Адмирал Канарис не просто догадывался, а знал, что англо-американские войска вот-вот бросятся через Ла-Манш. Агентура Абвера установила, что в английских портах скопилось около 7 тысяч боевых кораблей, транспортных и десантных судов, на аэродромах — 11 тысяч самолетов, а для захвата стратегического плацдарма выделено 32 дивизии и 12 отдельных бригад — иначе говоря, превосходство над армиями Роммеля и Рундштедта, прикрывающими западное направление, подавляющее.

И все же форсировать канал — не такое простое дело. Остановить англо-американскую армаду можно! Можно даже пустить ее на дно, если, конечно, абсолютно точно знать место и время начала операции. Но именно этого Абверу установить так и не удалось.

И тогда на одном из совещаний в бункере Гитлера созрел дьявольский план: перебросить в район Атлантического вала как можно больше русских военнопленных. Пусть они там копаются, пусть что-то роют, а чтобы об этом узнал Эйзенхауэр, асы Геринга получили приказ не сбивать разведывательные самолеты с английскими и американскими опознавательными знаками. Ищейкам же Гиммлера предписывалось не трогать предполагаемых информаторов противника.

Совещание проходило в начале мая 1944 года, а уже через неделю более миллиона русских из концлагерей Германии, Австрии и Польши были переброшены на заспанное побережье Франции. В большинстве своем они были одеты в немецкую военную форму, а некоторым даже выдали старые винтовки, естественно, без патронов.

Как и планировал Абвер, все это стало известно в Ставке Верховного.

Главнокомандующего экспедиционными силами союзников генерала Эйзенхауэра. А 28 мая 1944 года, по поручению министра иностранных дел Великобритании Энтони Идена, британский посол в Москве Арчибальд Кларк Керр направил наркому иностранных дел СССР, полное тревоги, письмо.

«Многоуважаемый господин Молотов! Как я узнал из Лондона, Главный англо-американский Объединенный штаб обладает сведениями, показывающими, что значительные силы русских вынуждены вместе с немецкой армией сражаться на Западном фронте. Верховное командование экспедиционными войсками союзников считает, что следовало бы сделать заявление с обещанием амнистии этим русским или справедливого к ним отношения при условии, что они при первой возможности сдадутся союзным войскам.

Это обещание не должно распространяться на тех, кто по доброй воле совершил акт предательства, а также на добровольцев и сотрудничающих с войсками СС. Амнистию следует сделать только тем советским гражданам, которые действовали по принуждению. Сила такого заявления заключалась в том, что оно побудило бы русских дезертировать из немецкой армии. В результате немцы стали бы с большим недоверием относится ко всякого рода сотрудничеству с русскими».

В конце письма посол не преминул добавить, что такого рода заявление имело бы наибольший эффект, если бы исходило от маршала Сталина.

31 мая Керр получил ответ, подписанный Молотовым. «Согласно информации, которой располагает советское руководство, число подобных лиц в немецких вооруженных силах крайне незначительно, и специальное обращение к ним не имело бы политического смысла. Руководствуясь этим, Советское правительство не видит особой причины делать рекомендованное в Вашем письме заявление ни от имени И.В.Сталина, ни от имени Советского правительства».

Так был дан зеленый свет началу операции «Оверлорд». Угрызения совести союзников больше не мучили, и 6 июня 1944 года они обрушили на западное побережье Франции такой мощный огневой шквал, что оборона немцев была смята и пехота союзников без особого труда высадилась на берег.

Победоносные колонны союзников катились на восток, а навстречу им шли разношерстно одетые, толпы пленных. Здесь были и шагающие поротно, во главе с офицерами, немцы, и люди в полосатой робе, и возбужденные группы в пиджаках и платьях. Но больше всего немногочисленных солдат охраны удивляло то, что многие немцы ни слова не понимали по-немецки и говорили только по-русски. Конечно же, в те дни никому и в голову не приходило, что именно эти люди впоследствии станут головной болью сотен англичан и американцев — от рядовых чиновников до премьер-министра и президента.

Уже 17 июня в сообщении английской разведки говорилось, что русские составляют не менее 10 процентов среди отправленных в Англию пленных. По данным офицеров передовых частей, первое время русские сдавались в плен куда охотнее немцев, а потом вдруг начали сражаться с яростью обреченных и бились до последнего патрона.

Причина вскоре была найдена: оказалось, что немецкая пропаганда умело обыграла сложившуюся во Франции ситуацию.

«Вы между двух огней, — говорили немцы русским. — Вы прокляты Сталиным, и дома вас ждет расстрел. Вас презирают англо-американцы, и если не расстреляют сами, то выдадут НКВД. Единственная надежда на спасение — кровью доказать верность третьему рейху. Только после этого Великая Германия примет вас под свое крыло».

Тем временем пленные все прибывали и прибывали. В Англии для них не хватало места, и многих стали переправлять в США и Канаду. Проблем возникало множество, но одну союзники решили сразу: настоящих немцев, по возможности содержали отдельно от тех, кто не говорил по-немецки, хотя и был одет в немецкую форму.

Руководство министерства иностранных дел Великобритании прекрасно понимало деликатность ситуации, и 20 июля обратилось к советскому послу Федору Гусеву с более чем странным вопросом: «Что делать с тысячами граждан СССР, которые попали в плен?». Ответом было молчание...

Надо сказать, что в этом запросе содержалась немалая доза иезуитства, ибо точка зрения МИДа уже была сформулирована, и ею руководствовались чиновники на всех этажах власти.

«Этот вопрос целиком относится к компетенции советских властей, — говорилось в соответствующем документе, — и не имеет отношения к правительству Ее Величества. В дальнейшем все те, с кем советские власти пожелают иметь дело, должны быть им выданы. И нас не касается тот факт, будут ли они расстреляны или подвергнутся каким-либо иным наказаниям, даже если эти наказания будут более строгими, чем наказания, предусмотренные английскими законами».

Сталин убийственно последователен

Казалось бы, все ясно, приговор советским военнопленным подписан, но... нашлись в Англии люди, категорически не согласные с точкой зрения МИДа, а стало быть, и правительства. Одним из них был лорд Селборн — министр военной экономики, он же руководитель Управления особых операций, организации, занимавшейся разведывательной и диверсионной работой. 21 июля он направил Идену такое, из ряда вон выходящее, письмо, что оно всполошило всю правительственную верхушку Англии.

«Мой дорогой Энтони! — писал Селборн. — Я глубоко потрясен решением Комитета отослать в Россию всех граждан русской национальности, которые попали к нам в плен на полях сражений в Европе. Я намерен обратиться по этому вопросу к премьер-министру, но прежде хотел бы ознакомить Вас с причинами моего несогласия, в надежде, что мы могли бы прийти к соглашению по этому вопросу.

Как Вы знаете, в течение последних недель один из моих офицеров опросил ряд русских военнопленных, и в большинстве случаев их истории оказались сходными в своей основе. Сначала, попав в немецкий плен, они стали объектами невероятных лишений и жестокого обращения. Во многих случаях пленные по нескольку дней вообще оставались без пищи. Их поместили в концентрационные лагеря, в ужасающие санитарные условия, где они голодали. Их заедали насекомые, их заражали отвратительными болезнями, а голод доходил до такой степени, что людоедство стало среди них обычным явлением. И не раз немцы в пропагандистских целях фотографировали эти людоедские трапезы.

Через несколько недель такого обращения, когда их моральные силы были полностью сломлены, их выстраивали в шеренгу, и немецкий офицер предлагал им вступать в немецкие трудовые батальоны, где они получат достаточно пищи, одежду и нормальное обращение.

Потом немцы начали спрашивать каждого в отдельности, согласен он или нет? Первый ответил «нет». Его тут же расстреляли. То же случилось и со вторым, и с третьим и т. д., до тех пор, пока, наконец, кто-то не сказал, что он согласен. Расстрелы тут же прекратились. И тогда другие тоже согласились, но только после того, как они убедились, что это единственный способ уцелеть».

Казалось бы, такое письмо должно вызвать, по меньшей мере, потрясение. Но Иден, не позволив возобладать эмоциям, в ответном послании продолжал отстаивать позицию министерства иностранных дел: все пленные, независимо от их желания, должны быть выданы Москве. Селборн горячо возражал, уверяя, что выдать русских пленных, это значит, подписать им смертный приговор. При этом Селборн ссылался на слова Сталина, сказанные им в самом начале войны, что Советский Союз пленных не знает, он знает лишь мертвых и предателей.

«И это не пропагандистская оговорка, — убеждал Селборн. — Сталин последователен. Он убийственно последователен, отказавшись вызволить из плена даже собственного сына! Можете не сомневаться, что судьба тысяч и тысяч неизвестных ему людей предопределена!».

Но Иден и его сотрудники заняли чрезвычайно жесткую позицию, уверяя, что если Великобритания будет чинить препятствия возвращению русских военнопленных, это может сказаться на отношении советских властей к английским военнопленным, освобожденным Красной Армией из нацистских лагерей в Восточной Европе.

Против этого аргумента ни Селборн, ни его сторонники никаких разумных возражений найти не смогли: они знали, с кем имеют дело, и прекрасно понимали, что судьба каких-то там англичан Сталина совершенно не волнует, и, если понадобится, он, не раздумывая, прикажет сгноить их на Колыме, а то и попросту перестрелять.

Тем не менее, ознакомившись с письмом Селборна, премьер-министр Великобритании Уинстон Черчилль нашел время ответить Селборну, причем в свойственной ему, многозначительной манере.

«Даже если мы пойдем на какой-нибудь компромисс (с советским правительством), следует пустить в ход машину всевозможных проволочек. Я думаю, на долю этих людей выпали непосильные испытания».

А между тем в графствах Йоркшир и Сассекс спешно сооружались лагеря для русских военнопленных. К концу лета в лагерях Баттервик, Кемптон Парк, Стадиум и других содержалось более 12 тысяч советских граждан, и еженедельно прибывало еще не менее 2 тысяч.

В конце августа в лагерь Баттервик было доставлено 2400 военнопленных, одетых в немецкую форму. Судя по тому, как гордо они ее носили, даже английские охранники поняли, что все они убежденные сторонники Гитлера. А так как многие были в бинтах, стало ясно, что они сражались на передовой, и сражались, не жалея жизни. С большим трудом, но их все же заставили переодеться в лагерную форму.

Все было спокойно до тех пор, пока не подошла разношерстно одетая колонна из 550 пленных. В лагерную форму они переоделись, не пререкаясь, но когда узнали, кто их соседи по бараку, началась буза: одни требовали старую полосатую робу, другие — потертые пиджаки, третьи — обноски немецких мундиров.

— С власовцами не смешиваться! Держаться отдельно! Требовать немедленного возвращения на Родину! — кричали они.

А на утреннем построении комендант лагеря чуть не шлепнулся в обморок: перед ним стояла шеренга мужчин, одетых в... нательные рубахи и кальсоны. Чуть дальше стояли женщины... без юбок. И те, и другие держались невозмутимо, лишь штанины кальсон и полы нижних рубах полоскались на ветру.

— Разрешите доложить, — шагнул вперед высокий, изможденный старик лет тридцати пяти. — Гвардии подполковник Ковров, — представился он. — Вы хотели уравнять нас с теми, которые надели немецкую форму и стали врагами русского народа. Мы этого не допустим! Уж если мы не пошли на это в немецких концлагерях, а там за отказ надеть немецкую форму расстреливали, то, будучи в гостях у союзников, тем более не пойдем на это. Понимая, что поставили вас в затруднительное положение, мы написали официальный протест, — протянул вчетверо сложенный лист, — и просим передать его представителям советского посольства.

Через день комендант снова объявил общее построение и приказал всем надеть лагерную форму — только сто из пятисот пятидесяти человек подчинились. Тогда разъяренный комендант приказал снести палатки, а бунтовщиков посадить на хлеб и воду!

Наступил сентябрь, холодный дождь лил круглые сутки, начались серьезные заболевания, но четыреста пятьдесят русских солдат оставались под открытым небом. Командующий местным военным округом отправлял в Лондон депешу за депешей. В одной из них он в отчаянии писал: «Заключенные подвергаются и будут подвергаться самому жестокому режиму. Однако они настолько закалились в концентрационных лагерях Германии, что мы едва ли их сможем сломить».

Лишь 5 сентября протест заключенных Баттервика был передан послу СССР в Великобритании Федору Гусеву. О том, что произошло в лагере, сотрудники посольства уже знали и, естественно, ждали, что в письме будет слезная просьба перевести в теплый барак и дать горячую пищу, но об этом пленные не писали ни слова. Они жаловались совсем на другое.

«Уважаемый товарищ посол! — писали они. — Мы находимся здесь, в лагере для военнопленных, вместе с немцами, с членами Русской Освободительной Армии, то есть с власовцами, и с другими злостными врагами и предателями. У нас силой забрали гражданскую одежду, и мы носим унижающую человеческое достоинство форму, украшенную ромбовидными заплатами на спине и на штанах. С нами обращаются хуже, чем с немцами, и как преступников держат под усиленной охраной. Условия нашего содержания стали намного хуже. Пища плохая, нам не дают табака. Нас не слушают, нам не сообщают военных сводок. Мы просим Вас, товарищ посол, выяснить наше положение и предпринять шаги по ускорению отправки нас на Родину, в Советский Союз».