27 августа 2009 года мы получили печальное известие: умер Сергей Владимирович Михалков. У него было немало регалий – орденов, званий, должностей – но выше всего две: поэт и солдат. Всем известный детский поэт и офицер Великой Отечественной, написавший гимн, под звуки которого Красная Армия освобождала города. Покойтесь с миром, Сергей Владимирович! А нам предстоит осмыслять судьбу поэта и судьбу его произведений.
Успех Сергея Михалкова, его демонстративная государственническая благонамеренность, да ещё и активность известных потомков – всё это смущает и будет смущать даже самых независтливых литераторов. Перестроечная публицистика уничтожила идеалы, которым служила детская поэзия, да и басни сталинского лауреата. Михалкова называют беспринципным царедворцем при всех режимах, – это натяжка. Он – сталинский выдвиженец, и писал о генералиссимусе бравурными красками парадных транспарантов:
В день парада,
В утро Первомая
В майский день весенней чистоты,
Девочку высоко поднимая,
Принял вождь
Из детских рук цветы…
В бесчисленных переизданиях после ХХ съезда этих строк не было. Изменился пионерский ритуал, фигуру Сталина из него исключили – и было бы абсурдом оставлять его в ритуальном стихотворении. Но присмотримся: активным антисталинистом в хрущёвские годы Михалков не стал, а со временем и вовсе не раз намекал на уважительное отношение к Сталину. Значит, личная магистральная линия принципов патриота-державника оказалась важнее конъюнктуры. Хотя, конечно, после Сталина в его стихах поселились и новые вожди, чьи фамилии после отставок и смертей вымарывались из переизданий. Из Хрущёва супергерой не получался, скорее – весёлый ярмарочный дядька. Ушёл Хрущёв – наступил черёд Леонида Ильича. Тут и фамилию называть не нужно, тем более, что речь идёт об историческом XXV съезде КПСС.     И ведь нашёл поэт фактуру для парадного портрета точнее, чем у Налбандяна: в Хрущёве – порыв, эмоцию, шутовство, в Брежневе – причастность к истории поколения, приверженность к ритуалам (не случайно мы видим его на съездовской трибуне, а Хрущёва – влетающим в кремлёвский зал).
Говорят, что такие стихи калечат детскую психику верноподданническим буйством, другие ответят, что дух политической благонамеренности помогает воспитанию здорового поколения. Стоит ли писать политические оды  для детей? Не знаю. А только писали, пишут и будут писать, начиная с первого русского гимнописца (которому, как и Михалкову, приходилось и подновлять собственный гимн). Эти стихи Жуковского про Николая Первого тоже декламировали гимназисты:
Царь наш любит
Русь родную,
Душу ей отдать он рад.
Прямо русская природа;
Русский видом и душой,
Посреди толпы народа
Выше всех он головой.
И впору вспомнить Гоголя: «От множества гимнов и од царям поэзия наша, уже со времен Ломоносова и Державина, получила какое-то величественно-царственное выражение. Что их чувства искренни – об этом нечего и говорить. Только тот, кто наделен мелочным остроумием, способным на одни мгновенные, легкие соображенья, увидит здесь лесть и желанье получить что-нибудь, и такое соображенье оснует на каких-нибудь ничтожных и плохих одах тех же поэтов» – да и древнерусский эпос, в котором идеализация князя была необходима как объяснение в любви к Родине. Не все же из нас, как Иосиф Бродский, лишены патриотического сантимента.
Баснописец знал толк в гимническом этикете, но не оплёвывал поверженных кумиров. Не был Михалков и в рядах перестройщиков, скорее его воспринимали как мягкого консерватора, вальяжного супротивника реформ. Аввакумовский пафос Михалкову чужд: ему не с руки идти против течения, бунтовать и бичевать. Михалков – не парнасец и не «проклятый поэт», он герой массовой культуры, который прилежно соблюдает государственный регламент, уважительно относится к чинам и наградам, всерьёз берётся за дела Союза писателей, приемлет феномен «литературного начальства». Этот налёт вельможности обыкновенно принимают за конформизм. Но Михалков поёт гимны только той власти, которая совпадает с его представлениями о сильной стране.
В августе 1991-го он (пожилой уже человек) не сошлётся на дипломатическое недомогание,  поддержит ГКЧП – и не пойдёт на попятную.  Его младший сын будет 21 августа стоять рядом с Ельциным, Боннэр и Хазановым – а Сергей Владимирович к победителям не присоединится. Взгляды отца и сына разойдутся и в оценке Павлика Морозова. Сын станет клеймить пионера-героя, а отец защитит мальчишку, о котором написал когда-то стихи и песню. Ведь Павлик Морозов никаких доносов не строчил, а просто дал на суде честные показания против негодяя-отца, за что и был убит…
Не стал всесоюзный дядя Стёпа и штатным певцом девяностых. В ельцинские времена даже завидный орденостас пополнялся медленнее, чем у заштатных филармонических пародистов, хотя, как известно, награды любят заслуженных дуайенов. Михалков вернулся в официоз как автор гимна, когда снова задули над Кремлём державнические ветра. Не складывается портрет «постельничего всех царей», неразборчивого приспособленца, скорее видна искренняя приверженность сильному государству, ради которого можно и жизнью пожертвовать; и сильному вождю, которому и польстить не грех. Это позиция, с ней можно не соглашаться, но очевидно, что одним карьеризмом её не объяснить. В последние 20 лет советскую власть пинали даже бывшие патентованные марксисты и профессиональные партработники. Вот уж конъюнктурный мотив! А Михалков в 1995-м году с гордостью назовёт свою книгу «Я был советским писателем».
Лёгкая критика советских несвобод, ревизия прежних установок (как в случае с оценкой Солженицына) в михалковских мемуарах имеется, но выглядит вынужденной ритуальной данью новым временам. Чтобы оставаться закоренелым коммунистом в середине девяностых нужно было обладать всё тем же аввакумовским темпераментом… Зато о столпах советской культуры от Демьяна Бедного до Фадеева он по-прежнему пишет с искренним подъёмом. И государственного равнодушия к литературе он девяностым не прощает. На фоне наших некоторых шестидесятников, что из верных ленинцев легко обернулись верными колчаковцами, а вместо пыльных шлемов стали воспевать буржуазный комфорт, Сергей Михалков предстаёт непреклонным Катоном.
О своём аристократическом происхождении говорит без кичливости и, опять-таки вопреки конъюнктуре, не спекулирует на конфликте между дворянской семьёй и жестоким обществом. Михалковы приняли советскую власть с осознанной сменовеховской мотивацией: «Могла ли наша семья спрятаться от бед и невзгод послереволюционной России где-нибудь в Париже или в Берлине? Разумеется, могла. Почему же мой отец выбрал иной путь? Почему он решил, несмотря ни на что, терпеть все, что суждено русскому народу? Должно быть, и потому, что знал себя, знал, что истинно русскому человеку трудно, почти невозможно прижиться в чужом, даже благодатном краю. Надо при этом учесть, что он был верующим человеком и понятия долга перед людьми, Отечеством были для него не пустым звуком. Поэтому он в числе других образованных людей услышал призыв о помощи, в которой нуждалось разрушенное хозяйство страны. Да, призыв был от новой власти, от большевиков, от тех, кто разорил его семью. Но другой-то власти не было! И другого разумного призыва он не слыхал... Воспитанный в уважении к простому народу, в сострадании к его бедам, он не посчитал доблестью саботаж, а пошел и стал работать там, где был нужнее». Так объяснил родовое кредо сам Сергей Михалков – в суховатой манере давно затверженных формул.
Герой Михалкова – дядя Стёпа. Человек из сказки, живущий рядом с нами, на заставе Ильича. Михалков гордился, что после второй сказки про Степана Степанова мамаши перестали пугать детишек милиционером. Сергей Арутюнов говорил мне, что, сколь ни старался Д.А.Пригов своим «милицанером» затмить дядю Стёпу – не удалось. В шутливых, умеренно назидательных стихах Михалков оставался в пространстве советского мифа, в котором он как у Бога за пазухой: Степанов – славный защитник правопорядка и фронтовик, который «ранен был немножко, защищая Ленинград». А главное – стихи про Степана были настоящими, без инерции давно найденного шлягерного обаяния. И даже третья и четвёртая сказка про дядю Стёпу, написанные через много лет после первого великанского успеха, обнаруживали прежнюю живость стиха. Чего стоит последняя строфа про дедушку Степанова – простодушная, напевная и светлая:
Знают взрослые и дети,
Весь читающий народ,
Что, живя на белом свете,
Дядя Стёпа не умрёт!
Михалков не раз признавался в ещё детской любви к Демьяну Бедному – популярнейшему стихотворцу двадцатых годов. В басенном жанре Михалков учителя превзойдёт. Гимн Советского Союза Михалков написал в соавторстве с Габриэлем Эль-Регистаном и И.В.Сталиным. А сказку Нового года – вместе со Львом Кассилем и всё тем же И.В.Сталиным. Мы редко вспоминаем, что мифология Новогодней сказки, с дедом Морозом, внучкой Снегурочкой и зажиганием ёлки, –  советского происхождения, и фамилии авторов первых довоенных ёлок и их куратора – не секрет. Сочинил Михалков и классическое новогоднее стихотворение, в котором «всё всегда произойдёт, всё всегда сбывается». Поэт с жизнелюбивой установкой на массовость не мог не написать несколько десятков песен, из которых наиболее популярны «Сторонка» и «Песенка весёлых друзей». А мне по душе тревожная предвоенная песня, которая была не просто славной стилизацией фольклора. Это стихи юноши, воспитанного на молоке и мёде, знающего про старого казака Илью Муромца и его заставу богатырскую.
Обычная история: наша ирония прокисла, а законы, угаданные Михалковым,  время не отменило. Как мы смеялись над «Рублём и долларом», в особенности – над финальной строкой «А ну, посторонись, советский рубль идёт!». На фоне падения «деревянного» и свободного хождения всесильного доллара в России эта басня стала казаться устаревшей агиткой. Но вот недавно вспомнились эти строки – и я поразился. Отповедь, данная михалковским рублём доллару, очень точно отражает правду наших дней – как новостное агентство: «Тебе в любой стране лишь стоит появиться, Как по твоим следам нужда и смерть идут. За черные дела тебя берут убийцы, Торговцы родиной тебя в карман кладут...». Ведь это написано про нашу эпоху реформ, когда святыней стал «чёрный долларовый нал». И басня Михалкова уже не воспринимается как наивная пропаганда, мы видим в ней и трагизм, и аналитическую правдивость. Прав оказался простодушный, но хитрый сатирик!
Стоило премьер-министру Черномырдину в Ярославской области подстрелить медведицу с двумя медвежатами – тут же актуализировалась другая басня:
А где-то продолжалась канонада,
Охотился районный прокурор…
А вот это и про сегодняшний, и про завтрашний наш день:
За Бюрократом Смерть пришла,
Полдня в приемной прождала,
Полдня в приемной просидела,
Полдня на очередь глядела,
Что все росла,
А не редела...
И, не дождавшись... померла!
А когда мы узнаём о трудоустройстве отставленных с позором, обанкротившихся премьеров (включая уже упомянутого охотника) и вице-премьеров, которые сегодня председательствуют в энергетике, завтра – в финансовом мире, послезавтра – в дипломатии, – как же хочется повторить старую басенную мораль Михалкова:
Но если уж Осёл попал в номенклатуру,
Вынь да подай ему руководящий пост!
Михалкову горько, что «порушены дружеские отношения между целыми народами! Ловкие фальсификаторы истории теперь не жалеют слов, чтобы убедить общественное мнение в том, что дружба советских народов – это фикция, её никогда на самом деле не существовало! Скорблю и о том, и об этом». Ох, дружба народов… Нет её в наши дни, аккурат с 1991 года перестали учить детей такой дружбе – и она уже не воспринимается как норма. Новая массовая культура вскармливает в ребёнке агрессивного зверя, который бровью не поведёт, узнав, что в его дворе мальчишки зарезали мальчишку – за неправильный разрез глаз. Детская преступность – что с нацистской подоплёкой, что без неё – становится всё жесточе, всё обыденнее. Когда Михалков писал, а мы читали:
Вот три приятеля идут,
Их летом ждёт Артек.
Один таджик, другой якут,
А третий друг узбек.
Казалось, что резонёр-поэт приторно повторяется со своими прописными истинами, со своим образцово-показательным Артеком. А ведь он прививку нам делал – от опасных социальных инфекций. «На прививку, первый класс!». Не нужно нам ни прививок, ни всеобуча, даёшь свободу! И начался праздник непослушания – свобода деградации и контрпросвещения.
Есть у Михалкова одна навязчивая тема, к которой его много лет тянуло возвратиться. Учитель и конкурент Михалкова по детской литературе  лихо свёл всего Горького к архетипу Ужа и Сокола, так и Михалкова можно свести к истории Зайки. «Сомбреро», «Красный галстук», «Чужая роль», наконец, «Зайка-Зазнайка». Михалков следовал совету Чехова:  степени Зайки-Зазнайки. Вообще-то Сергей Михалков – искуситель! –  любит поддразнить гусей, появиться прилюдно при орденах, с очаровательной спутницей, излучая благополучие, чтобы у завистников стекленели глаза. А всё-таки помнит про Зайку-зазнайку – как про своего Чёрного человека. Без этого образа –  глядишь и стал бы бюрократом из собственной басни. Все условия для этого были.
Он был действительным тайным советником писательского департамента, а к пиджаку с орденами шли в тон охранительные речи. Догматику патриотизма многие считают уродливым реликтом, но приглядимся прагматически – кто был ближе к интересам большинства – Михалков или диссиденты? Что оказалось сообразнее российской природе – суровая и ясная советская власть или власть капитала?
Михалков военкором  прошёл Великую Отечественную, был не последним из идеологов холодной войны, и чистоплюйство стороннего наблюдателя, наверное, посчитал бы малодушным. Оставался выбор между ЦРУ и КГБ, это противостояние проглядывается в былинной солженицынской кампании 1973 –1974. Статья Михалкова в литературке называлась «Саморазоблачение клеветника»: «До чего же глупо, господа! Ни солженицыны, ни другие троянские лошади вам не помогут – советский народ не нуждается ни в каких опекунах с Запада… Что ж, теперь, по крайней мере, до конца вырисовался облик Солженицына, если он кому-то не был вполне ясен до сих пор, – облик человека, переполненного яростной злобой, высокомерием и пренебрежением к своим соотечественникам. И, значит, он сам ставит себя вне нашего общества», –  Михалков отстаивал советский патриотизм, настоянный ещё и на великодержавных дрожжах – как исстари настаивали водку на смородине в доме Михалковых и Кончаловских. Иногда ту кампанию 1974 года представляют линейно –  как травлю великого писателя земли русской. Между тем, Михалков и его товарищи защищали ценности, которые были священны для миллионов. В «Архипелаге ГУЛАГ» Солженицын не только проклинал ленинскую и сталинскую систему, он пытался испепелить обелиск Победы в душах читателей. Время покажет, кого подвергнут потомки историческому остракизму – победителей Великой Отечественной или их ниспровергателей. 
Предвоенные литинститутцы – предпоследнее литературоцентричное поколение – были воспитаны в атмосфере мифов и былей про бурную писательскую жизнь. Потому они, не знавшие слова имидж, старались быть «творимыми легендами». До трубки Симонова молодому Михалкову было далеко, но всё же он превратил в «нашу марку» и лёгкое заикание, и долговязость. Пирожные тридцатых годов вкусны даже на картинках, но идеология не менее сладостна.
Обо всём в статье не скажешь: «не опишешь в этой были всех боёв, какие были!..». Слово «быль» мы уже произносили.  Это важный михалковский жанр – патриотический цикл небольших детских поэм. Всё началось с довоенного стихотворения «В музее В.И.Ленина», за ним последовали «Быль для детей», «Разговор с сыном», «Будь готов!»... Сейчас многие ищут национальную идею, а в недавние времена все мы воспитывались на идеалах именно в доступном и ёмком поэтическом изложении Михалкова. Мы верили им – и патриотическое чувство впервые аукалось  в наших детских душах именно при чтении михалковских былей. Национальная идея – не гомункулус, а вот такая азбука, затверженная мною, как и миллионами других советских детей, назубок:
Да, посмей назвать отсталой
Ту великую страну,
Что прошла через войну,
Столько бедствий испытала,
Покорила целину –
И почти до звёзд достала
Перед рейсом на Луну.
Десять лет назад многим из нас казалось, что время отменило эти стихи, но это поспешное впечатление было акустическим обманом. «Тот ураган прошёл, нас мало уцелело» – а михалковский патриотизм выстоял. И сейчас он уверенно высится над разбитыми кораблями маленьких озлобленных идеологий последнего времени. Когда детский поэт настойчиво обращается к политическим идеологемам, да ещё и создаёт государственный гимн – это и есть советский патернализм в действии. Дедушка Ленин и отец Сталин – ключевые образы этой системы. Брежневское политбюро аксакалов тоже (с меньшим энтузиазмом, но не будем преувеличивать и жар протестных настроений) воспринималось как уютный, свойский семейный совет старейшин. Михалков написал краткий курс истории СССР для детей – начиная от судьбы Ленина, заканчивая апофеозом развитого социализма, с всенепременным упоминанием целины, космических побед и борьбы за мир. По законам советской этики, образы юных борцов за коммунизм, юных патриотов страны были необходимы – такова суть пионерского движения. Двенадцатилетний Володя Карасёв штурмовал Зимний, двенадцатилетний Володя Алексеев был телефонистом Чапаевской дивизии, а пионеры-герои Великой Отечественной были высоким эпосом о советском детстве. 
Михалков (подобно Гайдару, Ан. Рыбакову, Долматовскому) расскажет про детей, которые ловят шпионов, мечтают воевать в Испании, готовы сражаться с врагом – и это было романтической игровой инициацией, как игра в индейцев. Вот мальчишки повстречали «на перекрёстке двух дорог» незнакомца, взяли его под локоток и проводили туда, где «стоит в дверях конвой». Ибо:
Есть в приграничной полосе
Неписанный закон:
Мы знаем всё, мы знаем всех,
Кто я, кто ты, кто он.(1937)
Кто-то свысока назовёт такой патриотизм казарменным. Двадцать лет мы окропляем себя болотной водицей снобизма. Партизанам свободного и толерантного индивидуализма пионерская этика кажется ущербной, едва ли не преступной. Нужно ли об этом писать для детей? Да, пропаганда. Но без такой пионерской пропаганды трудненько было бы выковать сталь, которая выдержала удар настоящего гитлерюгента. И написано стихотворение «Враг» за три года до начала войны. Жестокое время, и писать только про пропавшего щенка и прививку Михалков не мог.
Повадка и опыт детского поэта обогатили арсенал патриота-государственника. Мотивы торжественной оды в её оснастке ХХ века сочетались с простотой и ясностью детского стиха, пригодного к весёлой декламации. Автор былей показал себя рачительным хозяином золотого ключика к сердцам самых юных читателей. Свои патриотические стихи он написал так, что они стали интересны детям, как самая увлекательная сказка.
Патриотизм Михалкова-государственника искренен и простодушен: эта константа всегда присутствует в его творчестве, и не менее простодушный читатель доверяет Михалкову-патриоту, как надёжному товарищу. Всем известно, что и для Михалкова Сталин стал своего рода дядей Стёпой, когда обратил на стихотворение «Светлана», опубликованное молодым поэтом в 1935 году. Тонкое лирическое стихотворение, одинаковое близкое ребёнку и юной девушке:
Я тебя будить не стану,
Ты до утренней зари
В тёмной комнате, Светлана,
Сны весёлые смотри…
Имя героини Михалкова совпало с именем дочери вождя. Но дело не только в «Светлане». Сергей Владимирович представлял тот тип молодого советского человека, который был востребован эпохой. Энергичный, способный, связанный с имперской российской традицией. Чем-то похожий на всех – разом –  героев «Горя от ума» – и на Чацкого, и на Фамусова, и на Молчалина. Сергей Михалков олицетворял государственническую элиту России, которая, взвесив всё, осознала созидательное историческое значение советского феномена. Да, в те годы пролито много крови, немало и невинной… Но страна дважды поднялась из развалин, но культура доказала свою жизнеспособность. Дай Бог, чтобы из нынешних развалин мы вышли с меньшими потерями, однако надежд на такой исход немного. Михалков писал о Сталине: «Я ему верил, он мне доверял».
Вот ведь как: без великого государства Сергей Владимирович Михалков не мыслит и своего художественного пространства. Увлечённые анархическими идеями литераторы с некоторой снисходительностью называют Михалкова «придворным поэтом». А либеральной жандармерии никогда не понять, что служение государству может быть самостоятельным выбором художника, и, на мой взгляд, этот выбор свидетельствует о мудрости и благородстве писателя куда больше, чем демагогия вечной оппозиционщины… В действующей армии написаны такие стихи, как «Десятилетний человек», «Ты победишь!», «Детский ботинок»… Дети и война – вот какая тема особенно волновала Михалкова в те годы. Обычно ироничный и бодрый, в этих стихах наш поэт испытывает сильнейшее, рвущее сердце, чувство.
Антивоенная тема, конечно, не иссякла в поэзии Михалкова вместе с победными салютами 1945-го. Через несколько лет после победы, в напряжённые месяцы ядерного шантажа, когда к виску нашей страны снова было приставлено неумолимое дуло, Михалков перефразировал В.В. Маяковского («Я хочу, чтоб к штыку приравняли перо…»).
Давным-давно Сергей Владимирович написал стихотворение «А что у вас?», ставшее общеизвестным («Дело было вечером, делать было нечего…»). Герои этого стихотворения – школьники тридцатых годов – делились друг с другом своими мечтами, рассказывали о своих мамах… В девяностые годы Михалков «подслушал» другой детский разговор:
Я хочу, – сказала Вера,
– Быть женой миллионера.
Буду ездить по Москве
На спортивном «БэЭмВэ».
Михалков, не впадая в скучную дидактику, культивировал другие ценности:
Я знаю, кем я буду
И кем я стать могу:
Когда-нибудь из дома
Уеду я в тайгу.
И с теми, с кем сегодня
Я во дворе дружу,
 Железную дорогу
В тайге я проложу.
Читатели этого стихотворения, уж простите за социологию, прорубаясь сквозь тайгу, создали нефтегазовое благополучие для тех, кому «ничего на свете не нужно, кроме импортных штанов». Михалкову был дорог «рабочий русский род», которого почти уже нет в ХХI веке. А поэт дарил ему надежду:
А если ты научишься работать и мечтать –
Великим Финтифлюшкиным ты в жизни можешь стать!
Ведь это обращение к каждому ребёнку, чтобы он верил в свою звезду, развивал способности трудолюбием, был ответственным, пытливым, честолюбивым. А смешная фамилия «Финтифлюшкин» снимает мертвящий «сурьёз» темы. Есть такой социальный феномен – «американская мечта». Идеология успеха, доступного каждому, стоит только поверить в свои силы и положиться на трудолюбие. У нас была своя мотивирующая мечта – она сложилась независимо от американского аналога – и в ХХ веке дала удивительные всходы. Да, в императорской России расцветала классическая культура, но то была культура элитарная. Благодаря С.В. Михалкову и его единомышленникам мы получили страну лучших в мире маршалов и рядовых, учёных и писателей, музыкантов и металлургов, нефтяников и педагогов. Каждый из них сердцем воспринял призыв Михалкова: «Ты можешь стать великим!». Это и есть русская советская мечта, оптимистический светлый путь Золушки.
Много лет минуло. Осыпается штукатурка с павильонов ВДНХ, даже в райцентрах перевелись гипсовые парковые пионеры. Когда-нибудь они вернутся. Снесли гостиницу Москва – но тут же принялись заново воспроизводить по щусевским рисункам. Как бы ни отменяли Михалкова, всё равно придётся восстанавливать. Он и с детьми послезавтрашнего дня будет уплетать пирожные.

Арсений Замостьянов.