Этот очерк появился фактически на второй день после погребения Валентина Саввича Пикуля. Время, прошедшее с той поры, не притупило горечи утраты, не поколебало авторских истин. Поэтому мы сочли возможным вернуться к публикации Николая Иванова в эти дни, когда Россия празднует 80-летие со дня рождения выдающегося «певца во стане русских воинов».
НО БУДЕТ ЧАС…
...Он умер в Риге в дни, когда Латвия деланно-наигранно скорбила по поводу очередной годовщины свержения в 1940 году фашистского правительства и образования Латвийской ССР...
− Извините, Латвийское радио. Как вы относитесь к тому, что произошло в Латвии? − перехватила меня недалеко от гарнизонного Дома офицеров журналистка.
Как я мог относиться к смерти Пикуля? Я просто взял билет и приехал к человеку, который меня никогда не знал. Чтобы поклониться Таланту.
− Не стало большого мастера. Знаете, перед отъездом мне позвонил друг из Читы и сказал: «Впервые после смерти Шукшина стало так пусто и больно»...
− О, извините, мы говорим о разных вещах. Смерть Пикуля меня совершенно не интересует, − замахала руками корреспондентка. − Я о трагедии Латвии.
Ну что же, Латвия может записать в свой «актив» еще одну свою трагедию (и тоже без кавычек): в ее столице умер выдающийся писатель, человек, пользующийся величайшей популярностью не только у нас, но и на таком любимом рижанами Западе, а они сделали-таки вид, что ничего не произошло 17 июля 1990 года. Потом для таких, как Валентин Саввич, даже придумают определение − «русскоязычное население». Нам, собственно, стыдиться своего языка нечего, а вот до берегов Балтики, может быть, когда-нибудь дойдут понятия чести и благородства...
Сам Валентин Саввич старался быть подальше от политических страстей и писательских «разборок» с дележами заграничных командировок и литфондовских дач. Он − работал. Где-то с 11 часов вечера и до 5 утра. Каждодневно (каждонощно). В последнюю для себя новогоднюю ночь, 1 января 1990 года, он после поздравлений сел за письменный стол и набросал план работы на новый год. Среди прочего: «...До осени писать Паулюса. Заниматься портретами, пока не устану. Дописать до 1000 стр. все миниатюры. Искать издательства для издания их трехтомником».
А в рабочем кабинете − приготовленные для последней перепечатки 12 пачек бумаги: роман «Сталинград» (впоследствии «Площадь павших бойцов») близился к завершению, отвлекали лишь боли в левом глазу, который начал слепнуть (однажды, вырезая стекло для портретных рамок своих героев, он поранил глаз осколком). Записка перед глазами: «Сталин − рост 163 см». На люстре − аксельбант. На стеллажах рядом с книгами − погоны русских и советских офицеров. Брошюрка о знаках различия гитлеровской армии. Записка жене, Антонине Ильиничне (он, работавший ночами, часто общался с ней такими посланиями): «Любимая. Сейчас 4 ч. 35 мин. Закончил главу. Вылез на 223 стр. Теперь 19-я глава». И чуть ниже: «5 ч. 10 мин. Работаю».
Антонина Ильинична − вторая жена писателя. После смерти первой супруги Валентин Саввич, всецело отданный работе, но в то же время распахивающий дверь любому позвонившему и оставляющий гостей распоряжаться квартирой − лишь бы не мешали писать, − вскоре оказался с одной тарелкой и одной вилкой из всего домашнего хозяйства. Тогда-то и решили женщины из рижского Дома офицеров взять над писателем шефство.
− Если можно, мы будем приходить к вам по очереди и как-то присматривать за порядком, − попросила разрешения заведующая библиотекой.
− По очереди не надо, − вскоре сказал ей Валентин Саввич. − Приходи только ты.
Так рядом с писателем оказалась Антонина Ильинична. Ей он писал свои предрассветные записки, ей посвятил книгу «Под шелест знамен»: «Верной подруге, разделившей со мной одиночество». Перед ней становился на колено, открывая дверь: «О, моя богиня». Он позволил себе преклонить колени перед Литературой и Историей да перед женой, другом, Любимой.
А еще в его кабинете, тесном от стеллажей (радовался, когда появилась дача, − можно вывезти некоторые вещи, освободить место для книг), по стенам висели портреты всех мало-мальски известных женщин XVIII и XIX веков. Он был влюблен в них, он знал, на каком балу и с кем они танцевали, кого обожали, кто и когда дрался из-за них на дуэли. Наверное, у него и самая богатейшая в мире так называемая «покойницкая» − «досье» на всех упоминавшихся когда-либо исторических личностей трех столетий.
Стремление возродить на примерах прошлого наше национальное достоинство, помочь народу узнать «цену свою», вселить веру в собственные силы − вот лейтмотив творчества Валентина Саввича. В этом кроется и причина феноменального успеха его произведений. В одном из интервью «Нашему современнику» писатель согласился с этим выводом и одновременно посетовал: «К великому сожалению, сегодня и в жизни, и в литературе люди стали как-то сдержанно выражать свои чувства к Родине. И я боюсь, не стоит ли за этим некоторое равнодушие? Мне иногда мои товарищи, писатели, прямо говорят: «Ну зачем ты так открыто пишешь о патриотизме? У тебя герои сплошь и рядом заявляют: «Друзья, я очень люблю свою Родину!» Так в литературе сегодня не принято».
А чего, спрашивается, стесняться? Между прочим, я прочитал уйму всяких дневников, мемуаров, воспоминаний. И вот что характерно: через все эти человеческие документы красной нитью проходит патриотическое чувство. Какие-то безвестные поручики, мелкие чиновники, горожане, крестьяне, именитые аристократы не стыдились открыто признаться в любви к Отчизне.
Думаю, что искусство наше должно говорить о любви к Родине во весь голос. Особенно сегодня, когда деформированы и продолжают деформироваться многие духовные ценности. Народ нужно учить добрым примером!»
Сам он в жизни и литературе подавал именно такой добрый пример. Символична в этой связи статуэтка верблюда, стоящая на столе (стол у него обыкновенный, сбитый из четырех досок, заляпанный чернилами: Валентин Саввич всю жизнь писал только перьевыми ручками). Верблюд символизировал собой недюжинную выносливость. Ну а писатель, создавший за сорок лет творческой работы около тридцати романов и повестей? Куда там верблюду, которому уже через две недели необходим глоток воды. Пикуль же, кажется, не позволял себе глотка отдыха даже в новогоднюю ночь.
Впрочем, не только о творчестве сегодня речь − о последних днях жизни и первых днях бессмертия человека, который более чем кто-либо другой мог сказать: «Честь имею».
Когда в Доме офицеров собрались на поминки близкие и друзья писателя, неизвестный мне парень огляделся и подивился: «Наверное, только министр обороны мог собрать вместе столько генералов и адмиралов и усадить их за один стол». Он намекал на особую кастовость моряков, редко допускающих в свой круг «сапогов» (сухопутчиков). Пикуль − собрал.
Его, собственно, и хоронили армия и флот. Местные власти Риги не то что не выразили своего соболезнования (кроме А.Рубикса, не побоявшегося приехать на похороны и возложить цветы), но двое суток не могли найти места, где бы с подобающей честью мог быть похоронен известнейший писатель. Дело в конечном итоге дошло до того, что из Финляндии один из почитателей таланта Пикуля прислал телеграмму: мол, если для такого мастера слова не находится место в Советском Союзе, он готов оплатить все расходы и перевезти тело покойного в свою страну, чтобы отдать последние почести там.
Наконец отыскали местечко около центральной аллеи на Лесном кладбище. Антонина Ильинична положила в гроб любимую ручку мужа. Валентина Саввича укрыли морским Андреевским стягом − наверное, он был первым и последним, кого в советское время хоронили под бело-синим полотнищем, символизирующим славу Российского флота.
У Валентина Саввича, подростком воевавшего в составе экипажа эсминца «Грозный», с флотом сложились особые отношения. Тема подвигов отечественного флота − вообще была одной из ведущих в творчестве писателя. Ей посвящено семь романов, в которых особенно ярко проявилась неизменно волнующая Пикуля мысль о воинском долге и воинской чести. Отсюда и тот особый интерес прозаика к людям, для которых священная гражданская обязанность защиты Родины является еще и профессиональной обязанностью, − к офицерам. И когда В.Пикуля называют «офицерским писателем», в этом есть известная доля истины. «Я сознательно добиваюсь, чтобы было привито и всячески поддержано понятие офицерской чести, − говорил по этому поводу Валентин Саввич. − Офицер − это звучит громко и очень гордо. Матрос и солдат, при всем огромном к ним уважении, отслужили свое и ушли на «гражданку». Офицер всю свою жизнь связал с армией, с защитой Отечества. Это его профессиональное дело, его доля и его жизнь. И всегда во все времена в нашем Отечестве офицеры гордились своим званием, выше жизни ценя офицерскую честь».
Один из героев романа «Крейсера» вывел, на мой взгляд, наиболее точную формулу воинского, офицерского долга. «Для военных всегда остается насущным коварный вопрос: ради чего мы живем? Нас превосходно одевают, отлично кормят, нам воздают почести... за что?.. В час роковой битвы мы обязаны расплатиться с Россией... Именно в момент боя мы обязаны отдать Родине самих себя − до последней капли крови».
Пикуль воспевал честь и славу флота, а флот оберегал честь писателя. После того как автора «Нечистой силы» предали анафеме партийные бонзы, когда окололитературные кляузники развязали травлю в печати, а хулиганы избили, флот взял его под свою защиту. Под опекой моряков прозаик продолжительное время жил и работал на острове Булли...
Смахивает слезу отец Леонид − тоже редкое явление, когда плачет священник. Накануне при отпевании писателя в церкви Александра Невского он, вдруг прервав молитву, стал перед гробом и срывающимся голосом проговорил: «Дорогой Валентин Саввич. Я с тобой познакомился несколько лет назад на похоронах и вот теперь на похоронах, но уже твоих, прощаюсь. Мало кто знал, что ты приходил сюда, делал пожертвования и просил молиться за людей. Сейчас мы молимся за тебя...»
Наступают последние мгновения перед тем, как закрыться крышке гроба. Ровно пятнадцать часов. 20 июля 1990 года. Из-за туч впервые за весь день ровно на минуту выглянуло солнце. Символ? Мистика?
Гремит салют − солдаты Рижского гарнизона отдают дань солдату Великой Отечественной. Торжественный марш роты Почетного караула. Комья земли, цветы, венки, портрет на могиле...
Да, сейчас Россия собирается с силами, спешно решает неотложные задачи. Но будет час, когда мы оглянемся вокруг. И оглядим свои поредевшие ряды. И среди первых безвременно ушедших от нас назовем бывшего юнгу Северного флота Валентина Пикуля. Не предавшего Историю, Литературу, Друга.