Эту собаку я много раз видел, проходя по одной из улиц нашего поселка. Крыльцо дома, который она сторожила, находилось примерно в метре от забора. Каждый раз, почуяв, что кто-то проходит по этой малолюдной улице мимо ее дома (забор был глухой), она с лаем взбегала на высокое крыльцо, вскакивала передними лапами на перила и с такой яростью облаивала прохожего, что казалось, вот-вот перемахнет через забор и навалится на него.
Крыльцо жалобно скрипело, когда она в лае дергалась от нетерпенья и грудью таранила перила. Это была огромная рыжая шерстистая, как медведь, пастушеская овчарка. Не исключено, что малолюдной улицу сделала именно она.
Каждый раз, проходя мимо этого дома, я испытывал, мягко говоря, некоторое неудобство. А вдруг перепрыгнет через забор? И что за неимоверная пасть!
Как-то возле дома, где жила эта собака, меня остановили две встречные старушки. Нашли где остановить! Они были не по возрасту бодры и взволнованны.
− Вы знаете хозяина этого дома? − спросила одна из них, упрямо перекрикивая лай собаки.
− Нет, − сказал я, − а что?
Я подумал, что она пожалуется на собаку, гремевшую с крыльца.
− Посмотрите, какие у него яблоки! − воскликнула старушка и протянула руку в сторону забора. − Во всем Подмосковье неурожай яблок, а у него ветви ломятся! Надо выяснить!
В самом деле, вершины яблонь, видневшиеся за оградой, были густо усеяны краснобокими плодами. Я впервые обратил на это внимание. Когда старушка протянула руку в сторону яблонь, лай собаки сделался особенно неистовым.
− Ветви ломятся! − с рыдающим восторгом повторили старушки хором, протянув уже две руки в сторону яблонь. Собака окончательно взбесилась.
Но старушки, потрясенные урожаем чужих яблонь, ничего не замечали. Зависть делала их бесстрашными, точно так же, как ярость собаки делала меня ненаблюдательным.
Вскоре я уехал в далекую командировку. Зимой, вернувшись домой, я однажды гулял во дворе по дорожке, вытоптанной в снегу. И вдруг эта собака, как в бредовом сне, выскочила из-за дома на дорожку, по которой я гулял. Я сразу ее узнал. С другой собакой спутать ее было невозможно. Не зная, как быть, я остановился, стараясь быть неузнанным за счет зимней одежды.
Она медленно шла навстречу, еще не замечая меня и внюхиваясь в какие-то следы на снегу. Поравнявшись со мной, она мимоходом, небрежно нюхнула меня и пошла дальше. Вздох облегчения. Я успел заметить, что ее длинная рыжая шерсть кое-где свалялась. Смешно сказать, но в первую минуту, когда я ее увидел, у меня мелькнула мысль, что она ищет именно меня как злостного нарушителя ее предупредительного лая.
Потом сосед рассказал мне, что ее хозяин внезапно куда-то переехал, бросив собаку заодно, надо полагать, с потрясшими воображение старушек яблонями. Почему-то мне в голову полезли вздорные мысли. Например, уехал он, успев собрать урожай яблок, или так спешил, что оставил его нетронутым? Или слегка натряс на дорогу?
У старушек спросить, что ли? Но где их найти? Мысль, что он сбежал как раз от этих настырных старушек, тоже пришла мне в голову, но я ее тут же отогнал. А не поспешил ли я с этим?
Одним словом, эта собака еще много раз входила в наш двор, почему-то всегда вынюхивая неведомые следы. Искала хозяина, что ли? Теперь она кормилась где придется. Возможно, сосед мой тоже ее подкармливал.
Несколько раз я видел, как наши дворовые собаки бежали за ней и облаивали ее. Впрочем, слишком близко подойти к ней они боялись. Она не отвечала им и не оборачивалась на них, продолжая идти своим непонятным путем. Кто бы при ней ни вошел во двор, она ни разу не взлаяла, а шла своей дорогой, упорно внюхиваясь в какие-то следы.
Однажды ночью ко мне приехал мой друг. У него была своя машина. По моей просьбе он отвозил мой телевизор на починку. Войдя в дом, он поставил телевизор на тумбочку, тяжело вздохнул и сказал:
− Только вынул телевизор из багажника и пошел тропинкой в сторону твоего дома, как вдруг − страшная собака идет навстречу. Ночь. Откуда она взялась? Куда деться? Да еще в руках телевизор! Ну, думаю, если нападет, твой телевизор разобью о ее голову, и, кстати, навсегда отпадет причина починять его. Но вижу, заметив меня, а может, поняв мое намеренье, она соскочила с тропы и куда-то уковыляла по снегу. Ну и чудище!.. Между прочим, все починяют телевизоры, но никто не починяет головы, поврежденные телевизором, − неожиданно закончил он свой монолог.
Я согласно кивнул головой и улыбнулся на его последнюю реплику, ненавязчиво намекая, что моя голова еще не повреждена телевизором.
Появление собаки в нашем дворе становилось привычным. Однажды мы с ней еще раз встретились на той же тропе. На этот раз она почему-то более внимательно обнюхала меня. Мне стало ее жалко. Я осторожно погладил ей голову, а потом стал почесывать ее неимоверную холку.
И вдруг она покорно брякнулась на спину, приподняв свои могучие, сейчас блаженно расслабленные лапы. Она явно ожидала, что я приласкаю ее. Я приподнял ногу и стал почесывать ей брюхо. Она заурчала от удовольствия. Возможно, так ласкал ее хозяин. Я довольно долго почесывал ей брюхо, чувствуя ее удовольствие и от этого сам испытывая удовольствие.
И вдруг моя нога, стоявшая на ледяной тропе, поскользнулась, я потерял равновесие и невольно ногой, почесывавшей собаку, резко наступил ей на лапу. Она взвыла, вскочила, побежала от меня, продолжая выть, и, главное, несколько раз недоуменно оглянулась на меня.
Никогда не забуду ее недоуменной оглядки! Нельзя делать добро, стоя на одной ноге! Надо было нагнуться и почесать ей брюхо рукой. Но очень уж она была грязная.
И это та страшная собака! Она не зарычала от неожиданной боли, не вцепилась в мою ногу, а только взвыла и побежала. Видимо, потеряв хозяина, она поняла, что потеряла право на гнев.
Я хотел в знак примирения в следующий раз устроить ей пиршество, но, увы, больше она в нашем дворе не появлялась.