не давал таких легкомысленных обещаний. Недаром говорят, что человек предполагает, а Бог располагает.

А пока что видавший виды «дуглас», натужно крутя винтами, карабкался к разбухшим от снега облакам. Пассажиры дремали, стюардесса готовила завтрак, бортмеханик возился в своем углу, радист слушал музыку, а командир, передав штурвал второму пилоту, расслабленно откинулся в кресле и смежил веки.

На какое-то мгновенье он даже заснул, но тут же со стороны солнца появились «мессеры» и зашли в хвост его машины. Еще секунда и застучат пулеметы, но Петр Михайлов не зеленый лейтенантик, он — Герой Советского Союза, и не раз выбирался не из таких передряг: штурвал на себя, левую ногу до отказа, и на крутом вираже вниз, к земле.

— Вы что, командир?! Я же не удержу! — услышал он знакомый голос и тут же проснулся.

— Извини, — виновато встряхнулся он и покосился на второго пилота. — Проклятый сон! Одно и то же, одно и то же… Два с половиной года без войны, а он не отпускает. Неужели никогда не пройдет?

— Пройдет. Я тоже не раз горел наяву, а потом целый год во сне. Ничего, прошло, сплю, как убитый.

— Но пулеметы. Как назойливо стучат пулеметы, — поморщился командир.

— Галлюцинация. Пройдет, — успокоил второй пилот.

— Буду ждать, — вздохнул командир и снова прислушался. — Но стук-то есть. Неужели не слышишь? Бортмеханик, — позвал он. — Володя, а ты ничего не слышишь?

— Может быть, клапаны? — отозвался тот. — Самолет-то дряхленький.

— Какие еще клапаны! — раздраженно бросил командир. — Стук-то не в моторах, а где-то здесь, внутри, — обвел он глазами кабину. — А ну-ка, пройдись по салону, возможно до нас доносится эхо, а стучит где-то там.

— Есть, — привычно кивнул механик и шагнул в салон.

Привычно дребезжат заклепки, покашливают затасканные моторы, поскрипывают тяги… И вдруг, тук-тук, тук-тук! Механик насторожился: ведь каждый новый звук — для него признак неисправности. Замер…и снова, тук-тук, тук-тук!

Этого только не хватало! — чертыхнулся он. — Что-то сломалось в хвосте — стук идет оттуда.

Чтобы не волновать пассажиров, он беззаботной походкой двинулся в багажный отсек, но тут же обмер: стук доносился из большущего чемодана.

Бомба! — резанула мысль. — С часовым механизмом! Надо доложить командиру.

Механик бросился в кабину, поэтому не видел, что творилось за его спиной. А там происходило нечто невообразимое: из кресла буквально вылетел аргентинский дипломат, кинулся к чемодану и что есть мочи начал дубасить по крышке. Отбив кулаки, он стал пинать его ногами, вдребезги разбив свои лакированные штиблеты.

Чех приоткрыл один глаз, отхлебнул из бутылки и снова захрапел. А генерал Захаров покосился на вздрогнувшую жену и выразительно повертел пальцем у виска.

Между тем бортмеханик добрался до кабины и наклонился к плечу командира.

— Плохо дело, — выдохнул он. — В чемодане бомба. С часовым механизмом, он-то и тикает. Сам слышал. Вот-те крест, — неожиданно перекрестился он.

— Как, бомба?! Ты что? Откуда? — схватил его за грудки командир.

— Не знаю. Мое дело доложить. Но стук — из чемодана. Это точно.

Та-а-ак… Без паники, только без паники! Нина, — позвал он стюардессу, — наведайся-ка в багажный отсек. Прогуляйся своей фирменной походочкой, послушай, что там тикает, и вернись.

Как прикажете, командир, — натянуто улыбнулась Нина. — Если успею, то вернусь.

Ладно-ладно, не паникуй. В воздухе не рванет, иначе погибнет и тот, кто эту бомбу везет. Хотя черт его знает, этого аргентинца, не исключено, что бомбу ему подсунули, а он об этом и не подозревает.

С трудом переставляя негнущиеся ноги, Нина двинулась в хвост самолета… Назад она шла куда увереннее, явно вспомнив о своей фирменной походке.

— Это не часы, — доложила Нина. — Там кто-то сидит. Может быть, собака: сидит и бьет хвостом. А может, и человек.

— Какая собака, какой человек?! — взъярился командир. — Ты хоть соображаешь, что говоришь? Скоро Львов, а там и граница. Представляешь, что с нами будет, если мы в чемодане перевезем человека через государственную границу?!

— Спокойно, командир, — вмешался бортрадист. — Давайте запросим Киев: там скажут, что надо делать.

— Верно, вызывай Киев. А ты, Нина, пригласи-ка сюда генерала, кажется, у него есть оружие.

Через несколько минут, около исступленно колотившего по чемодану Конде, вырос генерал Захаров, причем на глазах у аргентинца он демонстративно расстегнул кобуру пистолета. А еще через минуту Киев приказал садиться во Львове: соответствующую встречу там организуют.

Очередь — находка для шпиона

И вот передо мной любопытнейший документ, подписанный целой группой должностных лиц, а также всеми членами экипажа и пассажирами злосчастного «дугласа».

«Мы, нижеподписавшиеся, составили настоящий акт в том, что в самолете ГВФ № 1003, совершавшем рейс по линии Москва-Киев-Львов-Прага, в чемодане, принадлежащем атташе аргентинского посольства г-ну Педро Конде, был обнаружен Туньон-Альбертос Хосе Антонио, 1916 года рождения, испанец, не являвшийся аргентинским подданным, которого г-н Конде пытался таким образом переправить за границу.

При осмотре чемодана, в котором находился Туньон, в нем оказались следующие предметы: 1. Пистолет. 2. Проездные документы на имя Туньон-Альбертоса Хосе и на имя Педро Сепеда. 3. Две резиновые грелки. Одна, наполненная водой, предназначена для питья; другая, по объяснению Туньона, для использования в качестве параши. 4. Булка с колбасой. 5. Костюм, галстуки, рубашки, носки и т. п.

Г-н Педро Конде заявил, что о нахождении в его чемодане Туньона знал. Чемодан, в котором находился Туньон, запирал и отпирал лично Конде».

Так родилось совершенно секретное Дело № 837, утвержденное министром государственной безопасности СССР Виктором Абакумовым. Открывается оно, как и положено, постановлением на арест.

«Я, старший уполномоченный 2 отдела Главного управления МГБ СССР капитан Панкратов, рассмотрев материалы о преступной деятельности Туньон-Альбертоса Хосе Антонио, нашел:

Туньон прибыл в СССР в 1938 году на переподготовку в школу летчиков. С августа 1947 года стал работать в качестве переводчика у атташе аргентинского посольства Конде, который завербовал его для шпионской работы».

На первом же допросе Туньон признал себя виновным в том, что пытался нелегально покинуть пределы Советского Союза, но при этом подчеркнул, что сделал это только потому, что иного способа выехать из СССР не было.

— Я хотел жить в Мексике, — сказал он. — Все мои родственники там, а я здесь, и был очень одинок.

— Допустим. А чем вызван такой деятельный интерес к вашей персоне со стороны аргентинского посольства? — поинтересовался следователь.

— У них была проблема с переводчиками. А я переводил Конде и Базану статьи из газет и журналов в основном юридического характера. Потом мы подружились. Однажды я пожаловался Конде, что никак не могу выехать в Мексику, и он предложил переправить меня за границу нелегально, в своем чемодане.

— А откуда у вас паспорт на имя Педро Сепеда?

— Он должен был лететь в чемодане Базана. А мне было велено отдать ему паспорт в Праге. Почему Педро не оказался самолете, я не знаю: ведь переправить за границу нас должны были вместе.

— Послушайте, Туньон, вы нас что, за дурачков держите? Чтобы дипломат рисковал своей карьерой и запихивал в специально оборудованный чемодан какого-то переводчика — такого не услышишь ни в сказках, ни в анекдотах. Подумайте хорошенько о своей дальнейшей судьбе, ведь вам есть что рассказать. А следствие вашу искренность учтет.

Трудно сказать, то ли Туньон «хорошенько подумал» сам, то ли были применены другие меры воздействия, но уже на следующем допросе он признался в том, что собирал для аргентинцев информацию шпионского характера.

Шпионские сведения, поставляемые Туньоном настолько «секретны», и настолько «стратегически опасны» для страны, что следователь, вместо того, чтобы рассмеяться и вытолкать Туньона из камеры, всю эту абракадабру тщательно занес в протокол.

— Да, — понурив голову, признавался Туньон, — я информировал аргентинцев о плохих бытовых условиях, в которых живут советские люди, об очередях, о недовольстве рабочих карточной системой, а после ее отмены — о дороговизне. Я рассказывал о раздражении людей по поводу принудительных подписок на всякого рода государственные займы, о бездеятельности профсоюзов, о том, как делают мультфильмы.

Все это нужно было Конде для того, чтобы по возвращении в Аргентину написать клеветническую книгу о Советском Союзе, которой, как он говорил, заткнет рот коммунистам.

— А положением в среде испанских эмигрантов он интересовался?

— Конечно. Я самым подробным образом информировал его о расколе в среде испанских эмигрантов, о недовольстве руководством испанской компартии, о желании многих испанцев уехать на родину, об арестах органами МГБ испанцев, ставших на путь непримиримой борьбы с Долорес Ибаррури. Наша Пасионария, кстати, очень жестокий человек, об этом знают все испанские коммунисты. И вообще, она!.. — возбужденно вскочил Туньон.

— Не надо, — мягко перебил его следователь. — Пасионария — это особый разговор, и он не для этих стен, — обвел он глазами предназначенный для допросов бокс Лефортовской тюрьмы.

— Какое у вас образование?

— Юридический факультет Мадридского университета.

— А как вы стали летчиком?

— Как известно, 18 июля 1936 года начался мятеж реакционных сил генерала Франко, а вместе с ним и гражданская война. К этому времени я уже был коммунистом и не мог сидеть, сложа руки, или выступать в суде в качестве адвоката. Я тут же поступил в авиашколу, и через полгода успешно ее окончил. Воевал я в качестве штурмана, в основном в районе Гренады, Кордовы и Гвадалахары.

— И как же вы оказались в Москве?

— О-о, это был длинный и славный путь, — улыбнулся Туньон. — Так как я мечтал стать летчиком-истребителем, то сначала меня направили в Барселону, где работала школа по подготовке истребителей. Но в Барселоне решили, что в Советском Союзе летать нас научат лучше и довольно большую группу курсантов на пароходе «Смольный» отправили в Ленинград. Там нас посадили на поезд и привезли в Азербайджан, где в городе Кировабаде мы, наконец, сели за штурвалы советских истребителей.

— А чем вы занимались во время Отечественной войны?

— Я рвался на фронт, но меня направили в Тбилиси, где я работал на авиазаводе. Испанцев там было много, работали мы неплохо и, видимо, поэтому в мае 1945-го нас перевели на авиазавод, расположенный в Москве.

— Стоп! — поднял палец следователь. — А при чем здесь мультфильмы? Вы показали, что рассказывали аргентинцам, как в Москве делают мультфильмы, не так ли?

— Так, — еще шире улыбнулся Туньон. — Черт его знает, откуда, но у меня прорезался талант художника. Писать большие полотна, да еще маслом — это не для меня. Зато усидчивости, хоть отбавляй. А для художника-мультипликатора усидчивость и терпение — главное качество. Так что на студию «Союзмультфильм» меня взяли без испытательного срока! — гордо закончил он.

— Так вот откуда ноги растут! — обрадовано воскликнул следователь. — А я-то ломаю голову… Теперь все ясно. Ответьте-ка мне, Туньон, на такой вопрос: не использовали ли вы навыки художника в преступных целях? Только не вздумайте юлить, это вам даром не пройдет.

— Да что там юлить, — поник Туньон. — Печати министерства иностранных дел СССР и Чехословакии, а также подписи ответственных лиц, которые стоят в моем паспорте, подделал и сфабриковал я.

— Это очень серьезное преступление, и за него вам придется ответить по всей строгости закона. А теперь скажите, за что вас исключили из коммунистической партии Испании?

— За то, что я открыто заявлял о своем желании уехать в Мексику, где, как я уже говорил, живут все мои родственники. Причем, сделать это я хотел официально, через ОВИР. Но как только об этом узнала наша разлюбезная Пасионария, она тут же воспылала ко мне лютой ненавистью и вышвырнула меня из партии.

— Вы признали, что собирали для аргентинцев шпионскую информацию. Вы это делали один, или у вас были сообщники? Назовите лица, которые аргентинское посольство использовало в агентурных целях.

Судя по всему, Туньон был так запуган, что без тени сомнения назвал имена своих близких друзей.

— С полной уверенностью я могу назвать имена троих лиц. Это Хулиан Фустер, Педро Сепеда и Франциско Рамос. В посольстве бывали и другие испанцы, но использовали ли их в агентурных целях, я не знаю.

На этом допросы были закончены, и вскоре Туньону было предъявлено обвинительное заключение, в котором ему вменялся целый букет преступлений, предусмотренных печально известной 58-й статьей УК РСФСР.

(Продолжение следует)