Кремлевский горец был Генсеком, Генералиссимусом, Отцом больших и малых народов и прочее, и прочее, но он был еще и просто человеком, со всеми своими комплексами и слабостями. Последнее обстоятельство обычно как-то забывается, отходит на второй план. Чтобы чуть приблизиться к этой масштабной исторической фигуре, лучше разглядеть и оценить ее, предлагаем оригинальную и волную версию линии жизни Сталина.
Дмитрий Сергеевич Чернавский, известный в стране и за рубежами ученый, доктор физико-математических наук, профессор, руководитель сектора теории развивающихся систем в Физическом институте Российской академии наук, действительный член РАЕН, проживает сейчас свою уже третью научную жизнь. Имея немалые заслуги в теоретической ядерной физике, в 1960-е годы, резко повернув к новой тогда биофизике, Чернавский добивается и здесь немалых успехов. Но ему хочется большего. В конце 1980-х совершается новое «грехопадение»: теперь ученого неудержимо влекут общественные проблемы. В 1990-м он издает брошюру «О государственном аппарате и его роли в экстремальных условиях». А в 1993 году вместе с экономистом Григорием Григорьевичем Пироговым создает междисциплинарный семинар, на котором собираются физики, биологи, математики, экономисты, врачи. Приходили те, кто любил не просто обсудить ту или иную общественно-экономическую тему, но был готов собрать факты, построить модель, сделать оценки и расчеты. Бескрайность интересов Дмитрия Сергеевича проявила себя и на этот раз. Чернавский размышляет о Сталине, пытается разгадать загадку не только Сталина-политика, но прежде всего человека.
− Дмитрий Сергеевич, почему вас так заинтриговала фигура Сталина?
− О Сталине написано очень много, и отношение к нему разное. Была такая в свое время «Песня о Сталине». Исполнялась до 1953 года и звучала почти как гимн. В ней пелось о Сталине мудром, родном и великом. После были другие песни. Сейчас о Сталине тоже много пишут. И предстает он, с одной стороны, как крупный, даже великий государственный деятель, сумевший возродить Российскую империю в виде Советского Союза, с другой − как жестокий тиран, кровавый и безжалостный, погубивший миллионы и миллионы людей. Документов на эту тему очень много. В разных книгах приводятся разные сведения о том, кого именно и как он убил, приводятся сведения о том, как он вел Россию к победе, и так далее. А вот что он был за человек? Чего хотел? Какие у него были желания, мечты? К чему стремился в чисто человеческом плане?
− Об этом тоже писали.
− Писали, но не то. Самое главное здесь, по-моему, упущено. Писали, что было затаенное желание власти. Да, стремление к власти было – и только? Не верится. Наверное, были у него какие-то более глубокие, может быть, более интимные человеческие желания. Какие? Сбылись ли они? Или так и остались мечтами? Вот это меня заинтересовало. Я попытался представить себе, что им двигало всю жизнь. Об этом я и хотел бы рассказать.
− В мировой истории злодеев существовало предостаточно. Если их выстроить по рангу, то на какое место претендует Сталин?
− Здесь важно не мое личное мнение, а мнение общества. Титул «Великий злодей» выдает общество, а точнее, его интеллектуальная элита. Правила, которыми они руководствуются, в общих чертах известны. Величие государственного деятеля определяется количеством людей собственного государства, которых этот человек сумел уничтожить. Судите сами: Наполеон – великий, ему удалось убить очень много французов − на полях сражений. Иван Грозный – великий. Само собой, велик Петр Первый. А вот Александр II, деятель исключительно умный, даже мудрый, которому удалось избежать кровавой революции при освобождении крестьян, он не великий. Генрих IV, который сплотил Францию, превратил ее в действительно великую державу и при этом не уничтожил французов, он – не великий. В этом смысле Сталин как государственный деятель уступает и Александру II, и Генриху IV, но это, оговорюсь, мое мнение.
− Но тогда сразу вопрос-дополнение: а не является ли Россия удобным местом, чтобы вот такие огромные злодейства в ней процветали? Особенности строя, климат…
− Я бы не сказал. Наполеон родился на Корсике, а управлял Францией, и это не Россия. Гитлер − в Германии, это тоже не Россия. Все зависит от ситуации, которая складывается. Сами люди, наделавши глупости, словно бы жаждут уничтожения, сами подводят к этому. Во всех странах это одинаково.
− Но первая пролетарская революция была все же в России, разве это не важно?
− А вот капиталистическая, буржуазная революция была сначала в Англии. И Кромвель там положил очень многих англичан. Он тоже великий. Во Франции Фуше расстреливал людей из пушек, в Нанте топили людей, а кончилось все Наполеоном и колоссальными жертвами со всех сторон по всей Европе.
− Чувствую, вы очень интересуетесь историей. И в этой связи о Сталине что-то штудировали специально, искали факты об Иосифе Виссарионовиче?
− Разговоров, слухов и разных документов о Сталине очень много. Я специально в архивах не копался. Меня интересовала общая картина, и она сложилась постепенно сама. Тут, конечно, есть неточности: имена, даты могут быть поправлены. Мне хотелось восстановить общий дух, то, что, как мне кажется, я понял, в общих чертах.
− Вы как бы построили математическую модель Сталина? Уравнениями не пользовались?
− Нет (Дмитрий Сергеевич смеется), это жанр другой!
− Теперь такой вопрос: что важнее, на ваш взгляд, - личные особенности Сталина или исторический фон, на котором он действовал? Может, судьба распоряжалась им, заставляла его душегубствовать?
− Отвечу почти на уровне модели. Роль личности в спокойном течении истории, в периоды устойчивого развития, вообще говоря, невелика. И любая личность здесь делает то, что ей, ясное дело, нужно делать. А вот в особые бифуркационные моменты, я пользуюсь терминами науки синергетики, в моменты неустойчивости роль личности очень сильно повышается. И здесь, конечно, не каждый человек становится вождем, для этого нужны определенные качества, которыми не все обладают: и осторожность, и смелость, и робость иногда. Ну а самое главное, нужна здесь уверенность в том, что именно ТЫ, именно ЭТОТ человек… Уверенность и способность взять на себя бремя решать вопрос о жизни и смерти людей.
− Иван Грозный, Петр Великий были русаками, а Сталин ведь грузин – это случайно, что инородец, человек другой национальности вершил судьбы России? При этом я вовсе не хочу обидеть грузинский народ…
− Конечно, это играло роль. С другой стороны, Наполеон, еще раз это отмечу, был корсиканец, пришелец по отношению к Франции.
− Вы как бы претендуете на некоторое открытие относительно Сталина?
− Не люблю это слово – «открытие». Просто мне кажется, я понял то, что другие не сумели увидеть.
− Ну тогда расскажите, в чем особенность ваших представлений о Великом Кормчем, исполните нам «Песню о Сталине».
− Я буду придерживаться хронологического и биографического плана.
Родился Иосиф в бедной семье, во дворе князя Горийского. Важно: во дворе, а не при дворе, впрочем, у грузинских князей разница этих понятий была невелика.
Об отце Иосифа, Виссарионе Джугашвили,известно мало; был сапожником и пил соответственно.
О матери Иосифа известно больше. Она служила у князя горничной и выполняла все его желания, а также и его гостей. Во дворе ее звали не иначе как Кето-потаскушка. Ходили упорные слухи о том, что настоящий отец Иосифа не Виссарион, а кто-то другой. Может быть, сам князь Горийский, может быть, какой-нибудь другой грузинский князь, а возможно, и проезжий русский дворянин Пржевальский, который гостил у князя как раз в то время. Судя по портретам Сталина в более позднее время, сходство его с Пржевальским действительно поразительно.
Князь Горийский был образован и по-грузински гостеприимен. У него часто собирались гости и вели беседы о вещах, простым людям недоступных. Поэтому вариантов «отца» было немало, но во всех случаях им был кто-то из «благородных». Известно было, что простых людей Кето вниманием не удостаивала.
Каждому в детстве дается уменьшительное и ласковое имя, которое среди близких людей сохраняется почти на всю жизнь. Иосифа звали Сосо. Мальчик Сосо был умным, склонным к мечтаниям, но слабым, замкнутым и робким. В мальчишеской среде таких не любят, их дразнят и бьют. Детское общество вообще жестоко, в нем не жалеют и не прощают. Сосо также дразнили и били, и природная робость перешла в трусость. Да и как не стать трусом, когда все бьют, а ответить не можешь. Разумеется, все слухи об его «отце» дворовые мальчишки Сосо сообщили, и это было главным поводом для «дразнилок». Ответить было нечего, и Сосо убегал, прятался и предавался мечтам. О чем мечтал? Да, он незаконный сын, но благородного человека. По происхождению он выше всей этой «законной» дворовой шпаны. То, что его происхождение не признано, − несправедливость. Это испытание, посланное ему Богом. Рано или поздно благодаря стараниям, терпению и уму он, Иосиф, займет место, достойное его происхождения, и справедливость восторжествует.
Надежда на Бога была естественной. Все дети с младенчества принимали религию как нечто необходимое, без чего жить нельзя. Бог поможет ему, и тогда он будет принят в кругу благородных, умных и уважаемых людей как равный среди равных. Будет делить с ними застолье, будет вести неспешную беседу о вечном и прекрасном, об истории, искусстве и смысле жизни. Будет принят в среде русской аристократии в Санкт-Петербурге, ведь он сын князя или по крайней мере известного русского дворянина. Его нынешние обидчики так и останутся слугами или крестьянами. Он их даже не накажет, а при встрече отнесется пренебрежительно, с достойным их презрением.
Мечты мечтами, а время шло, нужно было искать путь жизни и место учебы. Была выбрана духовная семинария с последующей духовной же карьерой. Поначалу это вполне устраивало Сосо. Считалось, что для духовной карьеры деньги и связи не нужны: ведь перед Богом все равны. Важно только терпение, прилежание, трудолюбие и, конечно, способности. А тогда можно стать и настоятелем, и даже архиереем. И тогда и князья, и графы… короче, мечта сбывается.
Учился Сосо со рвением, а способности действительно были: феноменальная память, наблюдательность, здравомыслие. Изучил теологию, историю, особенно древних и восточных деспотий. Понял, как добились власти Тамерлан, шах Аббас и другие. Впоследствии многое пригодилось. Западных языков не изучил: не было таких предметов в семинарии. Вскоре, однако, понял, что на духовном поприще без связи и денег далеко не продвинешься. Равенство перед Богом - не более чем слова, как всегда лживые и лицемерные. Разочарование было болезненным.
В те годы оживилась деятельность грузинских социал-демократов, и они пошли «в народ». Сосо тоже был втянут в это движение социалистов. Сперва их речи Сосо слушал с упоением. Молодой человек, умный, культурный и благородный, говорил сладкие слова: миром будут управлять люди труда. Аристократы и капиталисты потеряют власть и влияние. Возвысятся люди умные, способные и трудолюбивые – «кто был ничем, тот станет всем». И все это якобы не просто слова, а основано на железной логике – историческая неизбежность.
Забрезжила мечта – сделать карьеру и «стать всем», а потом князья и графы снова, конечно, образуются, но он, Иосиф, будет среди них уже равным. Ведь он умен, способен и трудолюбив. Сосо включился в социал-демократию с рвением, обратил на себя внимание, скоро сам стал агитатором. Однако скоро почувствовал: здесь опять что-то не то.
Однажды молодой Церетели (или Джордания, здесь я не берусь уточнять) на очередной сходке говорил те же сладкие слова. Иосиф слушал и очень хотел продолжить разговор, но социал-демократ вдруг заторопился. Дело было в том, что в тот вечер у баронессы Шер (имя тоже условное, его надо проверять) было назначено «суаре». Собиралась грузинская интеллигенция. Молодой, но уже известный пианист должен был исполнять Шопена. Говорили, что у него особенно выразительно звучит нижнее «ре» в первой балладе. Время поджимало, и Церетели отменил разговор с Сосо, сославшись на музыкальный вечер. Ему и в голову не пришло пригласить туда Сосо. Да и зачем? Ведь он человек совсем иного круга. Шопена он не знает и не понимает, а обсуждать, как звучит нижнее «ре», ему, Сосо, и вовсе будет скучно. А Сосо так хотелось, чтобы его пригласили! Ведь там соберутся именно те люди, с которыми он мечтал быть на равных. А что касается «не понимает» – не беда, он, Сосо, сидел бы тихо, слушал и понимал, а потом бы и сам стал рассуждать и про Шопена, и про «ре» не хуже других.
Но… его не пригласили. Снова разочарование. Выходит, слова о трудовом народе - тоже не более чем слова, лицемерные и лживые. Принадлежность к касте – интеллигенции – важнее, и туда его, Иосифа, снова не пускают. Впоследствии, в 1937-м году, это разочарование дорого обошлось грузинской интеллигенции…
В партии российских социал-демократов Сосо тем не менее остался: деваться уже было некуда. Скоро Сосо попал в руки охранки. Там его не били, не пытали, просто предложили «сообщать». Объяснили, что среди революционеров всех мастей половина – провокаторы и состоят на службе. (Так оно и было на самом деле, да и во все времена именно так оно и бывало.) Друг о друге они не знают, и о нем, Иосифе, тоже никто из его соратников не узнает. Как-либо изменить поведение не требовалось, пусть себе агитирует, как и раньше. Если товарищи поручат банк «экспроприировать», пусть выполняет, но после этого «сообщит».
Сосо согласился без особых колебаний. Его целям это не противоречило, цену болтунам он знал: отчего ж не сообщать? А предательство… Вся история великих вождей – цепь предательств, это он тоже уже знал.
В социал-демократии вскоре произошел раскол. Появился новый лидер, и он говорил правду. Он говорил, что хватит болтать и развлекаться, нужно заняться делом. Он говорил, что партии нужны люди, способные на конкретные дела. Принадлежность к интеллигенции вовсе не обязательна и, более того, даже мешает делу. Он говорил, что пустая болтовня, которой занимаются некоторые социал-демократы (меньшевики), – ложь и лицемерие.
Иосиф вначале влюбился в этого человека. Ведь он открыто говорил то, что Иосиф сам давно понял, но сказать не решался. Именно с таким человеком можно было войти в элиту будущего общества. Следуя своему кумиру, Иосиф сам написал статью о том, что «партия должна быть, как скала». На него обратили внимание, и вскоре он вошел в круг приближенных и занял достойное место во фракции большевиков – как равный среди равных. За исключением, конечно, самого вождя – он, понятно, был более «равен», чем другие.
Мечта детства почти сбылась. Конечно, не в такой форме, как хотелось: нет дворца, нет слуг, да и общество равных (членов ЦК) не то. Но все же это люди умные, энергичные и, главное, его, Иосифа, уважают. Правда, про Шопена они говорить тоже не могут, да и слава Богу, ибо он, Иосиф, в этом тоже не силен. Но в партии есть и дворяне (В.М. Скрябин – Молотов) и даже князья (Чичерин). Они могут и про Шопена, и даже про Моцарта, но в партийной иерархии они ниже: им при случае можно даже и приказать.
Меньшевики (обидчики, разные там Церетели) тоже занимают в партии РСДРП заметное место, но с ним, Иосифом, вынуждены считаться на равных. И теперь уже он, Иосиф, решает, пригласить их или не пригласить на очередное заседание фракции большевиков.
Партия, конечно, не велика и не очень влиятельна, но сплоченна, и если дело умно повести, то она может занять достойное место в Российской империи. То, что вождь большевиков ведет себя агрессивно, – не беда. В империях (особенно восточных) именно таких часто привлекают к руководству. Если это случится, тогда… впрочем, впереди еще многое неясно, и всяко может повернуться.
В партии большевиков Иосиф получил партийную кличку - так полагалось. Сперва – Коба. Эта кличка отражала грузинское происхождение и соответствовала среднему звену партийной иерархии. Затем был присвоен высший чин и с ним кличка – Сталин. Она означала, что он уже вождь пролетариата.
В каждом социуме и даже партии образуются свои правила поведения, своя иерархия, своя символика и геральдика. Партийные клички не просто присваивались, но и утверждались с участием главного лидера. Клички Сталин, Свердлов, Молотов – высшая партийная геральдика, нечто вроде графского герба со львом, орлом или медведем. Она тоже передается по наследству: дети также будут Сталины, Свердловы и Молотовы. До революции занятая позиция в обществе социалистов-революционеров Иосифа Сталина почти устраивала, и выше он не рвался.
Текущая жизнь – ограбление банков, тюрьма, ссылка, короче, обычная партийная работа – особенных эмоций не вызывала. Охранка тоже особенно не беспокоила, разоблачением не грозила. Да и если бы разоблачили, ничего особенного – половина партийной элиты в том же положении, и это почти всем известно.
Личная жизнь – женщины, семья, дети – не играли в жизни Сталина существенной роли вплоть до самого последнего времени. Он женился на Надежде Сванидзе. Род в Грузии не самый знатный, но и не последний. Отношения в семье, а потом и с сыном Яковом были прохладными, почти чужими. Потом во время войны Якову это будет стоить жизни.
Так продолжалось до 1917 года. Ленин с 1900 года фактически жил в эмиграции. В России дела решались самостоятельно, и Сталин при этом играл отнюдь не последнюю роль. Сталин мог бы также эмигрировать, но не захотел: чужой язык, чужие страны, чужие обычаи – не для него это.
В феврале 1917 года начались беспорядки. Российские большевики в них активного участия не принимали. Ждали, во что это выльется, и готовились при случае занять какое-то место в будущем правительстве. Не самое важное, но все-таки Сталина это устраивало…
В апреле 1917 в Россию вернулся Ленин со своими эмигрантами, и сразу все перевернулось. Эмигранты оттеснили российских большевиков и заняли ведущие места в руководстве партией. Сталина снова стали звать Кобой. Опять несправедливость, опять он «не их круга человек», не то происхождение, не то воспитание... Тем не менее в ЦК он остался. На совещаниях ЦК перед 25 октября Сталин, как и большинство остальных членов, был против переворота. Если переворот будет удачным, для новых вождей он все равно «не свой». Таких не то что не любят, таких уничтожают – это он знал из истории Востока. Если переворот не удастся, то уничтожат всю партию и тогда он снова никто.
Ленин настоял на перевороте, и он произошел на удивление легко. Трудности начались потом, во время Гражданской войны. Все годы войны Сталин вел себя тихо, старался не раздражать новых вождей (Троцкого, Зиновьева…), но и не пытался войти в их круг – это все равно было невозможно.
В бессмысленных жестокостях активного участия не принимал: священников, дворян и купцов не расстреливал, офицеров не топил, как это делал венгр Бела Кун в Севастополе. Более того, внутри себя он даже осуждал это, разумеется, не вслух. Только потом, в 1937-м, отголоски этого проявятся. Когда в 1937-м к нему пришли родственники Ленина просить за старых большевиков, он ответил: «За кого просите? Это же убийцы!» И действительно - так оно и было.
Но продолжаем рассказ. Сталин остался членом ЦК и, как говорится, «лег на дно». Выполнял отдельные поручения партии, был, в частности, комиссаром в Царицыне, когда его пытались взять войска генерала Краснова. Этот эпизод жизни Сталина был позднее сильно раздут, но основные события верны.
Приехал, оробел и даже более того – струсил. Положение было критическим. Белые готовились к штурму, средств для защиты почти не было. Было принято решение всю артиллерию сосредоточить на одном только месте - предполагаемом направлении атаки белых. Предложение было, скорее всего, не Сталина, а какого-нибудь военспеца, но Сталин с ним согласился. Считается, что это решение – пример смелости Сталина. На самом деле Сталин растерялся (как и много раз после) и согласился с самым отчаянным вариантом. За день до штурма Сталин распорядился всех военспецов, и того самого, который посоветовал, тоже, утопить в Волге, что и было сделано, дабы не раскрыли военной тайны. Это было проявлением не столько жесткости, сколько равнодушия к человеческой жизни. Целесообразность у Сталина преобладала над жестокостью, за исключением случаев, когда речь шла о личных врагах или обидчиках. Красные тогда Царицын отстояли, а белые пошли дальше - на Воронеж. Судя по всему, белым тогда не так уж нужен был этот Царицын. Вскоре Врангель взял-таки Царицын, почти без боя, но не это решало тогда исход Гражданской войны.
После окончания войны надо было решать, как управлять страной в мирное время. Предложение Ленина – Новая Экономическая Политика – чуть не раскололо партию. Сталин был ни «за», ни «против» − выжидал и готовился. Он знал, что в победившей партии уничтожение бывших соратников неизбежны. Выжидал и выживал, в партии его только терпели.
Главными врагами в борьбе за власть стали Троцкий и Зиновьев. Они дрались за ключевые посты в ЦК и правительстве. Троцкий был одержим идеей мировой революции, а для этого, по его расчетам, нужно было уничтожить крестьян-кулаков, ограбить их. Также нужно было уничтожить казаков как противников большевистского режима. Все это было рассчитано и изложено с холодным цинизмом. Даже цифра убитых называлась – 10 миллионов человек. Разумеется, это шокировало общество, и Троцкий сначала был отправлен в ссылку, ну а затем оказался за границей. Конечно, Сталин этому способствовал. Но вскоре начались проблемы чисто экономические, и снова Россия в 1929-м году встала на распутье: куда идти? Либо в стране будет власть партии, либо власть бизнесменов, кулаков, короче, людей, которые держали в руках экономику России. Сталин принял решение не сразу, поначалу он даже сочувствовал второму пути, а потом понял: без партии он никто.
Еще совсем недавно ему в партии было уготовано место – не первое, даже, скорее всего, последнее: «секретарь». Он буквально выпросил у Зиновьева и Каменева, чтобы прибавили еще слово «генеральный». Те согласились: какая разница! Не знали они, что в России и на Востоке название, порою самое ничтожное, приобретает величие и власть. Тамерлан был назван не шахом, не ханом – эмиром. Это нечто вроде «правитель», «чиновник». Так Тамерлан и остался эмиром. Когда Цезарь вошел в Рим, он был провозглашен императором. Это означало не более чем «военачальник», «повелитель». Сенат оставался, консулы оставались, и только потом слово «император» приобрело современное значение. Сталин понимал: придет время и слова «генеральный секретарь» будут означать больше чем император.
Между тем авторитет партии падал, причем очень быстро. В 1927-1928 годах членство в профсоюзе считалось более почетным, чем членство в партии. На кого тогда можно было опереться? На тех людей, которые тоже без партии оказались бы нулями. Это были те старые большевики, герои Гражданской войны, которые умели воевать и ничего более. И Сталин выбрал путь партии. Для того чтобы партия осталась, нужно было ее сплотить, подчинить ей и экономику, и индустриализацию - и был принят путь коллективизации. По существу, это был тот же самый план Троцкого, почти без изменений, и, разумеется, Сталин это понимал. Но вместо холодного цинизма Троцкого этот план был прикрыт лицемерными, лживыми словами - о коллективизации, индустриализации и так далее.
План был выполнен. Россия действительно потеряла 10 миллионов человек. Страна оказалась деморализованной, растерявшейся. Страх и растерянность преобладали в руководстве. Старые большевики, участвующие в Гражданской войне и затем в коллективизации, сами ужаснулись плодами дел своих. Конечно, такие люди не могли руководить страной, они вообще не могли оставаться в стране. Такие люди должны были быть уничтожены. Это закон истории, и Сталин это хорошо понимал. Такие люди всегда уничтожались. Исторических примеров тому очень много, а исключений практически нет.
Что было делать Сталину? Либо возглавить партию и соответственно уничтожить старых большевиков, либо самому быть уничтоженным. Он выбрал первое. «И вот не мздой, а наказанием пришел к ним год 37-й» – это цитата из Наума Коржавина. Касается она жертв 1937 года.
Сейчас очень много говорят о 1937 годе (конечно, выбор года условен: и 1935, и 1936 годы не лучше) и о том, что это жестокость Сталина. И якобы если бы не Сталин, то 1937 года не было бы. Это ошибка. Это элементарное неведение. 1937 год, уничтожение прежней партийной элиты были неизбежным следствием коллективизации. Убийства 10 миллионов человек история не прощает.
По количеству жертвы 1937-го на порядок меньше, чем жертвы коллективизации. Но жертвами были как раз те, кто делал коллективизацию, сочувствовал коллективизации, участвовал в ней прямо или косвенно. Это была интеллигенция. Сейчас о 10 миллионах крестьян, кулаков и казаков забыто. А вот о миллионе старых большевиков помнят.
Короче, план Троцкого с раскулачиванием, с расказачиванием был проведен. Как Сталин отнесся к жестокостям коллективизации и 1937 года? Что касается раскулачивания и расказачивания, то здесь, по-видимому, преобладало равнодушие к жизни людей. Так решено, так делалось. Что касается 1937 года, то здесь уже был и личный мотив. Например, почти поголовное уничтожение грузинской интеллигенции. Думаю, это связано с тем самым проклятым нижним «ре» в балладе Шопена.
Да, не принимала грузинская интеллигенция Сталина, не считала его грузином, во всяком случае, достойным грузином. То же и о старых большевиках. В 1937-м были уничтожены практически все эмигранты-большевики. И поделом! Именно они звали его не Сталин, а Коба. Они даже не подозревали, насколько оскорбляет и унижает его эта, казалось бы, дружеская кличка. Были уничтожены и другие, те, кто относился к нему в свое время также пренебрежительно. Но в целом таких личных врагов было не так уж много.
Потери 1937 года – это в основном следствие исторических событий и следствие, повторяю, неизбежное. А жестокость Сталина? Разумеется. Была ли здесь злая воля? Ну, конечно, была злая воля. Злая воля всегда найдется, когда люди, так сильно согрешившие (в коллективизации), несут наказание.
Далее – война. В начале войны Сталин, как тогда в Царицыне, снова растерялся, испугался – это исторический факт. Три дня он не мог придти в себя и боялся, очень боялся, что придут те люди, которых он привел к войне, и его накажут. А потом понял, эти люди приходят к нему покорные, с просьбой: «Владей нами!» И он снова стал владеть.
Про войну написано много. Написано, что Сталин как полководец более мешал, чем помогал. На его совести неудачные операции под Харьковом, неудачный рейд Власова и многое другое. Пишут и о том, что Сталин прислушивался внимательно к мнениям специалистов. И принимал решения, обдуманные и часто, так сказать, коллективные. Наверно, и то и другое правильно. Ошибки он, конечно, делал, как и всякий великий вождь. Можно сказать, что ошибок делал меньше, чем Гитлер, который тоже вмешивался в дела военных, ничего в них не понимая. Но, в конце концов, победителей не судят.
После великой Победы наступило наконец время, когда можно было расслабиться, подумать о жизни, о том, чего достиг. 67 лет ему было, возраст как раз тому соответствовал.
Что ж, он достиг высшей власти: он генеральный секретарь великой державы, Империи. То, что генеральный секретарь – так лишь называлось. Властью он обладает большей, чем у императора. Сбылась ли мечта? Здесь вопрос. Да, теперь он сам может приглашать композиторов, певцов, писателей, поэтов. Теперь он сам может решать, с кем вести беседы и на какие темы. Но, выяснилось, что не с кем. Нету тех князей, графов и дворян, с которыми он мечтал на равных… Равных тоже нет, кругом холуи, угождают, раболепствуют. И даже те остатки аристократии ведут себя… Господи! Граф, настоящий и талантливый писатель, уважаемый Алексей Толстой. Поехал в Германию и стал там таскать барахло, как последний воришка на базаре. Пришлось сказать: «Передайте нашему советскому графу, что честь нельзя забывать!»
Политбюро – да, это его ближайшие соратники. Но, боже мой! На кого положиться можно? С кем можно поговорить? Не с кем! Детская мечта расплывалась, исчезала: он один, властитель, и нет тех, равных. Есть действительно талантливые, есть независимые, гордые, но они сами не хотят с ним общаться, они его не любят. Какими, например, были Булгаков, Прокофьев – можно их пригласить, будут сидеть натянутые, и не получится той задушевной беседы, о которой мечталось в детстве.
На эту тему есть небольшой талантливый рассказ Виктора Некрасова. Судя по всему, фантазия, но очень верно. В новелле сказано, что Сталин якобы пригласил его и они три дня пили водку. Не похоже на Сталина, может, вино? И что якобы Сталин спрашивал Некрасова: «А что будет, если я себя императором сделаю?» По ходу дела там сунулся к ним Берия с какими-то делами. Сталин ему: «Лаврентий, подожди, с хорошим человеком разговариваю». Но так и не ответил Сталину Некрасов, не решился, не сказал ни «да», ни «нет». И в конце концов Сталин его выгнал и сказал: «Лаврентий, слаб оказался человек, не тронь его, но пусть уезжает».
Да, потребность общения с талантливыми людьми была, а ответа Сталин так и не получил. Либо страх обуял сильный, робость, либо просто антипатия к нему. Антипатия среди интеллигенции была.
Ну а теперь продолжим. К концу жизни каждый человек, получивший религиозное воспитание, обращается к богу. И у Сталина были мысли о том же. Много людей, много душ он загубил. Ради чего? Ради своей детской мечты или ради Великой Империи, но имел ли он право? Моральное право. Что богу он ответит, представ перед ним в чертогах? Иван Грозный, Петр тоже загубили и тоже ради великой страны, но они были помазанными, они имели право распоряжаться судьбами, от рождения им было даровано это право: казнить и миловать. А он? Он не был помазанным. Ему люди дали это право. Он сам хитростью, упорством, умом получил это право от людей. А цену людям он знал.
Пригласил патриарха и мечтал: придет величественный, во всем пышном облачении. Упасть бы перед ним на колени, поцеловать руку, сказать: «Отче, отпусти грехи!», «Помилуй и благослови!» Но пришел старичок, в цивильном. Где уж там на колени! И ни с издевкой, ни со смехом, а с горечью и обидой прозвучали слова: «Меня боишься, Его (палец вверх) не боишься!»
Мстить православной церкви Сталин не стал. Более того, после войны никаких преследований практически не было, хотя и явной помощи тоже. Не хотел Иосиф Сталин всему миру заявить, что православный он, а не коммунист вовсе. Да и не поняли бы этого люди.
Мучили и другие сомнения. Чувствовал, что жить ему не так уж долго, да и врачи о том же говорили. Что оставит он, какую страну? Да, великая – Советский Союз, а управляется как? Генеральный секретарь и Политбюро. Ни для Империи это. Получается не держава, а какой-то орден, вроде тамплиеров, где магистр и Совет. И формально Политбюро в любой момент может собраться и его низложить. И ведь не раз было так в религиозных орденах. «Низложить» тогда означало взять из тайника священный кинжал и тем самым решить проблему. Но, конечно же, Политбюро на это не способно. Боятся они его, сейчас боятся, а потом? И Борис Годунов правил – крепко, умно, а когда ослабел, известно, что стало. Поменять бы надо, сделать бы опять не Политбюро, а Государственный Совет. И провозгласить себя не Генеральным Секретарем, а императором. Вот тогда можно уже достойных людей возводить и в графы, и в князья. Такое право у императора есть, а у Генерального Секретаря? Смешно!
Поддержат ли его? Кто будет доволен, если он станет императором и пожалует графским титулом? Граф Маленков? Да, подходит, да, впрочем, и не нужно: Маленков и так дворянин, из известной семьи Невзоровых. Граф Скрябин (Молотов)? Имя Молотов можно будет и забыть, а Скрябин и так дворянин. Князь Берия? Не звучит: мингрел все-таки, мингрел - и князь грузинский? В Тбилиси все кинто смеяться на базаре будут. Граф Каганович? Здесь уже не только кинто, вся Россия хохотать будет. Эти - Берия, Каганович - будут против, а у них, у Берии, в руках все КГБ. На кого можно положиться? На армию? Жуков? Он и так маршал. Ну что же, Жуков вполне может быть князем (как Суворов, князь Италийский). Можно попросить Жукова - введет танки, и всех, кто недоволен таким оборотом дел, ликвидируют. Конечно, можно… но страшно. А почему он, Жуков, сам себя не назначит эмиром? Ведь Тамерлан именно так взял власть. Был военачальником, а потом пришел и зарезал своего повелителя. Страшно! Не знал Сталин русский народ. Не знал меру преданности русского человека долгу и своему повелителю. Не помнил, а может, и не читал, и не знал, что Василий Шибанов служил Курбскому верой и правдой, хотя в душе в минуту кончины слова его были: «За Грозного, боже, царя я молюсь, за нашу святую великую Русь!» Не знал он и не верил Жукову. А зря! Жуков, простой русский человек, никогда бы его не предал. Не знал, испугался и на всякий случай сослал Жукова... Приближался уже 1952 год. Здоровье ухудшалось, и, главное, ощущалось одиночество, полное одиночество. Даже самые близкие, родные люди – Василий, Светлана, любимые, – но один пьет, а другая… Не решился Иосиф Виссарионович поменять структуру управления, струсил, вот здесь он показал себя грузином. Если бы в Грузии он какого-то военачальника попросил бы помочь, то было бы именно так, как это и положено быть на Востоке. Кому оставить империю? Можно ли по наследству? Василий? Не наследник. Светлана? Сложная здесь была ситуация, и корнями все уходило в довоенное время. Его вторая жена, Аллилуева, то ли застрелилась, то ли он сам ее застрелил. В любом случае она стала вмешиваться в политику. Конечно, можно было решить дело по-другому, но и здесь жестокое решение опять было продиктовано робостью. Об этом эпизоде известно много. Известно также, что Сталин был груб и вульгарен со своей женой. И действительно, в кругу уж совсем близких людей он часто распускался, ну все-таки воспитание получил во дворе у князя, а не при дворе! В официальной обстановке он был сдержан, немногословен и в общем всегда достаточно корректен, а уж дома давал себе волю. Могла ли стать Светлана императрицей? Да ни в коем случае – не тот человек! Хорошо бы было ее выдать замуж за кого-нибудь, и тогда внук бы был. Но она сама вышла замуж, родила сына-внука без его благословения. Ну отца, как водится, арестовали, а внук даже стал любимым! Ничего уж не поделаешь, чувства человеческие… Но не ему можно было доверить государство, не тот человек… Мечтал выдать Светлану, например, за сына Жданова – умный, сильный, самостоятельный человек, может руководить. Но не хотела, не любила она Жданова, и Жданов ее не любил. Женитьба состоялась, но безрезультатно. Приближался 1953 год. Одиночество, страх… Ночевал он то в одном месте, то в другом. Да и на даче было устроено так, что десять комнат одинаковых, очень скромных, аскетических, а в какой будет ночевать, и он до конца не знал, решал в последний момент. Опять – боялся! Боялся дворцового переворота. В ту роковую ночь он отправился в Кунцево, на дачу. Обыкновенная скромная комната. Почувствовал себя плохо. По старой детской привычке искал образ. Но нет образа в пустой комнате! Негде преклонить колени и обратиться к богу со словами: «Каюсь аз, грешный, помилуй мя, Боже, и отпусти грехи мои». Умер без прощения, без покаяния. Никто в ту ночь так и не отпустил грехи, большие грехи. Умер один, так и не дождавшись, так и не увидев воплощенной ту золотую мечту своего детства. Прости, Господи, грехи наши!.. − Аминь!.. Дмитрий Сергеевич, так в жизни Сталина, выходит, был некий нравственный стержень? − У человека была мечта, более-менее человеческая, которую он пронес через всю свою жизнь. Пришлось эту мечту и скрывать, и рядиться в другие одежды, и, по существу, изменить вере. А именно принять коммунистическую религию вместо православной. Но все это было мишурой: никогда Сталин не был истинным коммунистом. Ни в этом была мечта его. Мировая революция никогда его не увлекала. Да и зачем ему мир, ему нужна была Грузия и Россия. С тем чтобы Грузия принадлежала России, а Россия принадлежала Грузии, в его лице. Вот была мечта. А жестокость, кровь, гибель людей, десятков миллионов людей – XX век гораздо более жестокий, чем век XIX, и, судя по всему, менее жестокий, чем век XXI. Ответственен ли он за все? Конечно, ответственен, раз взял на себя. Можно ли его понять или простить? Простить, наверно, нет, а понять можно, что я и попытался сделать. Важно только, что в русском языке слова «понять» и «простить» почти синонимы. В других странах нет - там можно понять, но не простить, можно простить, но не понять. А в России понять значит простить.