В современных условиях перспективы развития общества прямо зависят от способности государства поддерживать и защищать национальную систему ценностей. Политика, экономика, оборона, этническая, культурная, языковая и другие составляющие безопасности Российской Федерации более чем когда-либо в прошлом обусловлены состоянием ума, настроениями, ценностными ориентациями, состоянием сознания граждан и народа в целом. 

Для самоопределения нации очень важны реальные цели страны, для достижения которых, в свою очередь, нужен интеллектуальный и волевой ресурс, а также определенный уровень организации сознания, чтобы воспринять и реализовать эти цели, этот перспективный замысел.

Национальной безопасности России наносится ущерб, если затрудняется самоидентификация, самоопределение человека как жителя России или русского, если образование не формирует новые способы реагирования на происходящие в технологической инфраструктуре и общественном сознании процессы, если в структуре образования имеются условия, которые искажают или разрушают сознание и самосознание человека, если образование неверно встроено в структуру общества и его хозяйственного комплекса и т.д.

Сближение вопросов образования и безопасности предполагает стратегический взгляд на роль образования в процессах развития российского общества. В условиях развертывания информационных войн и информационно-психологической агрессии стратегическая роль образования в плане защиты сознания определяется тем, что не существует иной специализированной, сопоставимой по мощности со средствами массовой информации организационно-технологической реальности, способной создавать в индивидуальном и общественном сознании глубинные механизмы самоопределения и информационно-культурного иммунитета.

Влияние образования на безопасность страны определяется тем, в какой мере оно снижает или повышает уровень интеллектуального и волевого потенциала населения в сравнении с другими странами. Как оно обеспечивает освоение подрастающим поколением высоких технологий? В какой мере образование ориентирует молодых людей на решение ключевых острейших проблем, с которыми они столкнутся в текущем столетии? Создает ли образование «глубинный патриотизм», встроенный в сознание архитектоникой родного языка, или оно воспитывает потенциального эмигранта, который если не сам уедет в Канаду, то своих детей сориентирует на подобную жизненную перспективу? Как должны соотноситься концепции и программы национальных школ (русской, татарской, еврейской и т.д.), региональных программ развития образования и представление о единой российской системе образования? Каким статусом должен обладать русский язык? В какой мере образование разрушает или укрепляет культурный иммунитет граждан, делая их восприимчивыми или невосприимчивыми к информационно-психологическому воздействию?

С другой стороны, каковы условия формирования на основе образования граждан России с открытым, здоровым, а не изолированным, шовинистически больным типом сознания? Здесь вообще уместно поставить вопрос о влиянии образования на изменение менталитета населения страны.

В какой мере среднее и высшее профессиональное образование обеспечивает включение молодого поколения в современную хозяйственную жизнь страны, в производительные формы высокоэффективного высокооплачиваемого труда или образование, оторванное от реалий складывающейся рыночной экономики, создает условия для криминализации молодежи? Чрезвычайно важный для безопасности страны вопрос об образовательной политике России по отношению к нашим соотечественникам, проживающим в ближайшем зарубежье. Будут они загнаны в культурное подполье или получат возможность развивать и осваивать русскую многонациональную культуру − от этого зависит общий климат отношений и уровень взаимопонимания России и государств СНГ.

Образование, помимо решения своей собственной внутренней, огромной важности задачи формирования интеллекта и воли нации, напрямую связано с процессами государственного строительства, обороноспособностью страны и реформами в армии, национальной безопасностью, гармонизацией национальных отношений в едином российском пространстве, здоровьем россиян, экономическими преобразованиями и промышленным развитием, прорывными проектами XXI века. На основе правильно выстраиваемой политики образования возможен совершенно другой поворот экономических реформ, когда образованные люди оказываются не отрезанными от преобразований, а, наоборот, выступают активными строителями нового складывающегося рыночного хозяйства.

В целях обеспечения национальных интересов России в условиях глобального информационно-психологического противоборства Россия должна приступить к разработке и осуществлению ряда системных гуманитарных проектов, ориентированных на «мягкое» отражение информационно-психологической агрессии (которую мы наблюдали в СМИ Запада в связи с агрессией Грузии в Южной Осетии) и воспитание у населения, прежде всего у молодежи, способности противостоять гуманитарным вмешательствам (интервенциям) всех типов.

Государственная политика Российской Федерации в области защиты индивидуального и общественного сознания должна обеспечивать формирование у каждого гражданина России осознание государственности и себя в государственности, способности строить, восстанавливать и сохранять Россию как мировую державу.

Одним из приоритетных направлений деятельности государства по обеспечению национальной безопасности Российской Федерации является защита национальной системы образования как глобальной технологии воспроизводства традиционного сознания, которая призвана обеспечивать должный уровень устойчивости населения страны к информационно-психологическому воздействию.

В данном контексте высвечивается совершенно новая роль школы и педагогики. Особое, судьбоносное значение имеет информатизация школы, которая (пока она понимается технически и технологически, а не гуманитарно и идеологически) есть не что иное, как троянский конь, усердно и добровольно втаскиваемый нами в собственные классы. Что пожнем мы от этих обильных информационных посевов?

Информационно-психологическое воздействие на сознание человека и народа в целом осуществляется преимущественно через языковую среду и посредством языка. Модификация конкретного народа через создание в индивидуальном и общественном сознании «опорных психосемантических структур» значительно упрощает процесс переидентификации населения. Целенаправленное внедрение в сознание заимствований приводит к постепенному вытеснению традиционных словесных норм и ослаблению информационно-культурного иммунитета.

Когда этим процессом управляет информационный агрессор, это приводит к кратковременным и длительным изменениям состояния информационной среды и сознания, отвечающим требованиям противника, что неизбежно сказывается на процессах культурной и национальной идентификации.

Язык как один из базисных аспектов национальной идентичности в условиях постоянного информационного противоборства так же, как и образование, является мишенью информационно-психологической агрессии. Активная защита языковой среды является важнейшим аспектом национальной безопасности Российской Федерации.

Автор «Литературной газеты» Ю.В.Крупнов считает, что уникальность данного типа безопасности задается ее особым предметом, удерживаемым правильным русским языком. Этот предмет − национальная или народная идентичность, т. е. сама способность народа правильно воспринимать и продолжать свою историю, сохранять и защищать собственную самобытность и самодеятельность, не допускать буквальной перевербовки (то есть увлечения чужими словами), трансформации своего языкового родового или генетического кода. Данный предмет − идентичность − крайне важен еще и потому, что за ним стоит способность управлять сознанием и либо умощнять, либо разрушать национальное сознание и самосознание. Нелишне напомнить, что за рубежом все разработки вокруг языковой политики и идентичности являются глубоко засекреченными, исчезли из открытой печати в 1993−1994 гг. Так же было в конце 1930-х − начале 1940-х гг., когда из открытой печати исчезли разработки по атомной энергии.

Язык - достаточно стабильная система, но под воздействием неблагоприятных социально-экономических факторов и целенаправленных манипуляций в нем может накапливаться своего рода «усталость», характеризующаяся снижением культурного иммунитета, устойчивости к «информационным вирусам» различного происхождения. Способность «информационных вирусов» к саморазвитию, размножению, к инфицированию социальных систем, индивидуального и общественного сознания и есть тот механизм, с помощью которого разрушается идентичность нации.

Для нас совершенно очевиден тот факт, что «иммунная система» нашей общественно-культурной организации пребывает далеко не в лучшей форме. Одним из признаков этого неблагополучия является резкое снижение ценностно-мотивационного рейтинга русского языка среди прочих базовых ценностей жизни. Простейшим индикатором этого обстоятельства являются объемы финансовых ресурсов, направляемых родительским корпусом на оплату репетиторских услуг по различным учебным предметам. Перевес, который имеет английский язык в сравнении с русским, просто ужасает. Родители связывают жизненную успешность детей с их знанием английского и предпринимают какие-либо усилия по поводу русского языка только по причине вступительных экзаменов в вузы.

В то же время было бы неправильно понимать язык исключительно в качестве страдающего и пассивного объекта. В самой системе языка есть механизм самосохранения, самозащиты и саморазвития. Более того, феномен языка уникален и бесценен своею народообразующей способностью. Истории известны факты, когда военные победители, огнем и мечом покорявшие племена и государства, теряли свой язык, который растворялся в языке покоренных народов, и терпели в конечном счете культурное поражение. Сейчас, когда «на глазах одного поколения удалось взорвать и, возможно, сломать Россию» (С.Г.Кара-Мурза), когда утрата национальным сознанием «здравого смысла» для всех очевидна, мы должны обратиться к русскому языку как инструменту оздоров­ления самих себя. Весь вопрос в понимании пусковых механизмов этого самооздоровления. Но надо понимать, что самозащитный ресурс языка не бесконечен, что он способен размываться и разрушаться, что он кровными узами связан с другими сферами жизни народов и стран: политическими, экономическими, религиозными, общекультурными.

Необходимость защиты языка периодически всплывает в общественном сознании. Очередная волна «защиты» развернулась в последние полгода на страницах прессы и в Государственной Думе. В официальных документах вопрос сводится действительно к защите, охране, ограждению языка от влияния, к соблюдению «чистоты» и т.д.

По всей видимости, фокусировка «защитников» на формах языка и на разного рода консервационных технологиях связан с тем, что вопрос этот отдан на откуп лингвистам, хотя психологические войны и методы их ведения, законы взращивания мировоззрения, обучения и воспитания − предмет совсем других сфер, профессий и специализаций. Исторические уроки показали несостоятельность ограничения воздействий разного рода на сознание и культуру, стратегическую неэффективность каких бы то ни было цензур, фильтров, «занавесов» и т.п. Введение «языковой цензуры» в спонтанно развивающейся культуре противоречит самой идее культурного саморазвития, поэтому такой подход должен быть, безусловно, оставлен в прошлом. Однако из этого не следует, что нам остается пассивно созерцать происходящее, тем более что наши информационные противники не сидят, сложа руки.

Примером глобальной операции по переидентификации населения, которая была осуществлена через язык благодаря запретительной практике, можно считать внедрение в культурное пространство СССР в 1960 − 1970-е гг. англоязычной музыки, когда из-за цензуры и отсутствия отечественной музыки аналогичных стилей и тенденций была подготовлена почва для экспансии английского языка не в прагматическом, а в мировоззренческом, ценностном плане.

Образование и сфера культуры в этом смысле должны были действовать на опережение в темпе общемировых тенденций, но на собственной историко-культурной и языковой почве. В этом плане показательным является пример с татарским языком в Набережных Челнах. Эффективность усилий по реабилитации и развитию татарского языка, предпринимаемых Республикой Татарстан ценой огромных организационных и финансовых затрат, просто смехотворна по сравнению с тем эффектом популярности, который создавал языку один-единственный певец, певший песни на татарском языке, но в такой музыкальной стилистике, которая близка современной молодежи. Даже русские ребята, уезжая из города и республики в дальние края, увозили с собой записи на татарском языке.

Конечно, перечень проблем, которые могут быть разрешены на законодательном уровне в запретительном или ограничительном режиме, существует. Это касается сокращения неоправданных заимствований иностранных слов, ограничения объемов музыкально-песенного радиовещания на иностранных языках, соблюдения прав потребителей при печатании товарных ярлыков и инструкций и т.д. В любом случае список такого рода ограничений очень узок. Он должен оставаться в общепринятых пределах мировой практики. Ориентиром здесь может быть Франция, испытывающая сходные с нами проблемы, которая даже завела у себя министерство (!) французского языка. Именно французы первыми остро почувствовали проблему языковой безопасности в середине 1960-х гг. и перевели эту проблему в академическую и законодательную плоскости, строго определив границы изменения французского языка и нормативы речи.

Другие страны основные силы бросили на культурную политику и опережающее целевое финансирование собственного языкового образования и национальной литературы. Такого рода меры меньше бросаются в глаза, но более эффективны в перспективе.

Проблемы появляются именно тогда, когда список «ограничений» неоправданно расширяется. Срабатывает даже банальное: запретный плод сладок, не говоря уже о тонких технологиях целенаправленного воздействия, таких как фонд Сороса, который осуществляет глобальную управленческую операцию по сдвигу смыслов образовательной политики.

Посредством поточного производства учебной литературы, предоставления грантов за учебно-методические разработки определенной модальности и направленности в учительскую и школьную среду активно внедряется «информационный вирус», приучающий трактовать образование как сферу услуг, как сферу индивидуальной самореализации, как средство «демократизации» нашего «тоталитарного» общества. Все бы ничего, кабы такая трансформация не затеняла, не вытесняла и без того загнанную в подполье функцию образования как средства проектирования перспектив государственности, как механизма взращивания промышленно-технологических «зон роста» и «точек прорыва», как инструмента культивирования и развития национального самосознания.

Альтернативой «ограничительным стратегиям» могло бы быть существование общенациональной системы культурно-лингвистической экспертизы, делающей все виды информационной агрессии, направленной на систему языка, на индивидуальное и общественное сознание, видимыми и очевидными для населения.

В целях активного противодействия агрессии, направленной против государственного языка Российской Федерации или действующей через язык, может быть создана специальная государственная структура, осуществляющая системную законотворческую и информационную работу, направленную на защиту и продвижение русского языка в мировом сообществе. Сверхзадачей такой деятельности, обеспечивающей превентивную защиту от агрессивных воздействий, является разворачивание программы «Русский язык как мировой».

Независимо от компрадорских ухмылок по поводу бесперспективности такого рода работы ее надо планомерно осуществлять хотя бы ради десятков миллионов русскоязычных людей, живущих за пределами России. Ее надо осуществлять хотя бы ради собственных геополитических интересов в славянском мире, где мы теряем не столько экономически, сколько проигрываем в культурной и языковой сферах. Ее надо осуществлять и потому, что аналогичную программу реализует, к примеру, Малайзия, в которой при президенте действует специальный комитет «Малазийский язык как мировой»...

В контексте информационно-психологических войн, разворачивающихся в сфере ценностей, языка, образовательных систем, гораздо более глобальных и разрушительных, нежели все наши «локальные конфликты», вместе взятые, информационные, психологические и прочие гуманитарные средства перспективнее, чем самые изощренные придумки прямолинейного, «штурмового мышления», определяющего сегодня стратегии и технологии национальной безопасности.

Ни доктрина «информационной безопасности», ни «доктрина образования», ни запретительно-ограничительные меры, планируемые различными «языковыми» и «орфографическими» комиссиями, при любой интенсивности их усилий, к сожалению, не несут в себе системного решения, которое могло бы обеспечить реальную защиту языка, индивидуального и общественного сознания. Защиту хотя бы на таком уровне, чтобы остановить тенденцию превращения в «страну эмигрантов наоборот». Разговоры о том, что системные причины «утечки мозгов» и «золотых рук» из страны имеют экономические корни, на пользу нашим идеологическим и геополитическим противникам. Мол, рыба ищет, где глубже... Легко усваиваемая аксиома, глухо задымляющая существо дела, маскирующая процессы целенаправленной переидентификации российских народов.

Ложность экономической подоплеки маргинально-эмигрантской ментальности нашего человека иллюстрирует следующий факт. Как это ни странно, но более всего подвержено тенденции «перекати-поле» именно русское население. Жителям татарской, башкирской или аварской деревни уехать «за бугор» приходит в голову значительно реже. Факт этот требует своего особого осмысления, как и тот, что в Сибири, например, между русской и татарской деревнями разительная разница не в пользу русской. Эта разница проявляется в том, как ухожены подворья, как покрашены забор и ставни. Если в Татарстане этой разнице можно найти объяснение административно-политического свойства, то ситуация в других регионах подсказывает историко-культурологическое, этнопсихологическое − исключительно гуманитарное, ценностное, культурологическое − направление поиска.

Причина доминирования «оградительно-оборонной» идеологии в сфере «защиты сознания», возможно, кроется в кадровом составе структур, занимающихся проблемами безопасности сознания (информационно-психологическая безопасность и т.д.). Подавляющее большинство вовлеченных специалистов − военные технари и производственники из оборонного сектора, для которых психология, педагогика, психофизиология − это «птичий язык». Специалисты с техническим образом мышления, привыкшие к математически строгому обоснованию всякого аргумента, уже в силу высокой, но флюсоподобной культуры мышления не могут уважительно относиться к педагогике, которая дожила до XXI века, но так и не сумела определиться со своим предметом. Ведь еще никто не поставил точку в дискуссии о том, наука ли педагогика или это искусство. Несмотря на высокомерие «строгих» наук по отношению к педагогике, именно она призвана решать свои специфические задачи, в том числе проблемы культурного иммунитета, любви к русскому языку, мотивации учения в целом.

Беда в том, что даже те, кто специализируется на вопросах обучения и воспитания, в частности административные и научные работники системы образования, упускают наиважнейшую, на наш взгляд, ключевую составляющую «языковой безопасности» страны и народа. Это вопрос об отношении к языку, в буквальном смысле о любви к языку, о способности наслаждаться языком, смаковать умное, меткое и красивое слово. Эту способность с полным правом можно считать «главной языковой способностью». Независимо от того, понимает это или нет система образования, но именно в ее недрах, в школе, сложилось такое положение дел, что происходит убиение культурно-генетической способности к саморазвитию в языке у подавляющего большинства народа российского. Угасание духа − вот во что выливаются грамматическая шагистика и литературоведческая анатомия.

Вопрос о русском языке − это, конечно, не узкоучебный, а общекультурный вопрос. Родной язык − это то, что повседневно окружает человека с момента его рождения. Это ближайшая культурная среда его развития. И потому вопрос о стратегической реабилитации русского языка − это отнюдь не вопрос образовательных стандартов и учебников русского языка. Какими бы ни были учебники и учебные технологии научения языку, становление языка происходит в первую очередь не в школе, а в той естественной среде языковой культуры, которая окружает нас повседневно и которая формирует наше языковое чутье, поддерживает наше чувство языка, наше языковое национальное достоинство. Из этого, однако, не следует, что учебники имеют право быть убогими в языковом отношении, что урок русского языка имеет право быть скучным и нудным, а школа может мириться с тем, что дети не любят уроки русского.

И ведь самое страшно заключается в том, что ученый-филолог, взявшись за проблему обучения языку, считает само собой разумеющимся, что язык − зело трудное, зачастую скучное. А ученый-методист пусть так и не считает, но для повышения привлекательности урока русского ничего иного, кроме как повесить колокольчики на глаголы, или повязать бантики на падежи, или спрягать с притопом да склонять с прихлопом, придумать не может. Будто бы и нет этой вселенской глубины, этой неземной красоты, этой ярчайшей выразительности в русском языке, чтобы самим предметом пробудить в ученике безмерный интерес к родному слову, к языку.

Поэтому важнейшая задача, которую необходимо срочно решать, − это формирование мотивационных технологий, способных обеспечить удовлетворение всех перечисленных потребностей. Если попытаться в двух словах выразить главный смысл предстоящей работы, то она сводится к смене предметно-знаниевой парадигмы школьного языкового образования на парадигму любви к языку.

На все эти грамматические и литературоведческие «приседания» уходит 95% учебного времени плюс аналогичная занятость дома. Из этого следует, что на уроках русского языка и литературы нет ничего для души, для сердца, нет продуктивной жизни в языке, которая воспитывает, а лучше сказать − рождает языковую личность. Что можно ожидать на выходе? Именно то, что имеем: раньше и в Парижских туалетах были надписи на русском языке, а теперь в родных подъездах и лифтах все больше на английском. А если серьезно?..

Совершенно серьезно пора говорить о том, что процесс переидентификации населения достиг угрожающих размеров. Наши воспитанники не обладают культурным иммунитетом, они восприимчивы к информационно-психологическому воздействию; языковой − глубинный, априорный − патриотизм, который не вызывал сомнения в своем существовании еще тридцать лет назад, нынче присущ разве что жителям стран СНГ, где языковое чувство обострено депривацией и дискриминацией. Простой тест на справедливость данного утверждения − количество родных песен, которые знают наизусть и могут напеть молодые люди в сравнении с бабушками и мамами. Из этого следует то, что и запланировано в отношении России: если население нашей страны не сократится до 30−40 млн. по демографическим причинам, оно уменьшится по причинам идентификационным. А допустить этого никак нельзя! 

Алексей Кушнир, главный редактор журнала «Народное образование», кандидат психологических наук