Это случилось 11 декабря 1981 года. В хорошо известный дом на Кутузовском, 4 приехал молодой человек, чтобы навестить свою тетю. Он звонил, стучал, барабанил в дверь — в ответ ни звука. Выскочил на улицу и позвонил из телефона-автомата — никто не подходит. О встрече условились заранее… Тете семьдесят четыре… Мало ли что… Да еще эта торчащая в двери записка от приятельницы, которая тоже не дозвонилась… Нет, тут что-то неладно, подумал молодой человек, и помчался к себе домой, чтобы взять запасные ключи, которые тетя, будто что-то предчувствуя, хранила у племянника.

Вернулся молодой человек вместе с женой. Когда они открыли дверь и вошли в гостиную, то увидели сидящую в кресле тетю… с простреленной головой. Этой тетей была хорошо всем известная и всеми любимая киноактриса Зоя Федорова.

Я хорошо помню, сколько самых невероятных слухов вызвало это убийство, и не столько в связи с самой Зоей Алексеевной, сколько с отъездом в США ее дочери Виктории — тоже прекрасной актрисы. Но слухи — слухами, а вот то, что преступление до сих пор не раскрыто — это факт. В свое время мы зададим этот вопрос человеку, который занимается в Москве раскрытием подобного рода преступлений. А пока — вернемся в годы бурной, прекрасной и порой авантюрно-дерзкой молодости Зои Федоровой.

Фокстрот с Генрихом Ягодой

Целую вечность назад, а именно в 1927 году, двадцатилетняя счетчица Госстраха Зоенька Федорова обожала три вещи: фильдеперсовые чулочки, крохотные шляпки и… фокстрот. Танцевать она могла, как никто: красиво, зажигательно и, в самом прямом смысле слова, до упаду. Нет, не думайте, что она не любила чарльстон или шимми — любила, но не так. И ничего странного в этом нет! Чарльстон, как известно, танцуют, в лучшем случае, взявшись за руки, а то и вовсе на расстоянии, о шимми и говорить нечего. А вот фокстрот… О, фокстрот! Это такой эротически соблазнительный, такой быстрый и непредсказуемый танец, тут можно так импровизировать, так показать, что ты не какая-то там счетчица, что все подруги лопнут от зависти, а кто-нибудь из парней восхищенно всплеснет руками и совершенно искренне скажет: «Ну, прямо артистка. Прямо, Мери Пикфорд!».

Если учесть, что телевизоров тогда не было, о наркотиках знать не знали, то, собираясь, скажем, на день рождения, молодежь, пригубив портвейна, бросалась в объятия фокстрота. Фокстрот-то и довел Зою Федорову до беды: она дотанцевалась до того, что ее арестовали.

Передо мной совершенно секретное Дело № 47268, которое 14 июня 1927 года ОГПУ завело на легкомысленную любительницу танцев. Здесь же ордер № 7799, выданный сотруднику оперативного отдела ОГПУ тов. Терехову на производство ареста и обыска гражданки Федоровой Зои Алексеевны. О том, что это дело не пустяк и речь идет отнюдь не о фокстроте, свидетельствует размашистая подпись всесильного Ягоды, сделанная синим карандашом.

Арестовали Зою в три часа ночи. Обыск ничего компрометирующего не дал: какие-то шпильки, зеркальца, пудреницы… Ничего путного не дала и анкета арестованной, заполненная в тюрьме: семья самая, что ни есть простая — отец токарь по металлу, мать фасовщица, шестнадцатилетний брат вообще безработный. Стали копать глубже: связи, знакомства, контакты — тоже ни одной зацепки. А обвинение, между тем было предъявлено более чем серьезное: Зою Федорову подозревали в шпионаже.

И вот, наконец, первый допрос. Можно представить состояние двадцатилетней девушки, когда конвоир вызвал ее из камеры и по длинным коридорам повел в кабинет следователя. Страху Зоя натерпелась немалого, это ясно, но на допросе вела себя собранно. Вот ее показания по существу дела.

— В 1926-1927 годах я посещала вечера у человека по фамилии Кебрен, где танцевала фокстрот. У него я познакомилась с военнослужащим Прове Кириллом Федоровичем. Он играл там на рояле. Кирилл был у меня дома один раз, минут десять, не больше. О чем говорили, не помню, но, во всяком случае, не о деле. Никаких сведений он у меня не просил, и я ему их не давала. О своих знакомых иностранцах он тоже никогда не говорил. У Кебрена при мне иностранцев не было, и у меня знакомых иностранцев нет.

Ерунда какая-то, скажете вы! При чем тут фокстрот, при чем пианист, при чем иностранцы, которых она не знала? Казалось бы, после таких пустопорожних показаний перед девушкой надо извиниться и отпустить домой, но не тут-то было: по данным ОГПУ Прове работал на английскую разведку. И все же, поразмышляв, следователь Вунштейн, решает использовать Зою в качестве живца и принимает довольно хитрое постановление.

«Рассмотрев дело № 47268 по обвинению Федоровой З.А. в шпионаже, и принимая во внимание, что инкриминируемое ей обвинение не доказано, и последняя пребыванием на свободе не помешает дальнейшему ходу следствия, постановил: меру пресечения в отношении арестованной Федоровой З.А. изменить, освободив ее из-под стражи под подписку о невыезде из г. Москвы».

Здесь же — четвертушка серой бумаги, на которой рукой Зои написано: «Я, нижеподписавшаяся гр. Федорова, даю настоящую подписку начальнику Внутренней тюрьмы ОГПУ в том, что по освобождении из вышеуказанной тюрьмы обязуюсь не выезжать из города Москвы».

О том, что Вунштейн установил за ней наблюдение, и следствие по ее делу продолжалось, Зоя, конечно, не знала, но что-то заставило ее порвать старые связи, на танцульки больше не бегать и, если так можно выразиться, взяться за ум. Никто не знает, были ли у нее впоследствии беседы со следователем и контакты с Ягодой, но факт остается фактом — этот человек с репутацией холодного палача сыграл в ее судьбе немалую роль: именно он 18 ноября 1927 года подписал редчайшее по тем временам заключение по делу № 47268.

«Гражданка Федорова З.А. была арестована по обвинению в шпионской связи с К.Ф.Прове.» Далее излагается суть ее единственного допроса, показания самого Прове и, не боюсь этого слова, уникальный вывод: «На основании вышеизложенного следует констатировать, что инкриминируемое гр. Федоровой З.А. обвинение следствием установить не удалось, а посему полагал бы дело по обвинению Федоровой З.А. следствием прекратить и сдать в архив. Подписку о невыезде аннулировать».

Сказать, что Зое повезло, значит, не сказать ничего. Вырваться из лап Ягоды — этим мало кто мог похвастаться. То ли мать особенно усердно молилась за дочку, то ли у Ягоды было хорошее настроение, то ли что еще — не знаю, но на этот раз гроза всего лишь прошумела над головой Зои, не ударив испепеляющей или, в лучшем случае, калечащей молнией. Но эта гроза будет не последней. Как ни горько об этом говорить, но тоненькая папка с делом № 47268 будет дополнена четырьмя толстенными томами, а впоследствии — еще семью. И все это будет о ней — о Зое Алексеевне Федоровой, так удачно станцевавшей свой первый фокстрот во Внутренней тюрьме Лубянки.

(Продолжение следует)