Слова француза Жюгляра (1819-1905), интересны хотя бы потому, что он, будучи физиком, стал экономистом. Открытые им экономические циклы были детально описаны и всесторонне проанализированы в «Капитале» Карла Маркса. А для человечества этот неординарный мыслитель стал сверхактуальным в условиях глобального кризиса. А как же иначе реагировать на новый гиперкризис?
Десятки лет правительствам и экономистам все более тонкими и изощренными мерами удавалось смягчать последствия систематически возникающих кризисов, стимулируя экономический рост. Возникла уверенность, что с помощью умелой политики можно купировать негативные последствия. Однако тогда как мог возникнуть столь масштабный и разрушительный кризис, сравнимый с Великой депрессией 30-х годов прошлого века? Отчего способы, которыми до сих пор удавалось избегать потрясений, больше не работают? Экономисты утратили квалификацию или же возникли совершенно новые факторы, на которые прежние меры уже не действуют? Вот вопросы, волнующие ныне очень многих.
«Финансовая хрупкость»
«Не имея возможности брать дешевые кредиты в России, бизнес ринулся за ними на Запад и набрал их там выше крыши, чтобы купить на эти деньги землю, яхты, футбольные команды, предприятия, которые «лежали на боку». В общем, деньги по большей части ушли в сферу, которая не создает условий расширенного воспроизводства, или в сферу комфорта. А почему наш бизнес ринулся за кредитами на Запад? Да потому что здесь процентные ставки были намного выше. Гораздо проще было брать кредиты за рубежом». Юрий Лужков, мэр Москвы
В последнее время в экономической литературе все чаще упоминается имя Хаймана Мински (1919-1996), выдающегося американского экономиста. Он учил, что сам экономический подъем уже содержит в себе предпосылки последующего спада-кризиса. Одно из достижений осмысления кризисов XX века в том, что если вы хотите иметь быстрый экономический рост, то уж будьте готовы к кризисам. Причем чем более бурный рост наблюдается, тем значительней и шкала кризиса-спада. Так и случилось. В последние 5 лет мир столкнулся с беспрецедентным ростом мировой экономики: более 25% за 5 лет, чего никогда в современной экономической истории не было. Природа кризисов? Она связана с долговым финансированием инвестиций в основной капитал.
Чем дольше и энергичнее длится подъем экономики, тем в большей степени теряют осторожность и осмотрительность фирмы-заемщики и банки-кредиторы. Возникают такие режимы финансирования, при которых заемщик рассчитывает погасить старый кредит, взяв новый, причем нередко на более значительную сумму, чем раньше. Подобные режимы кредитования Мински называл «финансовой хрупкостью». И дело тут не в кознях каких-то «врагов», а в самой логике поведения экономически свободных хозяйствующих субъектов, преследующих свои личные выгоды. При этом повышение степени «финансовой хрупкости» ускоряется за счет финансовых инноваций, позволяющих банкам и другим финансовым учреждениям создавать новые виды кредитных и прочих квазиденег, например производных ценных бумаг.
И вот когда степень «финансовой хрупкости» достигает критической величины, происходит резкий спад. Его начало? Допустим, нежелание какого-либо кредитора продлевать кредит какому-либо должнику. И тут банкротство одного должника генерирует целую цепочку банкротств, поскольку хозяйствующие субъекты связаны друг с другом финансовыми потоками. Тут обычно у заемщиков возникает надежда на помощь в «трудную минуту» правительства родной страны. Заемщики уверены, что госорганы их «выручат». Часто так и происходит. Однако, к сожалению, в результате подобных экстренных мер экономика насыщается еще более «сомнительными» и «плохими» долгами, чем прежде, во время предыдущих подъемов экономики. Ведь хозяйствующие субъекты уверены: правительство и на этот раз придет на помощь в «трудную минуту».
В результате, проблема «финансовой хрупкости», а значит и финансовой нестабильности, загоняется вглубь. Конечный вывод рассуждений Мински: современная экономика «финансового капитализма» неизлечима от финансовой нестабильности и подверженности к кризисам. Хотя, впрочем, подобные кризисы вовсе не означают собой «конца света». Особенности великих кризисов Нынешний кризис полезно сравнить с предыдущими кризисами. Это в одной из своих статей недавно сделал ректор Академии народного хозяйства при Правительстве Российской Федерации, доктор экономических наук Владимир Александрович Мау. Выясняется, что кризис кризису рознь. Обычные циклические кризисы достаточно просты и понятны, они регулируются при помощи стандартных методов, хорошо известных из прошлого опыта. Словом, политики и экономисты знают, как с ними справиться. Но есть кризисы другого рода – масштабные, которые длились десятилетия и привели к системным изменениям социально-экономической жизни мира.
Владимир Мау особо выделяет два значительных кризиса – «великую депрессию» 1930-х годов и «нефтяной» кризис 1970-х годов. Каковы особенности масштабных кризисов? Первое: они несут в себе интеллектуальный вызов – политикам, экономистам, экспертам. Обычно с каждым новым кризисом поначалу пытаются бороться так, как это было принято в предыдущие 50 лет. Именно так в 1930-х годах действовали власти США: стремились ограничить вмешательство государства, защищали золотой стандарт, ужесточали денежную политику. И надеялись на то, что со временем кризис сам рассосется и восстановится экономический рост. Увы, не рассосался!
И в 1970-х была попытка действовать во время кризиса, пытаясь принятыми в послевоенном мире методами кейнсианского регулирования преодолеть принципиально новый феномен – стагфляцию. И этот подход потерпел фиаско. Вторая особенность великих кризисов состоит в изменении модели регулирования. В 1930-х годах произошел переход от относительно свободного рыночного капитализма к индустриальной модели регулирования. Все шли в одном направлении – усиливались предсказательные и регулирующие возможности государства. А в 1970-х годах случился уже кризис индустриального общества и совершился переход к постиндустриальным ценностям.
«Если основная проблема рубежа XIX-XX веков и первой трети XX века – это сделать так, чтобы пальто и обед были у всех, – пишет профессор Мау, – и в этом смысле – это задача распределительная, которую и должен решать социализм, то задача конца XX века – это как сделать, чтобы те 15 костюмов, которые есть у каждого человека в развитом мире (на Западе – Ю.Ч.), его машины и т.д. соответствовали его вкусу». Так что речь идет о том, что ныне мы стоим перед задачей принципиально других механизмов регулирования экономики.
Точно так же принципиально иные способы регулирования были выработаны в 1930-е и 1970-е годы. Третья особенность настоящего кризиса в том, что его циклические характеристики отходят на задний план. Это, несомненно, структурный кризис, требующий не только «сдувания финансовых пузырей», но и – главное – качественного обновления технико-технологической и правовой базы. В этой связи очень интересна развернувшаяся дискуссия о национализации, об огосударствлении.
Впервые в истории человечество столкнулось с феноменом вынужденной национализации. Все национализации XX века, утверждает Мау, были идеологически детерминированы. Исходили из веры политиков, исследователей, философов в то, что национализированная экономика более эффективна. Так делали большевики, так делали и лейбористы. А вот сейчас возник феномен вынужденной национализации. Дело в том, что она происходит тогда, когда, по большому счету, никто из правительств этого делать не хочет. Просто есть опасения, что все рухнет, если не национализировать банки и некоторые отрасли. И потому правительства, что наше, что западные, на все лады толкуют о национализации.Так мировой кризис, стартовавший в 2008 году, ставит загадку за загадкой. И требует принятия небывалых неординарных системных мер.
Россия в глобальном кризисе
В последние годы многие экономисты предрекали, казалось бы, неминуемый крах доллара. Увы, все произошло с точностью до наоборот. До начала 1990-х годов за пределами США доллар использовался в основном в торговле энергоресурсами и как важнейшая резервная валюта. Ситуация кардинально изменилась с распадом советской системы. Доллар стал «домашней» валютой в России и других постсоветских странах. И евро, уничтоживший национальные валюты, также оказался привязанным к доллару. Затем после серии финансовых афёр и кризисов была разгромлена финансовая самостоятельность азиатских «тигров» и «тигрят». А Китай приобрел столько долларов, что теперь больше заинтересован в стабильности американской валюты, чем сами США.
В итоге, глобализация оказалась тождественно равна долларизации мира. Стодолларовые банкноты стали самым популярным хранилищем стоимости практически во всех странах. Доллары (баксы) фактически заместили золото в мировой экономике. К такому выводу приходит в своей книге «Россия в мировом кризисе» (издана в 2010 году) известный российский экономист, директор консалтинговой компании «Контако» (преподавал в Карлтонском университете, Канада, консультировал Конгресс США, работал в российских компаниях и в центральном аппарате партии «Единая Россия») Игорь Камилович Лавровский.
Он указывает также на то, что мировые кризисы влекут за собой и исторические катастрофы. Вспомним кризис 1929 года. Что тогда наблюдалось в СССР? Года два сохранялась иллюзия разрешимости ситуации внутри существующей системы. Затем возник кризис власти. Краткосрочные ресурсы (накопленные во времена НЭПа) оказались израсходованы. И в 1932-33 годах в стране начался голод. Что было дальше? В 1934 году демократический централизм в СССР был заменен на диктатуру. В 1937 году последние политически активные революционеры были направлены в лагеря и расстреляны. Теперь о прогнозе развития экономики России в 2010-2015 годах по Лавровскому. Прогноз неутешителен. Цены на нефть сползут к 2015 году до 30 долларов за баррель. А рост ВВП составит всего 1 процент в год. Россия вслед за Китаем превратится в провинцию долларовой империи. Но в отличие от Китая, ее значение в системе будет основано не на производстве, а на торговле энергоресурсами вне страны и торговле западными товарами внутри нее.
Близится 2012 год, предупреждает Лавровский. «Подушка безопасности», накопленная в тучные годы, будет уже проедена, ибо в отсутствии внутренних стимулов экономического роста и при падающих доходах от внешней торговли правительство России вынуждено будет для предотвращения спада расходовать по 3-4 триллиона рублей в год из своих запасов.
И в этих условиях к году президентских выборов острейше встанет вопрос о необходимости смены экономической политики российского государства. К этому времени недостаточность и неразвитость текущей экономической политики станет очевидной и влиятельным политическим группам, и большинству населения страны. «Социальные катаклизмы, – предупреждает Лавровский, – происходят не тогда, когда совсем нет роста, а тогда, когда он останавливается, когда растущие ожидания наталкиваются на неодолимые препятствия. Именно такая ситуация складывается в России сегодня».
Перспективы России
Что же делать? Есть ли активный выход из кризиса? В чем должен заключаться новый экономический курс? И на эти вопросы отвечает Лавровский. Прежде всего, пора осознать, что экономическая история ХХ века поставила крест на классическом капитализме. Начиная с 1929 года, развитые страны все дальше отходят от «рыночной модели» экономики. Экономики США, Китая, Евросоюза, Японии – централизованные, планируемые экономики, в которых планирование и администрирование государственных расходов является ядром экономической системы. А страны, которые не смогли организовать себя подобным образом, рыночные они или нет, населяют нижнюю половину списка экономик мира.
Далее надо признать, что Россия после Первой мировой и Гражданской войн сейчас – это два совершенно разных экономических общества. В 1920-30 годы произошла ломка тысячелетней крестьянской экономики, что высвободило миллионы дешевых и мобильных рабочих рук. А в 1920-70 годы были найдены крупнейшие месторождения полезных ископаемых, которые до сих пор питают страну. К сожалению, сегодня в России нет ни дешевых природных ресурсов, ни дешевой мобильной рабочей силы.
Еще следует понимать, что мы не сможем найти на внешнем рынке деньги для наших национальных целей. На это мы можем выделить только свои собственные деньги. Никто в мире не заинтересован в развитии российского внутреннего рынка. Только сама Россия. А теперь самое важное. Необходимо, полагает Лавровский, сменить приоритеты внешнеэкономического сотрудничества. Для подавляющего большинства отраслей промышленности, строительства, транспорта, сферы услуг никакие особые новации не нужны. Им нужна комплексно примененная технология, ныне доступная на рынке.
Необходим массовый системный импорт комплексных технологических решений. От не комплексного импорта продуктов и элементов технологии нужно переходить к импорту и совместному производству систем. Одновременно нужно создавать оазисы высокотехнологичной экономики, не менее привлекательной со всех точек зрения, чем у конкурентов. Словом, Россия должна заключить стратегическое соглашение с Западом об экономическом сотрудничестве, взять курс на интеграцию в ту американоцентричную мировую экономику, которая реально существует. И тут Россия может вновь стать ключевым поставщиком для своего собственного рынка и для рынков СНГ, Кавказа, Ближнего Среднего Востока, Центральной Азии. Кто может быть стратегическим партнером России по экономической интеграции? Вариантов немного – США, Европа, Китай. Но реальный вариант, считает Лавровский, один – Европа.
Плюсы интеграции с Европой? Во-первых, уже достигнутый высокий уровень взаимного товарооборота. Во-вторых, географическая близость, что облегчает развитие широкой сети деловых коммуникаций и взаимных поставок. В-третьих, имеется культурная общность и общее историческое наследие. Но есть и минусы интеграции. Конкуренция со стороны других бывших советских республик и бывших членов Восточного блока за внимание со стороны США и ведущих членов ЕС. Второе: попытки США ограничить влияние российских энергетических компаний в Европе. Третье: забюрократизированность системы принятия решений в ЕС. Итак, России крайне необходима крупномасштабная помощь со стороны ведущих стран Европы, в первую очередь, Германии и Франции, в модернизации национальной инфраструктуры.
Соглашение типа «Энергия Европе – инфраструктуры России» могла бы, – пишет Лавровский, – сыграть роль в экономической интеграции России и Европы подобную Европейскому объединению угля и стали 1950-х годов. Вокруг основного соглашения могли бы быть заключены соглашения о режиме особого благопритствования взаимным инвестиция и торговле, культурному сотрудничеству, обучению европейским языкам в России и русскому языку в Европе и безвизовому обмену».И далее: «Особое значение, – добавляет Лавровский, – при этом приобретают отношения по линии Париж – Берлин – Москва».
Юрий Чирков