Свидетельства немецкого солдата.

В последние годы жители Ногинска не раз видели иностранных туристов, которые никуда не торопились, а просто задумчиво прогуливались по улицам этого живописного подмосковного города. Они неплохо ориентировались в старой, центральной части Ногинска и довольно сносно объяснялись по-русски. Разве возраст у гостей был весьма далек от среднетуристического: всем давно за 80. Что привело сюда необычных гостей? Это память о военной и послевоенной поре − они несколько лет находились здесь в лагере для немецких военнопленных.

 Прошли годы, и сейчас отношение к бывшему противнику у нас несколько иное: время сглаживает боль. Претерпели серьезные перемены и взгляды бывших немецких солдат на Россию, на наш народ. В целом они сегодня относятся к нам по-доброму, по-человечески. Переосмыслено и отношение к прошлому Германии, к войне, в которой Третий рейх выступил агрессором.

Бывшие немецкие военнопленные посетили место, где находились их лагерь, кладбище, где захоронены их соотечественники, также встречались с советскими ветеранами. Такие поездки стали уже традицией. Активное участие в них принимали Герхард Нагель, его супруга фрау Элизабет, Густав Крузе, Ганс Байер. Герхард Нагель, к сожалению, недавно ушел из жизни, но его вдова, проживающая в г. Вайнгартен (земля Бавария), продолжает поддерживать связи с Ногинском.

В один из приездов господин Байер передал местному военному полковнику Александру Искоростинскому свои воспоминания под красноречивым заголовком «Украденная молодость: 1942 – 1950». В памятной надписи автор выражает благодарность администрации, общественности, военкому и ветеранам Ногинского района.

«Советского человека не следует изображать злым, и на него не должна возлагаться ответственность за нелегкую участь военнопленных в лагерях, − пишет Ганс Байер в предисловии. − Тем более после позорного нападения нашего вермахта и беспощадного разрушения Советской страны, истребления и депортации многих ее людей».

В связи с 65-летием победы под Сталинградом нам представляется, что глава из воспоминаний ее участника с немецкой стороны может быть весьма интересной как для читателей-ветеранов, так и для молодого поколения. Ведь немцы, находившиеся в Ногинском лагере, были из 6-й армии фельдмаршала Паулюса и пленены на конечном этапе битвы на Волге.

Итак, о чем же пишет бывший солдат вермахта Ганс Байер?

«В начале ноября 1942 года я получил от старшего лейтенанта Г., обучавшего меня военному делу, вместе со своими документами и характеристикой приказ на отправку на фронт в 79 подразделение 208-го полка в Сталинград. Тревожным голосом он сказал мне:

«Байер, дела обстоят не совсем хорошо. Наша дивизия в окружении! Я не знаю, смогу ли я вас отпустить». «Но надо помочь товарищам выйти из окружения!» − сразу ответил я. Его всегда светившееся надеждой лицо вдруг нахмурилось. Он был единственным офицером, имевшим фронтовой опыт, высокую награду и тяжелое ранение, которого я за все время своей военной службы глубоко уважал как командира и как человека, а в глубине души боготворил. Мы пожали друг другу руки, он озабоченно посмотрел на меня, и мы расстались. Больше я его никогда не видел.

Монотонно стучат в ночи колеса поезда. На рассвете мелькают мимо жалкие хижины, край становится все тоскливее, холоднее, белее - мы уже в Польше. Навстречу нам идут грузовые поезда с открытыми вагонами, нагруженные, кажется, свеклой. Я открываю окно: холодный свежий воздух ударяет мне в лицо, как вдруг сквозь вьюгу я увидел нечто ужасное: в вагонах, тесно прижавшись друг к другу, стоят остриженные наголо русские пленные; их грязные лица на холоде понуро смотрят в пустоту. Так вот как выглядят военнопленные! Жалкие люди, некоторые из них раненые, с бледными лицами, изнуренные голодом и отчаянием. Что пережили эти люди и что ожидает их в Германии? Я не осмеливаюсь думать дальше, мне становится страшно.

Почти через восемь дней поезд прибыл на станцию Лихая − последнюю перед Сталинградом.

«Военнослужащие подразделения 79!» Новый приказ освобождает меня от обязанностей бойца славной 6-й армии и прикрепляет к боевому отряду «штахель», подчиненному 8-й полевой дивизии ВВС.

Однажды хмурым декабрьским полднем на фоне покрытого снежной пеленой неба мы увидели на горизонте темную массу людей, движущуюся на нас. Это были окровавленные, раненые и орущие итальянцы и румыны на санях в сопровождении большого количества солдат. Парализованные страхом, они убегали, и их нельзя было остановить. Что случилось?

Район окружения, в котором находится 6-я армия, имеет протяженность с севера на юг 30 км, а с запада на восток − 40 км. В окружении находятся шесть из самых лучших немецких пехотных дивизий, три танковые дивизии, три моторизованные − две немецкие и одна румынская. Там же – хорватский пехотный полк, семь артиллерийских полков, девятая зенитная дивизия, несколько саперных батальонов, а также санитарные роты и строительные батальоны. Все эти 265 000 солдат не имеют зимней одежды, они лежат под открытым небом в мертвой глуши, где сейчас бушует метель. Почти все склады горючего находятся за линией окружения, боеприпасов хватит лишь на несколько дней. Худшей, чем несостоятельность союзников, является безумная путаница, которая все больше распространяется в наших рядах в районе Сталинграда.

Сталин подготовил своих солдат и генералов к обороне Сталинграда. На восточном берегу Волги стоит генерал Рокоссовский, сосредоточив силы в десять дивизий, следующие шесть дивизий стоят на берегу Каспийского моря, у Астрахани, а три танковых соединения, сопровождаемые сильной конницей, расположены на широком плацдарме западнее реки Дон. За ними стоят двадцать стрелковых дивизий и артиллерия небывалой плотности, рассредоточенная по обе стороны от Сталинграда. Под прикрытием метели то там, то здесь прорываются три - пять русских танков и создают большое беспокойство в тылу, в пекарных ротах, считавших себя до сих пор в безопасности. Нашу полевую дивизию ВВС, ничего не знающую о положении, перебрасывают вперед, в самую гущу русских, а там ее уничтожают облавой, словно на охоте. Ни рядовой солдат, ни майор боевой группы не знают, что будет после этого провала.

Но люди надеются, что генерал-полковник Паулюс, командующий 6-й армией, знает, что надо делать! Не считаясь с материальными потерями, надо вырваться из окружения, пока оно еще не окрепло, пока поток русских еще не слишком далеко продвинулся на запад. Прорываться надо при содействии 4-й танковой армии в районе Калача, чтобы занять за Доном новую позицию. Штаб группы армий «Б» и новый начальник генерального штаба сухопутных войск генерал Цейцлер придерживаются того же мнения. Однако Гитлер вне себя от гнева и возмущения. Ныне для него любое поражение невыносимо. На его глазах его лучший генерал-фельдмаршал Роммель не справился в Египте с заданием, при высадке союзников в Марокко он заподозрил в предательстве свою службу абвера (военная разведка и контрразведка вермахта. – В.Р.).

На Геринга тоже больше нельзя было полагаться. Из-за неготовности танков к бою он изгоняет генерала Геймана из армии и приказывает расстрелять его. С трудом его убедили отказаться от этого безумного приказа. Утром 24 ноября он отменяет уже изданный приказ о прорыве окружения 25 ноября, которого с трудом добились Цайцдер, Паулюс и группа армий «Б» и дает новый приказ противоположного содержания: «Армия должна занять круговую оборону, окружение получит название «Крепость Сталинград», все меры приняты, фюрер сделает все, чтобы организовать помощь армии!»

Несмотря на обострившееся положение и несогласие Паулюса, ставка фюрера остается неумолимой. Генералы требуют от генерал-полковника неподчинения, но тот не может решиться на это. Доходит до драматических столкновений от внутренних разногласий. Что бы случилось, если бы 6-я армия, незамедлительно выйдя из окружения, в измотанном состоянии при поддержке авиации приняла бы вызов превосходящих по силе русских во время большой операции между Доном и Донцом, посреди снежной пустыни в 30-градусный мороз? Этого никто не знает. Геринг, пробудившийся от летаргии и старающийся снова заслужить доверие Гитлера, щедро обещал обеспечить 6-ю армию всем необходимым. Он говорил: «Мой фюрер, мы справимся с этим. Вы можете положиться на вашу авиацию!»

Несмотря на это, генерал Фибих и главнокомандующий 4-го воздушного флота генерал-полковник фон Рихтхофен предупреждают о невозможности проведения подобной операции. Ежедневно требовались грузы весом до 500 тонн, но переправить их было невозможно. Самолеты летали в непригодном состоянии и без сопровождения истребителей. Смертельно уставшие летчики летали до четырех раз в день из Морозовской и Тацинской, а после взятия этих городов наступающими русскими танковыми армиями самолеты Ю-52 и Хе-111 летали с грузами из Сталина, Таганрога и Ростова в Сталинград. Невзирая на погодные условия, ими было сделано 4 000 вылетов и доставлено в окружение 5 000 тонн различных грузов.

И все же справедливо утверждение пехотинца о том, что «ВВС предали нас», ведь пехота − самая бедная «свинья» из всех родов войск. Понятны и слова генерал-полковника Паулюса в его самый трудный час: «История уже вынесла мне свой приговор!» Это осознание своей вины за обязательное повиновение жестокому приказу фюрера.

Когда 21 декабря 1942г. танковая армия после ожесточенных боев пробилась через превосходящие по силе русские танковые подразделения и приблизилась к Сталинграду на 50 км, наша боевая пехотная группа при сильной пурге начала наступление на широком фронте без поддержки тяжелыми орудиями. После отступления русских мы закрепляемся на склоне глубокого, длинного оврага восточнее Морозовки.

Слева от моего стрелкового окопа, в котором я нахожусь с боевым товарищем, на расстоянии 25 метров расположен пост 8-й полевой дивизии ВВС. Правый фланг совершенно не защищен. Наступает ночь, кажется, становится вдвое холоднее, примерно 25 - 30 градусов мороза. Мы спим по очереди в окопе, свернувшись в клубок, по двадцать минут, пока будто уколами игл не пронзает чувство, что кровь в нас застывает. Тогда, чтобы подняться, мы должны некоторое время двигать руками и ногами, сгибая и разгибая их.

Русские обозначают свою позицию с расстояния приблизительно 100 метров беглым огнем из автоматов. После короткой передышки слышится подбадривающее «Давай!». Этот возглас относился к лошадям русского санного транспорта, который неустанно снабжал их позиции гранатами и прочими боеприпасами. Вдруг сквозь пальбу русских автоматов мы слышим слева от позиции 8-й полевой дивизии ВВС крик о помощи: «Зани... Зани...» Мы точно слышим, что это кричат не по-русски «санитары», а по-немецки: «Занитетер! Занитетер!» Мы сразу решаем оттащить раненого с огневой линии. Спотыкаясь, мы идем вдоль оврага и замечаем недалеко от раненого высокого светловолосого лейтенанта 8-й дивизии. На наш вопрос о том, почему он бросил своего истекающего кровью товарища, он вообще не реагирует. От презрения к нему все остальные вопросы застревают у нас в горле.

При ярком лунном свете мы ползем на четвереньках по обледенелому снегу, а русский автоматчик все еще стреляет по своей раненой жертве. Под летящими в лицо ледяными осколками мы наконец ухватились за кончик его шинели и оттащили от освещенного луной места. Возвратившись в овраг, мы только на рассвете замечаем на спине товарища рану величиной с кулак. Эта ужасная дыра в легких дышит шумно, пыхтит в обратном дыханию ритме. Когда я разрезаю его шинель, чтобы обработать рану, он, кажется, умирает от холода. Я трачу две пачки перевязочного материала. Я использую собственную пачку, не думая о том, что она мне тоже когда-нибудь может понадобиться. Лейтенант молча стоит рядом и отворачивается, когда товарищ из его отделения умирает.

Напрасно мы пристально всматриваемся в линию оврага и ждем полевую кухню, которая нам принесла бы чего-нибудь горячего. Весь день мы топаем ногами и вглядываемся друг другу в лица, чтобы по белым пятнам на лице вовремя увидеть обморожение.

Последние капли кофе в походной фляге давно замерзли. Последний кусок хлеба стал хрустальным, и его можно только облизывать. Кончики трав, выглядывающие из-под снега, при растущем чувстве голода пахнут так ароматно, что соблазняют нас пожевать их. Но когда набиваешь рот снегом, чтобы утолить жажду и голод, то на следующий день вокруг рта появляется толстая короста.

В ночь перед рождественским сочельником нас поразило сияние ярко пылающего огня. В ужасе мы установили, что это горит наш продовольственный склад, где, кроме всего прочего, хранились и наши рюкзаки с теплым бельем. Этот пожар, от которого мы даже не могли погреться, убедил нас в том, что мы окружены русскими и что нам надо спасать свое последнее добро, в том числе и шерстяной свитер, подарок матери. Мы были забыты и брошены на произвол судьбы в окружении протяженностью 30 км в донской степи, на 25-градусном морозе без пищи, без воды, без руководства.

Единственный выход – прорываться вперед! Штурмом берем местечко Быстрое. Русские неспешно выходят из боя, и у нас достаточно времени, чтобы в домах под испуганными взглядами оставшихся женщин насладиться горячим кофе. В комнате, где я сижу, вдруг появляется возбужденный русский в штатском и объясняет женщине, что она должна срочно покинуть избу. Она с грустью берет свою перину и исчезает в непроглядной метели. Прямо у нас на глазах русский с риском совершает смелый поступок, и никто из нас не нападает на него.

Вскоре загрохотали гранатометы. И вот уже громыхает во всех концах деревни. Повсюду отчаянные крики: «Занитетер!» Туда-сюда мелькают сани санитаров. Раненых больше, чем они могут погрузить. Посреди деревенской улицы немецкий врач поставил свой операционный стол. Не обращая внимания на взрывающиеся вокруг себя гранаты, он оперирует, пока в своем белом халате не погибает сам, истекая кровью. Два ополченца раздавлены в окопе собственным грузовиком, который забуксовал на обледенелой улице и стал скользить назад. Как молния меня озаряет мысль: «Прочь отсюда и на другую сторону!»

Большинство солдат закрепилось в глубоком овраге восточнее деревни, где они чувствовали себя в безопасности. Однако русские знают местность и тотчас направляют всю силу огня в сторону врага. Когда я наконец попадаю в овраг, то нахожу здесь больше мертвых, чем живых. Я с одним товарищем сразу выхожу из зоны смерти в чистое поле. Но там поблизости находится отряд русских разведчиков в белых рубахах, наблюдающих в бинокли за местностью. Мой солдатский долг обязывал меня расстрелять этих двух «снежных зайцев» в 30 метрах от меня. Но затвор карабина совершенно обледенел. И пока я готовил бы свою винтовку к бою, меня бы давно заметили. На меня дождем сыплются минометные снаряды. Моего товарища отбросило на меня, лицо его сине-черного цвета, большинство осколков попало в него, и это спасло мне жизнь. А он сразу умер.

Впереди меня русские, сзади − мертвые и раненые товарищи в овраге. Я быстро бегу обратно в село. Оттуда большой боевой отряд перешел в наступление в западном направлении. Совершенно неожиданно за мной начинает трещать немецкий автомат. Пули свистят, около меня зарываясь в землю. Это был наш майор с черной бородой и в белой каске из 8-й полевой дивизии ВВС. Он стрелял без остановки, потому что видел вокруг себя только русских. Мне пришлось на него накричать, чтобы он хоть немного опомнился.

И вдруг появляются 88-миллиметровые орудия. Зенитная артиллерия в наземном бою! Вот неожиданность! Артиллеристы кричат нам: «Освободите траекторию огня!» Знаками рукой мы даем им понять, чтобы они не обращали на нас внимания и стреляли поверх нас. Вот и шипят гранаты мимо нас; это страшное чувство, когда слышишь, как оглушительно свистят над головой снаряды, словно унося нас с собой.

В опустошенной деревне измотанный до нервного истощения майор выбрал меня своим связником. Он спит на полке в своей белой каске, я − на сене возле печки. Вдруг в глубокой темноте меня трясет рука, я просыпаюсь. «Вот, возьми, камрад!» − невидимый человек дает мне в руку кусок жареной баранины. О таком я даже не смел и мечтать. «Откуда это?» «Молчи и ешь!» − отвечает он коротко... «С Новым годом!» Да, был канун нового, 1943 года.

Глоток мятного ликера и немного сухарей − остаток неприкосновенного запаса. Близость к майору имела свои преимущества. Мои мысли улетают домой, к родным. Одолевают тяжкие сомнения: увижу ли я их когда-нибудь снова?

На рассвете мы внезапно просыпаемся от очередей русского пулемета. Снопы огня входят в стену в полуметре надо мной. Всеми силами вжавшись в сено и задержав дыхание, жду спасительных слов: «Руки вверх!» Однако, когда я рискую посмотреть в сторону, я вижу причину сильного обстрела: русский пулемет прыгает сам по себе по комнате и стреляет последними очередями сквозь дверь в комнату майора. А тот лежит, словно окаменевший Рамзес, и молчит. Мы облегченно засмеялись. Однако майор ревет как бык и что-то мелет о военном суде. Что случилось?

Ночью наши разведчики захватили в окопе у русских пулемет, затвор и пусковой механизм которого обледенели. В теплом помещении затвор оттаял, а пусковой механизм еще некоторое время оставался покрыт льдом. А когда оттаял, пулемет застрочил сам по себе, без пулеметчика!

В стрелковой цепи мы идем на запад, утопая в рыхлом снегу. Идем через бесконечный простор, через участок, где прорвана линия фронта. Каждую минуту могут появиться русские, чтобы своими страшными танками Т-34 окончательно уничтожить наши отставшие толпы. Уже более восьми дней мы мучаемся в этой снежной пустыне. Степень нашего истощения − на смертельном холоде, без еды и питья, почти без надежды − можно измерить количеством сброшенного балласта: противогазов, боеприпасов и автоматов. Картина такая же, как после проигранной битвы. Слева и справа от снежной дороги трупы лошадей, немые, с мольбой в глазах лица истощенных, обессиленных товарищей.

Когда-то и где-то мы, скорее всего, наткнемся на русских, но все же лучше бы на немецкие отряды. Но никто не знает дороги к свободе. Или к несвободе?