Одну из самых больших подлостей Сталин совершил по отношению к своему старшему сыну Якову. Всем известно, что старший лейтенант Джугашвили в июле 1941-го попал в плен, вел себя там достойно, а когда немцы предложили обменять его на фельдмаршала Паулюса, Сталин произнес облетевшие весь мир слова: «Солдата на фельдмаршала не меняю!», чем приговорил сына к смерти: в апреле 1943-го он погиб в печально известном Заксенхаузене.
О смерти Якова Джугашвили написано и рассказано немало, но в основном это были предположения, вымыслы и домыслы, и лишь недавно мне удалось добраться до папок Главного Управления контрразведки, больше известного под названием «Смерш», то есть Смерть шпионам, в которых хранится «Дело со справками, письмами, протоколами и другими документами о пребывании в немецком плену и гибели, Якова Иосифовича Джугашвили».
Кроме этих материалов, мне удалось просмотреть частично рассекреченные документы из личного архива Сталина, ознакомиться с публикациями в западных газетах и воспоминаниями людей, которые находились в одном лагере с Яковом, а также изучить протоколы допросов охранников лагеря и другие сведения, почерпнутые из самых разных источников.
Итак, 16 июля 1941 года Яков Джугашвили попал в плен. В суматохе отступления из-под Витебска, где в окружение попали 16-я, 19-я и 20-я армии, командира 6-й батареи старшего лейтенанта Джугашвили хватились не сразу. А когда оказалось, что среди вырвавшихся из окружения Джугашвили нет, генералы не на шутку испугались. В тот же день из Ставки пришла шифровка: «Жуков приказал немедленно выяснить и донести в штаб фронта, где находится командир батареи 14-го гаубичного полка 14-й танковой дивизии, старший лейтенант Джугашвили Яков Иосифович».
Поиски, организованные специально созданной группой, ничего не дали. Нашли, правда, бойца, вместе с которым Яков выходил из окружения: само собой разумеется, его тут же взяли в переплет сначала полковники, а потом и генералы. Перепуганный насмерть красноармеец Лопуридзе, оказывается, знать не знал, с кем он уходил от немцев, но все же, путая русский с грузинским, рассказал, что еще 15 июля он и старший лейтенант переоделись в крестьянскую одежду, закопали свои документы и, думая сойти за беженцев, двинулись на восток.
— Немцев по пути не попадалось, и старший лейтенант был уверен, что до своих рукой подать, — продолжал Лопуридзе. — Слышишь, как бьют пушки? — сказал он мне. — Это наши пушки. Так что ты иди вперед, а я немного отдохну: ноги натер до невозможности. Через полчаса я был у своих.
— А старший лейтенант? Куда делся старший лейтенант? — грозно вопрошали у него.
— Как куда делся? Никуда он не делся. Вышел к своим. Я же вышел, значит, вышел и он. Немцев там не было. Ни одного не было.
Этот допрос вселил надежду, что Джугашвили среди своих, и в Москву полетели успокаивающие телеграммы, что, мол, всему виной суматоха отступления и что старший лейтенант вот-вот найдется.
Но в Москве уже знали, что искать Якова надо не среди своих, а среди пленных, оказавшихся у немцев. Дело в том, что еще 20 июля немецкое радио сообщило потрясшую кремлевские кабинеты новость: сын Сталина — пленник фельдмаршала Клюге. В тот же день эту новость продублировала нацистская газета «Фелькишер беобахтер».
«Из штаба фельдмаршала фон Клюге поступило сообщение, что 16 июля под Лиозно, что юго-западнее Витебска, солдатами моторизованного корпуса генерала Шмидта захвачен в плен сын кремлевского диктатора Сталина, старший лейтенант Яков Джугашвили, командир артиллерийской батареи из седьмого стрелкового корпуса генерала Виноградова.
Будучи опознанным, Яков Джугашвили вечером 18 июля доставлен самолетом в штаб фельдмаршала фон Клюге. Сейчас ведется допрос важного пленника».
Допрашивали Якова майор Гольтерс и капитан Ройшле. Они задали сто пятьдесят вопросов — так что допрос продолжался не один час. Надо сказать, что немцы вели себя корректно, на пленного не давили, а порой откровенно жалели и даже пытались, если так можно выразиться, хоть немного его просветить: как оказалось, Джугашвили почти ничего не знал об обстановке на фронтах.
Но, прежде всего, надо было убедиться, тот ли это человек, за которого выдает себя пленный. Именно поэтому первым документом, который улетел в Берлин, было краткое донесение, подписанное Гольтерсом, Ройшле и Джугашвили.
«Так как у военнопленного никаких документов обнаружено не было, а Джугашвили выдает себя за старшего сына Председателя Совнаркома СССР Иосифа Сталина-Джугашвили, то ему было предложено подписать
прилагаемое при этом заявление в двух экземплярах. На предъявленной Д… фотокарточке он сразу же опознал своего отца в молодые годы. Д…владеет английским, немецким и французским языками и производит впечатление вполне интеллигентного человека.
Д… закончил в Москве Высшее техническое училище. Затем он решил стать офицером, учился в артиллерийской академии, которую закончил за 2,5 года вместо пяти. Войну начал 24 июня 1941 года старшим лейтенантом и командиром батареи».
Здесь же — приложение к донесению, подписанное Яковом Джугашвили.
«Я, нижеподписавшийся Яков Иосифович Джугашвили, родился 18 марта 1908 года в гор. Баку, грузин, являюсь старшим сыном Председателя Совнаркома СССР от первого брака с Екатериной Сванидзе, старший лейтенант 14 гаубично-артиллерийского полка (14 танковая дивизия). 16 июля 1941 года около Лиозно попал в немецкий плен, и перед пленением уничтожил свои документы.
Мой отец Иосиф Джугашвили носит также фамилию Сталин. Настоящим я заявляю, что указанные выше данные являются правдивыми».
Протокол допроса, который все эти годы хранился в личном архиве Сталина, настолько красноречив, что нельзя не привести хотя бы некоторые отрывки.
— Разрешите узнать Ваше имя?
— Яков.
— А фамилия?
— Джугашвили.
— Вы являетесь родственником Председателя совета Народных Комиссаров?
— Я его старший сын.
— Как Вы попали к нам?
— Я, то есть, собственно, не я, а остатки дивизии, мы были разбиты и окружены.
— Вы добровольно пришли к нам или были захвачены в бою?
— Не добровольно. Я был вынужден.
— Как обращались с Вами наши солдаты?
— Ну, только сапоги с меня сняли. В общем, я бы сказал неплохо.
Затем был довольно длинный разговор об отношении к немецким парашютистам, попавшим в советский плен, о том, что красноармейцы так боятся плена, что зачастую стреляются, что он сам только потому переоделся в гражданскую одежду, что рассчитывал пробраться к своим.
А потом у Якова спросили, в каком бою он впервые участвовал.
— Я забыл, как называется это место, так как у меня не было карты. У нас вообще не было карт.
— У офицеров нет карт?!
— А что тут такого! У нас все делалось безалаберно и беспорядочно. И наши марши, и вся организация — все безалаберно.
— Как это следует понимать?
— Понимать это надо так: дивизия, в которую я был зачислен и которая считалась хорошей, в действительности оказалась совершенно неподготовленной к войне.
— А в чем причина плохой боеспособности армии?
— Благодаря немецким пикирующим бомбардировщикам, благодаря неумным действиям нашего командования, глупым действиям, можно сказать, идиотским, потому что части ставили под огонь, прямо под огонь.
— После того, что Вы теперь узнали о немецких солдатах, Вы все еще думаете, что у вас имеются какие-либо шансы оказать силами Красной Армии такое сопротивление, которое изменило бы ход войны?
— Видите ли, у меня нет таких данных, так что я не могу сказать, имеются ли какие-либо предпосылки. И все же лично я думаю, что борьба еще будет.
— Известно ли Вам, что Финляндия, Румыния, Венгрия и Словакия так же объявили войну Советскому Союзу?
— Все это ерунда (смеясь). Главное — это Германия. Какое значение может иметь Венгрия или Финляндия? Что это вообще за государства?
Все это чепуха! Главное — это Германия.
— Известна ли Вам позиция национал-социалистской Германии по отношению к еврейству? Знаете ли Вы, что теперешнее красное правительство состоит главным образом из евреев? Выскажется ли когда-нибудь русский народ против евреев?
— Все это ерунда. Болтовня. Они не имеют никакого влияния. Напротив, лично я, если хотите, могу вам сказать, что русский народ всегда питал ненависть к евреям.
— А почему ненавидят комиссаров и евреев в тех городах и селах, через которые мы прошли? Люди постоянно говорят: евреи — наше несчастье в красной России.
— Что я могу Вам ответить? О комиссарах скажу позднее, о них разговор особый. А о евреях могу сказать только то, что они не умеют работать, что евреи и цыгане одинаковы — они не хотят работать. Главное, с их точки зрения, это торговля. Некоторые евреи, живущие у нас, говорят, что в Германии им было бы лучше, потому что там разрешают торговать. Пусть и бьют, но зато разрешают торговать. Быть рабочим или крестьянином еврей у нас не хочет, поэтому их и не уважают. Слышали ли вы, что в Советском Союзе имеется еврейская автономная область, со столицей в Биробиджане? Так вот там не осталось ни одного еврея, и живут в еврейской автономной области одни русские.
— Известно ли Вам, что вторая жена Вашего отца тоже еврейка? Ведь Кагановичи евреи.
— Ничего подобного! Да, Каганович еврей. Но вторая жена моего отца была русской. Его первая жена — грузинка, а вторая — русская.
— Разве фамилия его второй жены не Каганович?
— Конечно, нет! Ее фамилия — Аллилуева. Но ее давно нет на свете, она застрелилась.
— Сделает ли правительство с Москвой то, что было сделано во времена Наполеона?
— В борьбе все средства хороши! Но почему вы так убеждены, что возьмете Москву? Надо же, как вы уверены.
— Известно ли Вам о речи, произнесенной по радио Вашим отцом?
— Впервые слышу.
— Что сказал отец напоследок, прощаясь с Вами 22 июня?
— Иди, воюй!
— Не хотите ли Вы, чтобы мы известили жену, что Вы попали в плен?
— Не нужно… А впрочем, если хотите, то сообщайте, мне все равно.
— Не думаете ли Вы, что семья из-за этого пострадает? Разве это позор для солдата, попасть в плен?
— Конечно, позор. Мне стыдно! Мне стыдно перед отцом, что я остался жив. А жена — жена, это безразлично. Хотя, я ее очень уважаю и очень люблю.
— Убежит ли Ваша жена из Москвы вместе с красным правительством? Возьмет ли ее Ваш отец вместе с собой?
— Может быть, да. А может быть, нет.
Ответ на этот вопрос произвел на немцев такое сильно впечатление, что они прервали допрос. А ведь этот ответ не только жуткий, самое главное — он абсолютно верный. Чтобы в этом убедиться, достаточно обратиться к воспоминаниям сестры Якова — Светланы Аллилуевой. Вот что она, в частности, пишет.
«Яша жил в Тбилиси довольно долго. Его воспитывала тетка, сестра его матери. Потом юношей, по настоянию своего дяди Алеши Сванидзе, он приехал в Москву, чтобы учиться. Отец встретил его неприветливо, а мама старалась его опекать. Яша всегда чувствовал себя возле отца каким-то пасынком, но не возле моей мамы, которую он очень любил.
Первый брак принес ему трагедию. Отец не желал слышать о браке, не хотел ему помогать, и вообще, вел себя как самодур. Яша даже стрелялся — это было у нас на кухне, рядом с его маленькой комнаткой. Пуля прошла навылет, но он долго болел. Отец из-за этого стал относиться к нему еще хуже.
После этого Яша уехал в Ленинград и жил в квартире у дедушки Сергея Яковлевича Аллилуева. Вскоре жена Яши родила девочку, но девочка быстро умерла, и брак распался.
В 1935 году Яша приехал в Москву и поступил в Военную артиллерийскую академию. Примерно через год он женился на хорошенькой женщине, оставленной ее мужем. Юля была еврейкой, и это опять вызвало недовольство отца. Правда, в те годы он еще не высказывал свою ненависть к евреям так явно — это началось у него позже, после войны, но в душе он никогда не питал к ним симпатии.
Но Яша был тверд. Он любил Юлю, любил дочь Галочку, родившуюся в 1938 году, был хорошим семьянином и не обращал внимания на недовольство отца.
На фронт Яша ушел на следующий же день после начала войны, и мы с ним простились по телефону. Их часть направили туда, где царила полнейшая неразбериха — на запад Белоруссии, под Барановичи. Вскоре от него перестали поступать какие бы то ни было известия.
Юля с Галочкой оставались у нас. А вскоре, неведомо почему, всех нас отослали в Сочи. В конце августа я говорила с отцом по телефону. Юля стояла рядом, не сводя глаз с моего лица. Я спросила отца, почему нет известий от Яши, и он медленно и ясно произнес: «Яша попал в плен». И, прежде чем я успела открыть рот, добавил: «Пока что не говори ничего его жене».
Но отцом руководили не гуманные соображения по отношению к Юле, у него зародилась мысль, что этот плен неспроста, что Яшу кто-то умышленно «выдал» и «подвел», и не причастна ли к этому Юля.
Когда к сентябрю мы вернулись в Москву, он мне сказал: «Яшина девочка пусть останется пока у тебя… А его жена, по-видимому, нечестный человек. Надо будет в этом разобраться».
Юля была арестована осенью 1941 года и пробыла в тюрьме до весны 1943-го, когда «выяснилось», что она не имеет никакого отношения к этому несчастью, и когда поведение самого Яши в плену, наконец-то, убедило отца, что он не собирался сам сдаваться в плен.
Зимой 1943-44 года, уже после Сталинграда, отец вдруг сказал мне в одну из наших редких встреч: «Немцы предлагали обменять Яшу на кого-нибудь из своих. Стану я с ними торговаться! Нет, на войне — как на войне».
А недавно я видела во французском журнале статью шотландского офицера, якобы очевидца гибели Яши. К статьям подобного рода надо относиться осторожно — на Западе слишком много всяких фальшивок о «частной жизни» моего отца и членов его семьи. Но в этой статье похожи на правду две вещи: фото Яши, худого, изможденного, в солдатской шинели, безусловно, не подделка; и тот, приведенный автором факт, что отец тогда ответил отрицательно на официальный вопрос корреспондентов о том, находится ли в плену его сын.
Это значит, что он сделал вид, будто не знает этого — и тем самым бросил Яшу на произвол судьбы. Это весьма похоже на отца: отказываться от своих, забывать их, как будто их и не было».
Очень важное и очень точное наблюдение о психологии своего отца огласила Светлана Аллилуева: Сталин часто делал вид, что не знает о том или ином факте. Бывало и так, что он вроде бы спохватывался, наказывал тех, кто его своевременно не информировал и исправлял положение. Но чаще всего в своей кажущейся слепоте и глухоте, как я уже говорил, он был убийственно последователен.
Применительно к Якову это проявилось наиболее жестоко. Можно было не верить немецким листовкам с портретами старшего лейтенанта Джугашвили, можно было объявить фальшивками сообщения в газетах, но ведь в конце июля в руки Сталина попала подлинная записка, написанная рукой Якова. Самое удивительное, она сохранилась, и до сегодняшнего дня лежала в личном архиве Сталина. Вот ее аутентичный текст.
«19.7.41.
Дорогой отец!
Я в плену. Здоров. Скоро буду отправлен в один из офицерских лагерей в Германию. Обращение хорошее.
Желаю здоровья. Привет всем. Яша».
(Продолжение следует)