Один из парадоксов нашей политической истории: крупных государственных и политических деятелей не только возносили на пьедесталы славы и монументов, но и ниспровергали с легкостью необыкновенной. А потом и сами ниспровергатели повторяли путь своих предшественников. Хороший повод задуматься над этим дает 130-летие со дня рождения И. В. Сталина (он родился 21 декабря 1879 г.) и приближающееся 65-летие Победы. 
          По данным аналитического центра Анатолия Левады, 31 процент населения считает Иосифа Сталина жестоким тираном. Но почти столько же и тех, кто готов простить ему «ошибки и пороки», которые «ему приписывались». Главное, считают респонденты, что под его руководством народ и армия победили в Великой Отечественной войне. Каждый пятый называет экс-отца народов «мудрым руководителем», который привел СССР к могуществу и процветанию. А каждый шестой уверен, что только жесткий правитель мог поддержать порядок в государстве «в условиях острой классовой борьбы, внешней угрозы и всеобщей расхлябанности». В многогранной деятельности Сталина были сферы, где он действительно проявил себя как выдающийся политик. Одна из этих сфер, кстати, недостаточно освещенная в литературе, – военно-дипломатическая.
        Объективно оценить ее как нельзя лучше помогут свидетельства человека, который в годы войны сидел рядом со Сталиным за столом многих переговоров и встреч на высшем уровне, где определялись судьбы Европы и мира. Этот человек хорошо известен в международных дипломатических и научных кругах: личный переводчик вождя Валентин Бережков. В напряженных спорах и дискуссиях, которые он переводил для вождя, намечались контуры победы союзных наций во Второй мировой войне и очертания послевоенных европейских границ. Дискуссии и обмен мнениями, в которых участвовал и Бережков, продолжались и в неофициальной обстановке, за столом обеденным.
      Послужной список Валентина Михайловича, этапы его служебной биографии - интереснейшая иллюстрация внешнеполитической, дипломатической деятельности советского руководства и лично И.В. Сталина в годы войны, в предвоенное и послевоенное время. С конца 1940 года вплоть до начала гитлеровской агрессии против СССР Бережков работал первым секретарем советского посольства в столице третьего рейха. Затем в течение десятилетия – в Наркоминделе, где Валентин Михайлович занимался советско-американскими отношениями. В качестве личного переводчика И.В. Сталина, В.М. Молотова принимал участие в работе первой союзной трехсторонней конференции СССР, Великобритании и США (Москва, 1941 г.), в Тегеранской конференции (1943 г.) и в конференции в Думбартон-Оксе (1944 г.), положившей начало созданию ООН.
  Вместе с моим коллегой Вячеславом Забродиным встречаться и беседовать с Бережковым доводилось дважды. Причем на одной из встреч Валентин Михайлович был вместе с заокеанским гостем – советологом и «сталинологом» Стивеном Коэном. Черты американца стерлись из памяти, а вот Валентин Михайлович стоит перед глазами как живой: красивая копна седых волос, аристократичные манеры, эффектные приемы профессионального лектора или преподавателя (он много выступал с лекциями за рубежом). Он был душой любой компании, его любили женщины... С кончиной Валентина Михайловича (23 ноября 1998 года) из этого мира ушел последний и, пожалуй, единственный человек, которому волею судьбы довелось сидеть за одним столом не только со Сталиным и Гитлером, но и с Рузвельтом, и Черчиллем. Остались его книги, одна из которых, «Рядом со Сталиным», увидела свет уже после кончины автора. Остались трое его сыновей, один из которых был переводчиком первого российского президента Бориса Ельцина и экс-главы МИД Игоря Иванова. Думается, записи бесед с человеком, который не один день провел рядом с Верховным Главнокомандующим на самых высоких международных встречах, будут интересны читателям.

Особая версия 

       –  В тревожном сорок первом вы, Валентин Михайлович, работали в Берлине. Что свидетельствовало о близости и даже неизбежности войны с Германией? Как докладывали об этом Сталину?     

       –  С начала 1941-го мы, работники посольства, настойчиво передавали в Москву: Гитлер готовится к «дранг нах Остен». Причем передавали это вопреки «мнениям» сверху. О том, что наши военно-политические оценки верны, убеждали как личные наблюдения, так и сигналы и предупреждения дипломатов нейтральных стран, сообщения антифашистской группы «Красная капелла», группы Раби, намеки некоторых немецких промышленников, ранее получивших крупные заказы от Советского Союза и потому не желавших войны. Предупреждения поступали даже от офицеров вермахта! В апреле 41-го меня пригласили на коктейль к первому секретарю посольства США в Берлине Паттерсону.
         Ко мне подошел майор люфтваффе и тихо, чтобы никто не слышал, сказал:
          – Моя эскадрилья получила приказ перебазироваться из Северной Африки в район Лодзи. Многие другие части тоже перебрасываются к вашей границе...
         Я опешил. Что это: порыв души честного человека или провокация? Ответил сдержанно. Но ведь информация-то получена!
         А еще раньше, в феврале, нам передали русско-немецкий разговорник, напечатанный огромным тиражом.  Вот фразы из него: «Ты коммунист?», «Где председатель колхоза?», «Как зовут секретаря райкома?» и др.
         В феврале - марте военный атташе генерал-майор Тупиков и военно-морской атташе капитан 1 ранга Воронцов сообщали из Берлина в Москву: к нашим границам непрерывным потоком идут эшелоны с танками, артиллерией, боеприпасами. А в мае в приграничной зоне сосредоточиваются крупные соединения вермахта. Германия стала срывать торговые поставки в СССР, а в мае-июне уже практически прекратила выполнение торговых договоров. (В то же время наша страна продолжала бесперебойные поставки в Германию, а в советское посольство почти каждый день прибывали новые сотрудники с женами и детьми). Между тем в конце мая-начале июня немцы перешли к открытым провокациям на советско-германской границе. Не только их пограничники, но и солдаты вермахта, самолеты вторгались на нашу территорию. Были жертвы с обеих сторон.
      По таким фактам мы, получая данные из Москвы, почти каждый день выражали протесты германскому правительству. Сообщали мы и о том, что Берлин буквально наводнен слухами: война с Россией начнется 6 апреля, 20 апреля, 18 мая и, наконец, 22 июня. Уже после войны я узнал: об этом же, ссылаясь на компетентные источники, информировали нашу разведку работавший в Японии Рихард Зорге и сотрудник немецкого посольства в Москве разведчик-антифашист Герхард Кегель. (Последний после войны занимал крупные посты в ГДР). И Зорге, и Кегель называли точную дату начала фашистской агрессии - 22 июня. Об этом информация поступала и из других источников.
       – Итак, в марте - июне 1941-го Германия заканчивала подготовку к агрессии против нашей страны. Почему же Сталин, игнорируя объективные обстоятельства, все же считал, что немцы тогда не напали бы? В чем причина его трагической ошибки?
        – Тут у меня своя версия. По разным причинам раньше я ее не излагал. Основывается она не только на тщательном анализе международной обстановки весны - лета 1941 года, обмене мнением с ответственными мидовцами того времени, но и на моем знании Сталина как политика и дипломата, на его откровенном разговоре с Гарри Гопкинсом (друг и помощник Ф.Рузвельта).
        Да, Сталин знал: войны с фашистской Германией не избежать. Страна спешно крепила оборону. Гитлер, ранее неоднократно заявлявший, что с Англией вот-вот будет покончено, пока не достиг реального результата. Тем временем США стали оказывать военно-экономическую помощь англичанам. Нападут ли в этих условиях фашисты и на СССР? Неужели решатся пойти по пути кайзера Вильгельма II? Ведь для него вступление России в августе 1914 года в Первую мировую войну, по существу, означало ведение ее на два фронта, а в результате...
      Сталин много размышлял над этим. Видел аналогию, но понимал и то, что сейчас не 14-й год. Обстановка гораздо сложнее. Фюрер намного сильнее и коварнее кайзера, Германия уже поработила многие страны, включая Францию. У СССР же нет надежных союзников. С Англией, после вынужденного заключения в августе 1939 года советско-германского договора о ненападении, отношения сложные. Более того, премьер-министром стал У.Черчилль, ярый антикоммунист и антисоветчик. И все-таки, мучительно взвешивая все «за» и «против», Сталин больше склонялся к мысли, что Гитлер не решится воевать на два фронта.
       Неоднократный перенос немцами срока начала войны, конечно, укреплял у вождя эту уверенность. Но, думаю, окончательно убедил Сталина в "верности" сделанного ранее вывода дерзкий перелет в Англию заместителя фюрера по партии Рудольфа Гесса 11 мая 1941 года. Гесс, безусловно не без ведома Гитлера, пытался добиться установления мира между Лондоном и Берлином на антикоммунистической основе и твердого обязательства фюрера осуществить поход на Восток. Сэр Уинстон, кстати, сразу ухватился за подобное предложение, даже собрался выступить в парламенте. Правда, его не поддержали другие члены кабинета – антифашистские настроения в Великобритании усиливались. Черчилль вынужден был отступить.
          – Итак, секретная миссия Гесса успехом не увенчалась. А что скажет Сталин?        
         –
Вывод Сталина был реально подтвержден: Гитлер, многие высшие руководители рейха не очень-то хотят воевать на два фронта. Теперь, по его же расчетам, немцы предпримут новые попытки заключить мир с Англией. Но на это уйдет время, а посему Сталин «перенес» возможные сроки агрессии: весна - лето 1942 года. Оставалось теперь, по словам вождя, в ухудшающихся отношениях с Германией избегать неосторожных действий, не давать нацистам ни малейшего повода для провокаций и развязывания войны. То есть, образно говоря, политически сдерживать авантюризм Гитлера. В итоге получилось, что Сталин переоценил Гитлера как политика и недооценил его как политического и военного авантюриста (расчет только на молниеносную войну). По-видимому, не учел он и надежду фюрера на то, что англичане и американцы не пойдут на военно-политический союз с большевистской Россией.
             –  Валентин Михайлович, какими запомнились вам первые переговоры Сталина, в которых вы участвовали?  
          – Как переводчик советской правительственной делегации я тогда участвовал в переговорах, значение которых даже теперь трудно переоценить. Они велись с лордом Бивербруком и Авереллом Гарриманом, прибывшими в Москву во главе англо-американской миссии. Это были личные представители премьер-министра Великобритании и президента США, наделенные большими полномочиями. Миссия находилась в столице 31 сентября – 2 октября 1941 года.
             Обстановка на фронте тогда была исключительно тяжелой: под Вязьмой попали в окружение 5 наших армий, танки Гудериана рвались к Москве. Многим на Западе казалось, что Россия обречена. Так зачем идти на союз с ней, а тем более оказывать военно-экономическую помощь? Личным представителям У.Черчилля и Ф.Рузвельта предстояло на месте разобраться в ситуации, выяснив главное - способны ли Советы и дальше противостоять фашистской агрессии.
           Что касается первых переговоров со Сталиным, то тот день врезался в память на всю жизнь. Я увидел его совсем не таким, каким позднее люди моего поколения запомнили Верховного по фотографиям и кадрам кинохроники. На нем не было ни блестящей маршальской формы, ни звезды Героя. Ростом – невысок. Сухощавую фигуру облегает блеклый китель военного покроя, но без знаков различия. Одна рука у вождя явно короче другой – почти вся кисть уходит в рукав. Ему тогда было не до внешности. Но уже в первый день меня поразила манера беседы Верховного.
            Говорил он негромко, с грузинским акцентом, но внятно. В речи вождя была какая-то магия убеждения – рубленые, четкие фразы, железная логика. Однажды много лет спустя мы с Авереллом Гарриманом, с которым меня связывала сорокапятилетняя дружба, коротали вечер в его особняке в Вашингтоне. Вспоминали те первые московские переговоры со Сталиным, и он откровенно сказал: «Мы с лордом Бивербруком, хоть внешне и сохраняли бодрый вид, шли к Сталину в подавленном настроении. Наши военные эксперты обрисовали сложившееся положение в самых черных красках. Майор Итон, наш военный атташе, твердил: Россия обречена, Красная Армия деморализована поражениями, нет ни малейшей возможности отстоять Москву. О каких поставках в СССР стратегического сырья и боевой техники вести речь, если все это попадет к немцам? Атташе даже заявил, что если наша миссия хотя бы на несколько дней задержится в Москве, не исключено, что мы будем пленены вместе с русскими...
         Но в ходе переговоров Сталин сам сделал детальный и правдивый военный обзор. Был абсолютно спокоен. Вел переговоры неторопливо и обстоятельно, как будто у него масса свободного времени. Не скрывая трудностей с производством вооружения, попросил в первую очередь поставлять танки, во вторую – противотанковые орудия, а уж затем – самолеты, объяснив, что их выпуск уже налаживается. Сказал: хотелось бы получить и «джипы». Мы были озадачены. Еще более удивило нас, когда Сталин стал разъяснять, какое сырье, оборудование уже сейчас необходимо поставлять вам, чтобы в 42-м году пустить такие-то заводы». Когда же вождь посоветовал англо-американской миссии посетить военные госпитали, побеседовать с ранеными командирами и красноармейцами, Гарриману стало стыдно за свое паническое настроение.
        А предложение посетить Большой театр, съездить с ним на концерт! А банкет, который советский лидер устроил в Кремле! Мы, признался Гарриман, думали: русским в столице уже и есть-то нечего! Общение со Сталиным, поездки по прифронтовой Москве твердо убедили янки в том, что Россия выстоит, немцы не смогут поставить вас на колени. В итоге все важные соглашения с союзниками заключили в рекордно короткие сроки.

                        На берлинской радиоволне

         –  Война шла долгих четыре года. Какие последующие внешнеполитические и дипломатические события тех лет вы считаете наиболее значительными?  И конечно, об участии в них Сталина...
        –  Это, несомненно, вступление США в войну с Германией, первый визит У.Черчилля в Москву, конференция министров иностранных дел СССР, Англии и США в Москве, Тегеранская конференция, высадка союзников во Франции, конференция в Думбартон-Оксе, Ялтинская и Потсдамская. На большинстве встреч на высшем уровне и переговоров советскую делегацию возглавлял Сталин. Расскажу о тех событиях, к которым я имел прямое отношение: ...7 декабря 1941 года Япония внезапно нанесла мощнейший удар по главной тихоокеанской ВМС США Перл-Харбор (Гавайские острова). Соединенные Штаты вступили в войну. Это усиливало наши позиции на Дальнем Востоке. Но как поведет себя Берлин, союзник Токио? Объявит ли Германия войну США? Вечером 11 декабря все ждали выступления Гитлера. За несколько минут до начала я пришел в кабинет Молотова и настроил приемник на Берлин. Нарком хмуро предупредил: Сталин очень интересуется речью Гитлера и как можно быстрее хочет все знать. После бурной овации фюрер обратился к своим соотечественникам. Поначалу он говорил спокойно, а потом впал в истерику. Выразить смысл его выкриков по-русски во время синхронного перевода с эфира было непросто. Тут зазвонил зеленый телефон. Это мог звонить только Сталин.
       –  Да, уже начали... Пока общие фразы... Еще не ясно, что решили, - пояснил Молотов. И вот она, ключевая фраза: «Германия разрывает отношения с США и объявляет им войну». Молотов тут же сообщил об этом Верховному. Они сделали вывод: несмотря на такой важный шаг Берлина, японцы все же не вступят в войну против СССР. Причина? Под Москвой уже идет наступление советских войск, развеявшее миф о непобедимости вермахта. А вот США еще раз убедившись в авантюризме Гитлера, теперь станут полноценными участниками антигитлеровской коалиции.

                 «Маршал Сталин меня не так понял»      

      –  А как Сталин относился к Черчиллю?  

      –  Вскоре в Москву прилетел министр иностранных дел Великобритании Энтони Иден. Он также считал, что вступление США в войну заметно сплотило коалицию. Иден захотел побывать в местах, откуда выбили фашистов. В районе Клина он был поражен огромным количеством боевой техники, брошенной ими при отступлении, а также жалким видом пленных. Уже в Кремле, высказывая Сталину восхищение победой Красной Армии, мистер Иден обронил:

     – А все-таки Гитлер еще под Москвой и до Берлина далеко... 
     –  Ничего, – ответил Сталин, – русские уже дважды были в Берлине, будут и в третий раз.
      В августе 1942 года, когда шли жестокие бои на Волге, в городе, носившем имя Сталина, в Москву впервые прилетел британский премьер Черчилль. Переговоры с ним были тогда холодными: Англия не выполняла своих обязательств. А ведь ранее премьер-министр во время посещения В.М. Молотовым Лондона торжественно обещал открыть в Европе второй фронт летом 1942 года.

      Но Черчилль слова не сдержал. Более того, когда немцы вышли к Волге, и бои там становились все ожесточеннее, Лондон и Вашингтон прекратили отправку судов с грузами для СССР Северным морским путем, на который приходилось 75 процентов всех поставок по ленд-лизу. Срывы поставок союзники пытались объяснить гибелью конвоя PQ-17. Сталин вручил Черчиллю меморандум, обвиняя Англию в несоблюдении союзнических обязательств. Черчиллю будто по коленкам дали. Он то превозносил Красную Армию, то вставал в позу по какому-либо второстепенному вопросу, то, оправдываясь, обещал Верховному уладить с поставками. Чаще обычного прикладывался к армянскому коньяку. Остряки ухмылялись: побывал под отрезвляющим душем Сталина.  
      ...В конце 1943 года в Тегеране в исключительно торжественной обстановке тот же Черчилль вручал Сталину меч – дар короля Великобритании Георга VI гражданам Сталинграда. Этот меч и по сей день хранится в музее обороны города.
       Иосиф Виссарионович выглядел особенно хорошо в светло-сером кителе с маршальскими погонами. В его фигуре, выправке, выражении лица чувствовались сила и достоинство. Когда, приняв меч, Верховный бережно вынул клинок из ножен, поднес к губам и поцеловал, я мельком взглянул на Черчилля и Рузвельта. Последний действительно был взволнован, радовался искренне. А у британского премьера все-таки чувствовалась фальшь.
     Через несколько дней на очередном заседании большой тройки он вдруг начнет разъяснять Сталину, что операция «Оверлорд» (высадка союзников во Франции) вообще может не состояться. Верховный, резко поднявшись с места, обратился к Молотову и Ворошилову: «Идемте, нам здесь делать нечего. У нас много дел на фронте». Черчилль заерзает в кресле, покраснеет, сразу скажет, что маршал Сталин его не так понял. Лично он – за высадку. Острый конфликт тактично погасит Рузвельт, и конференция продолжится.   

     –  Обсуждал ли вождь проблемы послевоенного будущего? 
     –  Да, он уделял огромное значение послевоенному миропорядку. По его убеждению, необходимо было создать всемирную организацию государств с большими правами и полномочиями, которая могла бы отстаивать мир и равноправные отношения между ее членами. Сталина в этом горячо поддерживал Рузвельт. Основы такой организации (ООН) предстояло заложить на конференции в Думбартон-Оксе (США). В составе советской правительственной делегации, которую возглавил наш посол Андрей Андреевич Громыко, мне посчастливилось работать.

          К вопросу о ленд-лизе

       –  Валентин Михайлович, на Западе часто говорят, будто бы «основным фактором спасения России» стала помощь США по ленд-лизу.  

       –  Это не просто искажение истории, а явная ложь. Вот цифры. За время Великой Отечественной войны Соединенные Штаты, по их же официальным данным, поставили нам 14 450 самолетов и около 7 тысяч танков. Много это или мало? Судите сами: в последние три года битвы с фашизмом советская промышленность производила более 30 тысяч танков, до 40 тысяч самолетов ежегодно. Поставки союзников СССР по стрелковому оружию и боеприпасам вообще были незначительными. Но даже то вооружение, что мы получали, нередко было устаревшим, некомплектным или же с серьезными конструктивными дефектами. Сталин не раз указывал на это Рузвельту и Черчиллю.
       Так, 18 июля 1942 года он уведомлял президента: «Считаю долгом предупредить, что, как утверждают наши специалисты на фронте, американские танки очень легко горят от патронов противотанковых ружей, попадающих сзади или сбоку». Позднее Верховный выразил озабоченность тем, что США поставляют СССР устаревшие самолеты Р-40 вместо куда более современных «аэрокобр», а англичане присылают никуда не годные «харрикейны», уклоняясь от поставок хороших истребителей «спитфайр». Помнится, я стал свидетелем негодования Сталина в связи с тем, что 150 «аэрокобр», которые американцы собирались передать нам, были отданы англичанам.

        –  А не трудно ли вам было работать со Сталиным? Речь не только о физической нагрузке...  

        –  Да, трудно, но и интересно, почетно. Мы ведь тоже причастны к большим историческим событиям. Трудились по 12–16 часов в сутки. Важнейшими делами Сталин, как правило, занимался вечером и в первую половину ночи. Все наркоматы и наш, естественно, подстраивались под этот режим. В Наркоминделе я отвечал за американскую референтуру. Когда приезжали делегации, переводил переговоры Сталина и стенографировал их, затем оформлял протоколы. Он часто брал перечитывать их. (Эти функции я поочередно выполнял с переводчиком в ранге советника В.Н. Павловым, впоследствии послом СССР в Англии.) Все документы, предназначенные для Сталина, мы готовили особенно тщательно. Отправляли только после разрешения Молотова. Часто они возвращались к нам от Сталина без каких-либо пометок – лишь в верхнем углу стояли знакомые инициалы, выведенные синим карандашом. Но не раз мы получали их и с поправками и замечаниями, и дорабатывали документ. Бывало, хотя и редко, что документ заворачивали. В такие дни к Молотову лучше было не подходить – он сильно переживал.

          –  Почему? Неужели Молотов, считавшийся другом и единомышленником Сталина, боялся его?

          –  Нет, не боялся. Да, он был единомышленником вождя, преклонялся перед его способностью схватывать суть дела, анализировать события и никогда не допускал мысли, что вождь ошибается. Поэтому Молотов, когда их мнения сразу не совпадали, расстраивался... Оценка Гарримана и Черчилля Приведу и другой, на первый взгляд, курьезный случай, произошедший уже со мной. О нем я как-то упомянул в своих мемуарах. В Тегеране Сталин пригласил на обед Франклина Рузвельта, Уинстона Черчилля, Энтони Идена и Гарри Гопкинса. С советской стороны, кроме Верховного, на нем были только Молотов и я.
         К столу то и дело подавались изысканные блюда. Конечно же, продолжался и обмен мнениями. Я старательно переводил. Принесли бифштекс. Во время паузы я отрезал кусок мяса побольше и быстро сунул его в рот – с утра ничего не ел. Тут Черчилль обратился к Сталину с каким-то вопросом. Сталин посмотрел на меня – а у меня полон рот. Воцарилась неловкая тишина. Все смотрели в мою сторону: послышались смешки.
         Я покраснел как рак. Сверкнув глазами, Сталин наклонился ко мне и тихо процедил:
         – Тоже мне, нашел где обедать! Ваше дело переводить, работать. Набил полный рот, безобразие! У меня сразу пропал аппетит. Причем не только в тот день... Однако столь суровое замечание в мой адрес так и не повлекло за собой серьезных последствий.

         – Валентин Михайлович, итак, вы длительное время непосредственно работали со Сталиным. Ваше личное отношение к нему, к его деятельности в годы войны.  

         – Для меня несомненна личная виновность Сталина в массовых репрессиях, его роль в падении международного престижа СССР в этот трагический период, ответственность за наши поражения первых военных месяцев 41-го года, целенаправленное торможение им демократических начал в послевоенное время, необоснованные гонения на многих наших выдающихся ученых. Но в то же время жесткая, порой даже жестокая требовательность Сталина, его огромная политическая воля, целеустремленность и настойчивость, умение организовать и дисциплинировать людей в годы войны сыграли немаловажную роль в мобилизации всех сил на отпор агрессии, на полный разгром врага! В войну подавляющее большинство населения страны верило в Сталина. Было и то, что я лично наблюдал все годы грандиозной битвы с фашизмом: Сталин после июня 41-го проявил себя как незаурядный политик-дипломат.
         Во многом благодаря ему была создана и укрепилась антигитлеровская коалиция – СССР, Англия, США. (К концу войны в нее входило уже более 50 стран.) На счету вождя и нелегкий успех многих ответственных переговоров в Москве, Тегеране, Ялте, Потсдаме. А ведь проблемы там решались острейшие, принципиальные. Но, возглавляя советскую делегацию, Сталин справлялся с решением задач даже тогда, когда между союзниками имелись большие разногласия.

        –  Почему?

        –  Да потому что Сталин при всех его известных минусах обладал уникальными позитивными качествами. Аверелл Гарриман, к примеру, признает, что его удивляли в русском вожде «глубокие знания, фантастическая способность вникать в детали, живость ума и поразительно тонкое понимание человеческого характера... Я нашел, что он лучше информирован, чем Рузвельт, более реалистичен, чем Черчилль, и в определенном смысле наиболее эффективный из военных лидеров». Примечательно, что тот же Черчилль, никогда, мягко говоря, не питавший любви к России и к тогдашней советской системе, отметил в своих многотомных мемуарах о Второй мировой войне: «Я прибыл в Кремль и впервые встретился с великим революционным вождем и мудрым русским деятелем и воином».
Точнее не скажешь...